Читать книгу Голос булата - Дмитрий Янковский - Страница 11

Полную неделю пролежал Микулка на печи почти не вставая, исхудал, ослаб, еле ложку с похлебкой до рта доносил. Да и ел редко, потому как охотиться сил не было, доедал то, что в чулане осталось, одним сочивом, да кашей питался.

Каждую ночь приходила кикимора, ворчала шепеляво, мол навязалщя на мою голову, смотрела голубым глазом в самую душу. Раны затянулись быстро, только чесались без удержу под засохшей кровавой коркой, да и лихоманка отступила, прошла стороной. Под конец недели силы стали возвращаться в молодое, полное энергии тело, Микулка стал вставать чаще, готовил целебный отвар из горных трав по дедову рецепту. Этот отвар и вовсе его на ноги поставил, а еще пуще сил прибавляло желание довести до конца дело, которое начал Зарян. Не зря, нет не зря Микулка потел на испытаниях, не зря получал тумаки деревянным мечом, не зря прибавлял себе силу, таская тяжелые бревна. Хоть и мало поучился он у старика боевой науке, но в злой сече шестерых печенегов одолел, а может и поболе… Кто считал? И не должна эта наука задаром загинуть вместе с ним, потому как в науке этой живет дед Зарян. И если она поможет подсобить Владимиру-князю, как хотел старик, так и он не зря жил, и Микулка не даром дедовы щи хлебал.

Но не только и не столько думал паренек о далеком Владимире, сколько мечтал отомстить печенегам, угнавшим мать и убившим деда. Лютой ненавистью клокотало молодое сердце, руки сами просили тугой лук и каленые стрелы, а потому Микулка, как только смог, снова вернулся к дедовым испытаниям. Начал с малого, чтоб силы не надорвать, но скоро дошел до того, что было, а потом и дальше пошел.

Набиравшее силу тело требовало мяса и паренек вернулся к охоте. Далеко ходить не мог, но как говаривал Зарян, родная земля сама помогает… Почти у самой избы стали появляться уставшие от бега козлы, а порой и олень забредал. Поначалу Микулка дивился таким переменам, но как-то ночью услыхал недалекий волчий вой и понял кто гонит зверя к одинокому дому.

Свежее мясо быстро добавило сил. От многочисленных ран, разваливших ломтями грудь, остались только стыдливо-розовые рубцы и Микулка понял, что дольше в избе сидеть смысла нету. Соромно в сытости да тепле нежиться, когда важное дело есть. И когда молодой месяц отделил уходящую зиму от наступавшей весны, Микулка стал собираться в дорогу, чтоб по утру отправиться в путь.

– Шобралфя? – раздался из левого угла шепелявый голосок. – Вще ли взял?

– А тут моего ничего и нет. – отмахнулся паренек. – Возьму еды на дорогу, много ли надобно? Лук свой возьму, да поутру посох вырежу.

Кикмора вышла, семеня ножками, из бархатной тени, спрятала острые ушки в прическу и присела на корточки, закрыв густыми волосами наготу от Микулкиных глаз.

– Нашто тебе, молодому, пошох-то? Чай не штарый дед.

– А я как Зарян, научусь шалапугой биться, я много чего запомнил, когда на него смотрел, уже и повторял кое-что.

– Прав был штарик… Глупый ты аки древо штаерошовое. Молодое ли дело, шалапугой битьфя? Тебе наштоящая шброя надобна, оружие. Это штарый дед меча поднять не мог, вот палкой мозги ворогам и вышибал. Коль до его лет доживешь, может тоже научишься.

– Так у него и не было меча! – улыбнулся Микулка. – Откуда у старого ведуна меч?

– Бештолковый… Говорила же тебе, что не вщегда он по лешу травы ишкал, был он в молодофти витязем, бивал башурман так, что пыль с ушей шлетала, злой нежити без меры уничтожил, чудищ кровожадных. И меч у него ешть, в штародавние времена добытый. Меч не проштой… Кладенец.

– Неужто Кладенец?! – Микулка даже вскочил от любопытства. – В народе говорят, что меч этот колдовской силой силен.

– Про колдовшкую щилу не ведаю, а вот где лежит, знаю.

Кикимора встала и шагнула назад в поджидавшую тень.

– В штене чулана, от правой руки, дверца ешть. – услышал паренек голос уже невидимой Хозяйки. – Там Кладенец и лежит. Я бы тебе не шказала, да штарик говорил не раз, что тебе вще швое завещает. А значит и меч…

– Ты за Фырком присмотри, Хозяюшка! – попросил напоследок Микулка. – Не то загинет котейко.

– Пришмотрю… – ответила густая тьма из угла.

Микулка накинул зашитый кикиморой полушубок, прихватил светильник и спустился в пропахший плесенью и пыльной паутиной чулан.

В трескучем пламени масляной плошки правая стена сырого чулана казалась безупречной. Микулка пощупал пальцами отмокшую земляную поверхность, с которой шорохом осыпалась каменистая труха, но никакой дверцы не отыскал. Тогда он отставил светильник на закопченый деревяный полок, расколол глиняный горшок из под пшена и начал основательно скрести черепком стену.

Вскоре, в неверном свете показалась первая доска, насквозь сырая, позеленевшая и порядком подгнившая. Микулка без труда выломал трухлявую палку, чуть на ногу не уронил, сунул за нее руку и пошарил в неприятной, неестественно теплой тьме. Липкая пыльная паутина схватила руку, что-то зашуршало, забегало тысячей членистых ножек. Микулка скривился, но руку не вытянул, желание отыскать меч пересилило первобытные страхи. И тут он нащупал холодный, шершавый от ржавчины булат, замер, боясь спугнуть удачу, уцепился пальцами и вытянул в чулан огромный, невероятно тяжелый меч. Из стены посыпались увесистые земляные комья, пахнуло застарелым сырым тленом, но Микулка уже не замечал этого, всем его вниманием завладело необычное, невиданное им досели оружие.

Широкое, на диво острое лезвие чешуилось шершавой ржавчиной, пачкавшей руки. Медные части толстой двуручной рукояти покрывала застарелая зелень, массивная гарда витым прутом перекрещивала клинок и тянула за собой паутину из недавнего плена. Все было простое, надежное, прочное. Только сквозь ржу на клинке проступали кованные в булате резы. Микулка напряг взор, но разобрать в дымном пламени коптилки ничего не смог.

Там же, в теплой земляной нише он нашел деревянные, обшитые кожей и позеленевшей медью ножны. Дерево отсырело, но гниению не поддалось, только в двух местах отстала вздувшаяся кожа. Перевязь на ножнах была какая-то странная, двойная и сколько не тулил ее Микулка к поясу, а зацепить не сумел, так и полез наверх, держа необычную ношу в руке.

Небо рассыпалось холодной сверкающей пылью, на востоке занимался бледный сероватый восход, растворяя в себе яркие жемчужины звезд. Микулка вынес из дому тряпицу, колчан с печенежскими стрелами, дорожный мешок с нехитрым своим пожитком и проверенный в бою лук, смочил тряпицу в остатках масла из светильника и тщательно протер меч, стараясь не оставлять даже следов поедающей булат ржавчины. Он, робичич, никогда и не мечтал иметь настоящий, совсем свой, булатный меч. Хотя нет, мечтал, конечно, глядя с завистью на господскую сброю, да разве думал об этом всерьез?

Ржа отступила, покоряясь золотистому маслу, заблестел, заиграл острыми гранями благородный клинок, отбросил от себя мягкими бликами свет восстающего Ярила. На лезвии у самой рукояти теперь отчетливо читалась непонятно к чему относящаяся фраза: "И ты вместе с нами", а с другой стороны имя, нареченное неведомым кузнецом – Кладенец. Микулка не стал ломать над загадкой голову, только припомнил почему-то о колдовской силе, приписываемой людом этому древнему оружию. Он примерил к руке меч. Тяжеловат с непривычки, но биться можно, а уж ежели угадаешь ворога, даже плашмя, так того в дулю завернет, никакой доспех не сдюжит. Тут и дошло до паренька, как перевязь хитрую на тело накинуть, мягкие кожаные лямки удобно устроились на плечах, оставив за спиной широкие ножны. Необычно… Княжьи гридни мечи у пояса носили, но так вроде удобнее, уж больно тяжел Кладенец, у пояса не потягаешь.

Микулка постоял немного, решая куда идти – на север к Владимру, как Зарян того желал или на юг, должок кагану Кучуку отдать. Постоял, подумал, потом сунул колчан в мешок, подхватил его на левое плечо, взял лук и не оглядываясь пошел по знакомой дороге. Набиравшее силу солнце слегка припекало левую щеку.

От Велик-Камня пыльная стежка свернула на восход и поползла в гору, не подпуская к скалистому берегу. Небо светилось умытой недавними дождями синевой, мягкий воздух не студил кожу и идти было легко, только иногда ноги скользили на рассыпанном слоистом известняке, вымытом ливневыми потоками. Микулка никогда не ходил дальше Велик-Камня и теперь все вокруг завораживало своей первозданной неизведанностью и непредсказуемостью. Лес вокруг загустел трескучими ветвями, горы поднимались, нависали, начали закрывать солнце своей каменной грудью, отбрасывая под ноги густые сиреневые тени.

В каждом шорохе осыпавшихся камней, в каждом хрусте подломанной ветки, в каждом вскрике неведомой птицы слышалось навязчивое напоминание: "Ты остался один, будь осторожен!" Микулка даже поежился, сгоняя со спины забегавших было мурашек, настолько отчетливым стало его одиночество. Но жажда мести не давала раскиснуть, приятная тяжесть булата за спиной придавала уверенности, а окружавший запах опасности только обострил до предела все чувства.

Тропка петляла через лес, становилась то шире, то снова сужалась настолько, что двум всадникам не разъехаться, огибала поросшие лишайником валуны. Микулка не ведал где искать орду кагана Кучука, но знал, что печенег без дороги через лес не попрет, тем более ночью, значит ворог не мог уйти далеко, да и спрятаться толком не смог бы. Небось, захватили басурмане какую-то весь и устроились на готовом, сами ведь строить не мастера… Повыбили жителей, а может, оставили народ для работ, мужиков для охоты, да девок для утех. Русич, он терпеливый, может и поработать, но ежели предел перейти, тогда держись. Может так хозяину сопли утереть, что и нос отвалится, и голова вместе с носом отскочит.

Тропка вскарабкалась в гору и протиснулась меж двух заросших плющом островерхих скал. Потом провела путника сквозь густую тень, пахнувшую влажным мхом и наконец выпустила из ущелья, вытолкнула на яркий солнечный свет. Микулка даже зажмурился, давая глазам привыкнуть к резкому перепаду. Дальше тропка кувыркалась с горы среди высокой сухой травы, уходила через куцый лесок в межгорную долину, посреди которой разлилось длинное изогнутое озеро. А позади нее горная гряда упиралась в небеса каменными головами, седыми от искрившегося на солнце снега. На юге долина обрывалась в море скалистыми когтями, роняя в пенный прибой небольшой водопад, а на севере сужалась и юркой змейкой терялась в голубых громадах предгорий.

У самого озера курилась дымом недавнего пожара растянутая по крутому берегу весь, а рядом безобразными бородавками теснились шатры печенегов.

– Спалили, поганцы… – сокрушенно шепнул Микулка. – Видать и тут не удалось им взять избу с печкой, дорогую цену заплатили русичи, но своего не отдали.

Он укрылся в тени скалы, чтобы враг не узрел одинокого путника на освещенной солнцем дороге и сел поразмыслить, какой урон можно нанести печенегам. Шатров у озера стояло никак не меньше пяти сотен и сквозь запах гари пробивалась вонь конского навоза, источаемая тысячным табуном, топтавшем землю у леса. В дедовых грамотах было писано, что смекалка в бою важнее числа, что один витязь может и во вражьем городе шуму наделать. Да только без Заряна умные мысли в голову никак не лезли…

Чего только не передумал Микулка, сидя в своей засаде! Хотел отстреливать печенегов по одному, затаясь в лесу, подумывал темной ночью подпалить шатер и сечь мечом выбегающих в ужасе врагов, думал даже отравить воду, используя дедов рецепт яда, сваренного из плюща. Но в каждом замысле были свои огрехи и паренек к полудню так и не решил, что ж ему делать. С моря, подгоняя друг друга, набежали лохматые клубящиеся облака, попытались закрыть солнце, но оно ускользнуло от них в неугомонном движении к западу. Микулка достал из мешка холодное мясо и без особого аппетита утолил подступивший голод, потом обтер жирные пальцы о полушубок и решил незаметно спуститься в лесок, используя помрачневшую погоду. По тропке идти не хотелось, там он будет заметнее, чем красное яблоко на белой скатерти, поэтому он обогнул валун и соскочил в высокую сухую траву.

Трава была выше пояса, нацепляла на одежку колючих репьев, но укрыла надежно, как одеяло от детских страхов. Микулка пробежал пригнувшись, держа наготове лук с печенежской стрелой, соскользнул с крутого склона и вломился в жидковатый облетевший лес. Лысые деревья царапали сухими верхушками посеревшее небо, кое-где раскинули лохматые лапы кривоватые сосны. Среди этих корявых ветвей особо не спрячешься, лучше уж в траве, да только к шатрам травой не добраться, лес почти вплотную подкрался к ним, зажав между собою и озером. Микулка шлепнулся брюхом в сырую прошлогоднюю листву и ящеркой скользнул к сгоревшей веси. Дедова наука не прошла даром, паренек полз почти без всякого шума, длинный лук со стрелой совсем не мешали, послушно слившись с рукой.

Узкая полоса леса обрывалась шагах в двадцати и Микулка ужом изворачивался, чтобы остаться незамеченным среди голых древесных стволов. Он присыпался рыжей опавшей хвоей и схоронился в тени сосны за старым трухлявым пнем. Печенеги вовсю праздновали недавнюю победу, пили перебродивший кумыс, гоготали бесстыдно и громко, не замечая направленного на них взгляда, полного ненависти. Трое сидели совсем рядом, грели над костром озябшие ладони, а чуть поодаль молодая девка проливала слезы над лежавшем в луже крови здоровенным мужиком. Русская… Микулка сжал скулы чуть не до судороги, оглядывая разоренную весь. Некогда богатые избы развалили по сторонам почерневшие бревна, то тут, то там среди руин виднелись обгоревшие людские тела в рубахах, сарафанах, тулупах и полушубках. Прямо за ближайшим костром лежал придавленный бревном восьмилетний мальчик в одной сорочке, еще живой, но безнадежно искалеченный и уже почти замерзший.

Печенеги праздновали… Их было без счету, большинство из них сидели у многочисленных костров, но многие ходили среди развалин, выискивая нетронутое губительным пожаром добро. Русских тоже осталось не мало, но в основном ребятня и девки. Мужчины едва собрались в вооруженную дружину, как налетевшая с юга конница просто смяла не успевших подготовится русичей. Кто остался от первого напуска, продолжали вести бой поодиночке и Микулка с удовольствием заметил несколько десятков басурман, отдыхавших у другого костра – погребального. Ожидали своей очереди на поклон Ящеру. Но неравный бой не мог продолжаться слишком уж долго… У большинства мужиков руки больше ладили с плотницким топориком, а не с боевой секирой, с сохой, а не с мечом. Знать бы им боевую науку! Вон они и без всякой науки сколько ворога обрекли, а ежели бы умеючи, а не одной отвагой… Да только пока гром не грянет, русич голову не прикроет, досуг ли хозяйскому мужу время на боевую науку тратить? Может оно и правильно, не для сечи ведь человек рожден, для труда, да только приходит срок, когда сотворенное и нажитое защищать приходится от злобных сил.

Наконец Микулка придумал, как насолить печенегам, но для претворения плана нужно дождаться ночи. А пока ждать. Смотреть, запоминать, злость накапливать. Один из сидевших у ближнего костра басурман лениво поднялся, икая от жирного обеда, так же лениво подошел к рыдавшей девке, молча ухватил ее за волосы и поволок обратно к костру. Девушка вскрикнула от боли, но покоряться и не думала, извернулась, попробовала брыкнуться обутой в червонный сапожок ногой. Печенеги у костра дружно заржали. Один из них встал и пошел помочь соратнику. Он улучшил момент и наотмашь врезал ей кулаком в лицо, девушка дернулась и обмякла. Полупьяные печенеги подхватили ее и громко обсуждая донесли до костра, уложили и стали грубо срывать с нее одежду.

Микулка стиснул зубы и зажмурился, припомнив мамку. Конечно, надо бы дождаться ночи, надо спугнуть коней волчьим воем и используя панику порубить, пострелять не один десяток врагов. Надо… Но руки сами натянули тугой лук, а глаза заученно выбрали дальнего от себя печенега, потому как из укрытия лучше бить в самую неудобную цель, потом легче будет. Паренек и подумать не успел, как тугая тетива швырнула через высокое пламя костра стрелу с отточенным булатом, прямо в лицо снимавшему халат басурману. Тот даже не вскрикнул, повалился на спину словно подгнивший плетень. Двое оставшихся спьяну и не сообразили откуда выстрел, один хотел крикнуть, но медленно осел с черным пером во рту, а второй попытался бежать, получил стрелу в спину и рухнул прямо в костер, поднимая искры. Микулка отложил лук, выхватил из-за спины начищенный до блеска меч и рванулся к костру, стараясь прикрыться дымным пламенем от бродивших всюду врагов.

Девушка уже очнулась, пыталась встать, но сил не хватало. Паренек подскочил, закинул ее на плечо и не отрывая взгляда от шатров попятился к лесу. Печенеги чувствовали себя настолько уверенно, что даже не обратили внимания на бесшумную возню у соседнего костра. Микулка, оказавшись среди деревьев, снова повалился на землю и прижал девушку к толстому лиственному ковру.

– Лежи смирно, – сказал он ей, – не то нашпигуют стрелами как глухаря.

– Ты кто? – округлила глаза девушка.

– Лешак… – угрюмо буркнул Микулка, вспомнив Заряна.

– А то я и гляжу, весь хвоей и листьями оброс!

– Идти сможешь?

– А куда? Тут поблизости и людей-то нет! Я одна ночью в лесу не смогу, волки задерут.

– Ползи через лес, потом в гору по тропе через ущелье.

– К ромеям?! Не пойду. Неизвестно еще кто из этих басурман хуже, злобный печенег или хитрый ромей. Лучше с тобой, с Лешаком немытым останусь.

– Не перебивай! По тропе дойдешь до Велик-Камня, а дальше не к ромеям на заход, а на полуночь, есть там дорога. Чуть больше полверсты. Увидишь избушку, это… мой дом.

В лагере печенегов заметили троих подстреленных, зашумели, забегали без всякого толку.

– Только домовому представься! Не то житья не даст. Скажешь, что Микулка прислал пожить. И волков не бойся. Давай… – Микулка подтолкнул девушку в сторону от лагеря и снова взял лук, засунув меч в ножны.

Она поползла на карачках, обдирая колени об упавшие ветки и сучья.

Басурмане столпились у костра, озирались насторожено, даже испугано, никто из них и не думал, что найдется дурак, который среди бела дня один на целую рать нападет. Ждали подвоха, думали, что к русичам подмога пришла неведомо откуда. С десяток всадников поскакали на север и двадцать на запад, перекрыть ущелье.

Микулка с ужасом понял, что девушка не доберется до скал раньше них, хорошо еще если додумается схорониться в траве, не выскочит на дорогу. Он ужом скользнул через лес, почти полностью слившись с густеющими тенями, хвоей и опавшей листвой, пересек его насквозь и уже бегом выскочил в сухую траву, сжимая в руке лук.

Девушка бежала по дороге… Русые волосы развевались, покорясь соленому ветру, плечи расправлены, ноги быстрые, как у косули. Она уже заметила настигающих ее всадников, но вместо того, чтобы уйти без дороги в крутой подъем, она начала петлять, уворачиваясь от подскочивших коней.

– В гору беги! – заорал не своим голосом Микулка. – С дороги уходи в скалы!

Расстояние было приличным, за сотню шагов, но паренек не задумываясь пустил стрелу вслед печенегам, чтобы отвлечь внимание на себя. Он не видел куда попал, но один из преследователей вывалился из седла, а остальные повернули коней и во весь опор понеслись к лесу. Девушка не оглядываясь бежала к ущелью и может одолела бы расстояние до спасительных скал, но один из конников осадил мохноногого скакуна, вернулся и рубанул бежавшую саблей. Девушка споткнулась и повалилась у края дороги, скатав возле себя пыль каплями крови. Микулка зажмурился, давя бессильные слезы, бросил на землю мешок с колчаном, стал на одно колено и принялся методично пускать стрелы в гущу врагов. Сзади, пока еще далеко, раздался хруст веток и нерусская ругань. Он уже не чувствовал жгучих ударов тетивы по пальцу, не видел ничего, кроме целей, не замечал, не хотел замечать, что целями были люди. Вдох, как учил дед Зарян, скрип натянутого лука, полувыдох, прицел, сочный шлепок тетивы по пальцу, и вот уже новая стрела рассекает каленым булатом предвечерний воздух.

Всадники, потеряв еще четверых, разъехались на три группы и атаковали уже с трех сторон, сзади ломились через лес пешие. Микулка отбросил бесполезный на близком расстоянии лук и выхватил из-за спины Кладенец, очертив им над головой сверкающий круг.

– Пробивайся в лес! – раздался совсем рядом чей-то голос.

Микулка аж подпрыгнул от неожиданности, но послушался, поскольку биться пешим с пятнадцатью всадниками он не хотел.

– Ты кто? – удивленно выкрикнул паренек, не имея времени оглянуться.

– Дед Пихто! Пробивайся прямо через пеших, в лагере наверняка сумятица. Если сил хватит, проскочишь.

В предвечерних лесных тенях Микулка приметил никак не меньше трех десятков врагов, растянувшихся широкой цепью. Вооружены кто саблями, кто копьями, но идут редко, едва друг до друга руками дотянутся. Не знают числа противника.

– Чего ждешь? – зло спросил голос чуть не над ухом. – Перунова дня?

Микулка схоронился за толстым стволом клена, отдышался, подпуская врагов поближе (меньше надо будет бежать) и наконец рванулся, выставив вперед сверкающее острие. Он появился из-за дерева как сумеречная тень, как злой дух леса, покрытый хвоей и приставшими листьями. Наступавшие так опешили, что не успели сомкнуть строй, Микулка рубанул преградившего ему путь печенега и тот рухнул как подкошенный, заливаясь парящей кровью. Паренек перепрыгнул через поверженного врага и помчался прямиком во вражеский лагерь. Слева мерзко свистнул булатный наконечник печенежской стрелы.

– Теперь дуй через лес что есть мочи! – снова раздался рядом таинственный голос. – Растягивай преследователей, они ведь не могут бежать цепью. А как растянутся, бей по одному. Всадники больше стрелять не станут, вечереет, побоятся в своих попасть.

Левый бок обожгло лютой болью, Микулка вскрикнул и чуть не упал.

– Не боятся! – удивленно воскликнул голос. – Стреляют, проклятые! Не трожь стрелу, а то юшкой изойдешь! Беги как бежал и не забывай резать догоняющих.

Паренек выскочил из леса и заметил, что с юга ему наперерез скачет с десяток всадников, он на бегу крутнулся волчком и рассек грудь не в меру близко подобравшемуся преследователю. Тот рухнул, свалив с ног еще двоих, но и Микулка получил в ногу брошенным прицельно копьем. Рана была не глубокой, но кровь из нее хлестала изрядно.

День умирал, тонул в крови заката… Микулка бежал пологим зигзагом, как учил Зарян, не сбавляя скорости оборачивался вокруг себя, срезая отточенной сталью настигавших врагов. Потом резко остановился, пропустил мимо себя цепь пеших, которые смешались с подскочившими конниками и хотел было бежать назад к лесу, но его остановил безликий голос.

– Стой! Назад! – рявкнул он. – Пока неразбериха, беги к озеру, потом в воду и к морю! До леса не добежишь…

Микулка слабея от потери крови отбил несколько сабельных ударов, рубанул по ногам подскочившего коня и с разбегу нырнул в студеное озеро. Вода обожгла аки пламя, даже дух захватило, но голова прояснилась и хоть немного унялась боль в пробитом стрелою боку.

– Вот бестолочь! – зло шикнул голос. – Меч в ножны засунь! Мешает ведь плыть…

Паренек нырнул, спасаясь от ударивших в воду стрел, попытался засунуть меч в ножны, но попасть в них никак не мог, задержал дыхание, присел у самого дна и наконец всунул непослушный булат в поджидавший деревянный плен. Течения почти не было и он изо всех сил стал грести руками, пронизывая пламенеющую закатом воду. Вынырнул, увидел на берегу бессчетное множество факелов, снова нырнул и проплыл на юг, почувствовав сильное течение тянувшее к морю. Микулка высунул голову из воды, почти ничего не видя в навалившейся тьме, и с ужасом услышал близкий шум водопада.

– Не трусь! – раздался голос из-за спины. – Приготовься и прыгай подальше от берега.

Микулка напрягся, сердце колотило в ребра, как подкованные копыта в бревенчатый мост. Он увидел совсем рядом водяную пыль в последних лучах уходящего за скалы светила, подобрал ноги и прыгнул в полную неизвестность, представляя внизу вылизанные волнами камни. Ему показалось зазорным зажмурить глаза и перевернувшись в воздухе он испытал ни с чем не сравнимое чувство полета. Ни моря, ни земли не было видно, только на восточном небосклоне выступили первые капли звездного света.