Читать книгу Кировская весна 1940 - Дмитрий Ю. - Страница 42

Здравствуй, Тамара!

Очень приятно было получить от тебя письмо. Помнишь, значит, товарища по пионерскому детству?

Конечно, если командование отпустит, с удовольствием приму участие во всесоюзном финале «На штурм».

Твою просьбу написать максимально подробно, как шла учеба в училище, для назидания юным пионерам, я выполнить смогу. Помогает то, что я все это время вел дневник, так что уложу тут в письме почти что всю свою жизнь за последние полтора года.

Итак, в начале июня 1938 года я уехал в Киев и успешно сдал там экзамены в киевское военное пехотное училище имени «Рабочих Красного Замоскворечья».

Затем я возвратился в Москву, завершил свои дела и направился в Киев уже надолго, как мне тогда казалось. Ранним утром 25 августа 1938 года наш поезд пришел в Киев без опоздания.

Мы с одним еще новым другом Колей Романенко решили пойти в училище вечером и у нас появилось время познакомиться c городом. Сдали вещи в камеру хранения, и пошли пешком по ул. Коминтерновской. Вышли на бульвар Шевченко – красавец! Спустились вниз, и вышли на Крещатик – главную улицу города, где проходят парады, демонстрации, карнавалы. Вот и стадион «Динамо». Это главный стадион в городе. Спустились на Подол. Переправились через Днепр, искупались, подкрепились прихваченными с собой «харчами», закусили мороженым. Людей на пляже было мало – прохладно. Еще раз искупались, полежали на теплом песке и опять закусили мороженым. Перебрались через Днепр обратно, поднялись на Владимирскую горку, прошли мимо памятника Богдану Хмельницкому, прошли мимо Софийского собора, затем вышли к Владимирскому собору и отправились на вокзал за вещами.

Было около восьми часов вечера. Пора! Мы сели на трамвай и отправившись на Воздухофлотское шоссе, подошли к проходной военного пехотного училища имени «Рабочих Красного Замоскворечья».

Здесь нас собралась большая толпа – в основном местные ребята. На КПП нас встретили вопросом:

– Почему так поздно? Дежурный по училищу дал приказ закрыть КПП.

Нас, опоздавших, а вернее – приехавших поздно, завели в полутемную казарму, где стояли койки без матрасов. Мы с Колей Романенко поужинали его домашним, осталось еще и позавтракать. Ночь мы «корчились» на голых сетках. Дежурный по казарме сказал:

– Коптинариуса нет – все закрыто.

«Выдержу и это» – я вспомнил Рахметова, спавшего на гвоздях.

Утро 26 августа началось с построения. Всех прибывших новобранцев разбили на роты, взвода и отделения. После завтрака, пешим порядком, отправили в баню на Святошино. Там постригли, помыли, переодели в новое летнее обмундирование, выдали пилотки и кирзовые сапоги. Нам стало смешно – мы перестали друг друга узнавать. Мне не надо было стричься – я приехал постриженный, еще до сдачи экзаменов в военкомате. Возвращаясь обратно, многие, не умея наматывать портянки, понатирали на ногах волдыри.

Старшина роты, заместители командиров взводов – все были назначены из сверхсрочников. Наша рота была многонациональная. Большинство было украинцев, много русских, несколько евреев, один армянин, один казах и один чеченец. В первые дни учебы из нашей роты отчислили двух курсантов: Золотухина и Малюгина. Первого – за систематическое нарушение дисциплины; второго, как он мне сам объяснил: «Я не туда попал!..». Еще, одного парня, закончившего полную десятилетку, перевели в киевское артиллерийское училище.

В 1938 году мне пришлось дважды участвовать на парадах. Первый – парад, посвященный Великой Октябрьской революции – 7 ноября. Возвращаясь с парада, на бульваре Тараса Шевченко у Ботанического сада, мы увидели танк Т-35, с пятью башнями, одной пушечной центральной и четырьмя пулеметными по углам. С такими танками я больше не встречался.

/Примечание Автора. Миша ошибся. В танке Т-35 основным артиллерийским вооружением пушечной центральной башни была 76,2-мм танковая пушка образца 1927/32 годов КТ-28 «Кировская танковая». Кроме нее, в танке Т-35 действительно было еще 4 башни, но в две их них вооружались 45-мм пушками и спаренными с ними пулеметами, а в двух других башнях были только пулеметы./

8 ноября весь личный состав училища был построен на спортивном городке, где курсанты первого курса принимали присягу по новому тексту. Каждый клялся на верность Родине, с оружием в руках, и перед лицом своих товарищей. Особенно трогательно было читать ту часть присяги, где было начертано: «Если… я нарушу эту мою торжественную клятву, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, ненависть и презрение трудящихся».

Затем нас повели на «черный» (хозяйственный) двор и выдали наше гражданское обмундирование, чтобы мы отправили его по домам. После принятия присяги, оно стало ненужным, так как отчисленных курсантов домой не отпускали, а направляли в части – дослуживать установленный срок военной службы. Я посмотрел на свою одежду и принял решение – выбросить в мусорный ящик.

Сначала, учеба давалась с большим трудом. Особенно – тактическая подготовка, история партии и немецкий язык. За день сильно уставал. Двух часов самоподготовки было мало, а усталость постоянно клонила ко сну. Потом втянулся. Все практические приемы я исполнял сноровисто и быстро. Среди курсантов роты за мной закрепилась кличка «Шустрый».

Зимой, в декабре месяце 1938 года, училище подняли по тревоге и вывели в Броварские лагеря на обучение действиям в суровых зимних условиях. Там нам впервые пришлось участвовать в тактических учениях с боевой стрельбой. Две роты нашего батальона, при поддержке нашей пулеметной роты, наступали за огневым валом, который обеспечивало Первое Киевское артиллерийское училище. Снег был выше колена. Наступление шло вяло, медленно. Наши пулеметы, наступавшие на флангах и в промежутке стрелковых рот, тоже несколько отстали. Снаряды рвались близко, в зоне так называемого «двухпроцентного поражения». Результат был соответствующий – два курсанта получили легкие осколочные ранения.

До Бровар и обратно мы совершали марш на лыжах. Ни условия пребывания в лагерях, ни марш на лыжах в Бровары и обратно, не были обеспечены должным образом. Крепления не выдерживали такой длинный переход. Идти пешком и нести лыжи на себе – было значительно легче, чем идти на лыжах, и мы несли на плечах лыжи с неисправными креплениями.

Из зимних Браварских лагерей мы вернулись в свои казармы под новый год. Добравшись до стен нашего благоустроенного училища, мы облегченно вздохнули. Как будто вырвались из ада в рай.

Новый год мы отметили чудесно. Новогодние столы были накрыты на четыре человека. Нас обслуживали официантки. В актовом зале шел концерт. В основном, пели неаполитанские песни. Я в них плохо разбирался, другие были в восторге, и рукоплескали исполнителям. В спортивном зале играл духовой оркестр и многие курсанты, особенно второго курса, вальсировали с девушками. Танцевать курсанты умели, так как в училище были курсы бальных танцев. Тем курсантам, которых не интересовали ни концерт, ни танцы – разрешалось самостоятельно лечь спать, такая вольность допускалась крайне редко.

Первого января 1939 года были организованы культпоходы в театры, музеи, цирк. Я согласился пойти в цирк. Цирковое представление мне очень понравилось.

После Нового года, на черном дворе, мы увидели массу народа в гражданской одежде и в военной форме. Срочно расчищались все полуподвальные помещения. Туда завозились кровати и постельные принадлежности для новобранцев. Мы продолжали свою напряженную учебу, но это расширение училища немного затронуло и нас. Нашу роту со второго этажа перевели на третий и переименовали из первой в седьмую.

Изменился уклад жизни училища – оно стало расти, как на дрожжах. Ранее, в подвалах и полуподвалах жили командиры взводов – холостяки, повара, официантки, медсестры, располагались мастерские и склады. Теперь все помещения срочно очистили, и в них разместили десять или двенадцать батальонов из вновь набранных курсантов.

В конце февраля 1939 года все батальоны Киевского пехотного училища были отправлены в разные города Украины, где на их базе сформированы новые военные пехотные училища.

29 февраля нашему батальону поступила команда: «Сдать оружие, шанцевый инструмент, противогазы и спортивное имущество». Вечером того же дня мы вышли на вокзал. Уже в пути нам объявили, что батальон следует в город Житомир.

Итак, ранним утром 1 марта 1939 г. мы оказались в незнакомом для нас городе. Вышли на привокзальную площадь, построились в колонны по четыре. По дороге мощенной голышами, но с большими выбоинами, двинулись к центру. Город стоял в какой-то дымке. Видимо это был дым из печных труб, который, смешавшись с утренним туманом, превратился в смог.

Слева, вдоль дороги, тянулся трамвайный путь в одну нитку, с разъездами на остановках. Дорога шла от железнодорожного вокзала в центр города. За ней стояли двух и трех этажные дома. Справа – пустырь. Затем – знаменитая, по рассказам о Котовском, житомирская тюрьма. И тут мы почувствовали тошнотворный кислый запах – это был пивоваренный завод. Только к центру стали появляться жилые строения. Мы шли, хлюпая по глубоким лужам, хотя по обочинам еще лежал глубокий снег. Вот и трамвайчик, который качаясь из стороны в сторону тарабанил в направлении вокзала. Затем – разъезд, остановка, ожидание встречного.

Военный городок, в котором расположилось военное училище, находился в центре, или почти в центре города по улице Котовского 3, в корпусах и на территории бывшей Волынской духовной семинарии, напротив большого собора православной церкви.

Мы строем вошли на территорию училища. За нами с интересом наблюдала толпа бойцов в одежде рядового состава, это были новобранцы Житомирского военного училища. Курсанты нашего батальона по своей форме сильно отличались от них хорошо подогнанными шинелями, а наши шлемы (буденовки) были пошиты из сукна комсостава. Новобранцы – начиная с сапог, ремней и до шинелей, выглядели крайне убого.

Во вновь созданном военном училище наш батальон стал числиться под номером один, наша четвертая рота, была переименована в «первую пулеметную». Роту принял старший лейтенант Норин, а наш четвертый взвод – младший лейтенант Гнибеда.

Кроме нашего батальона было создано еще три – по четыреста человек. В четвертый батальон набрали курсантов с высшим и неоконченным высшим образованием, а в остальные со средним. Многие новобранцы были значительно старше нас по возрасту.

Первое впечатление от пребывания в Житомирском училище было крайне негативным. В казармах было холодно и неуютно. Койки были пустые, хотя и одноярусные. Нам выдали матрасные и подушечные наволочки и повели на хозяйственный двор, где лежала огромная куча сырой соломы. Мы старались набивать наволочки поплотнее, чтобы было легче заправлять койки. Потом еле-еле смогли занести их на четвертый этаж. Стали стягивать и обшивать углы, чтобы они приняли форму матраса. Застелили их простынями и заправили обыкновенными армейскими одеялами.

Ночью ложились спать, но ощущение было таким, будто лежишь на льдине, покрытой простыней. Чтобы хоть как-то согреться, мы заворачивались в одеяло. Помогало слабо, затем попросили разрешения взять шинели, чтобы ими укрываться дополнительно. Конечно, это не «гвозди», но «удовольствия» было мало. Те, кто набил в матрац поменьше соломы, выгадал: спать было мягче, но зато он постоянно получал замечание за плохую заправку койки.

В столовой было настолько холодно, что пищу принимали в шинелях до самых теплых дней. Спасаясь от холода здесь летали воробьи. Да и крошек было много, так что жилось воробьям, в отличии от нас, привольно. Здесь уже не было ни столиков «на четырех» с белыми скатертями, ни официанток. Все делали дежурные курсанты, которые выделялись от каждой роты и накрывать столы уходили заранее. Столы накрывались на десять человек, то есть – на отделение. Пища была грубая, менее разнообразная, хотя курсантская норма соблюдалась неукоснительно.

Теперь командир взвода стал нашим основным преподавателем. Он вел все основные военные предметы: тактику (действия роты во всех видах боя), огневую, строевую, уставы и физическую подготовку. Только топографию, связь и инженерную подготовку вели специалисты. Иностранный язык вела женщина, преподаватель из гражданского ВУЗа. Командир роты так же провел ознакомительные занятия по теме: действия батальона в наступательном и оборонительном бою. Тактике действий в составе батальона обучались лишь курсанты пулеметных рот. Пулеметные роты придавались батальону и поддерживали его действия в наступлении или обороне.

С переездом в Житомирское училище в учебном процессе многое поменялось. Занятия проводились по десять часов в день, плюс – два часа самоподготовки. Только по субботам занимались 6–7 часов, так как в этот день была помывка в бане. По своему оборудованию житомирская баня уступала киевской, но помыться было можно.

Сначала курсанты сильно уставали, и на самоподготовке многие засыпали. Но, постепенно мы втянулись и в такой режим учебы. Не знаю, то ли я физически окреп, то ли нас стали меньше гонять – напряжение спало.

Ранней весной 1939 года нас вывели в летние, так называемые «Сталинские лагеря», которые находились на реке Оскол, недалеко от городской черты, в сосновом лесу. Вокруг простирались песчаные поля. В палатках спать было еще холодно, особенно тем, кто спал с краю. Мыться ходили в город, в гарнизонную баню. Шли мы туда строем и с песнями.

Тактических занятий было много. С нами стали проводить ночные занятия с приготовлением пищи в котелках из концентратов. Каждому выдавалось по брикету горохового супа и брикеты пшенной и гречневой каши. Для приготовления пищи мы объединялись попарно. Правда, многие курсанты в котелках пищу себе не готовили. Такие, в ходе занятий отщипывали по крупинке, и за день полностью съедали брикет «в сыромятку». Я всегда объединялся с Федей Турищевым. При приготовлении пищи – я разводил костер и кашеварил, а Федя собирал палки, подкладывал в готовый костер и пел песни. В этом мне очень пригодились наша пионерская подготовка. К слову, и при занятиях строевой подготовкой все бывшие пионеры благодарили пионерскую подготовку, которая фактически всем строевым приемам нас научила.

Наступило лето 1939 года. Стали проводить еженедельные 25-километровые марш-броски с полной выкладкой. Марш-бросок на двадцать километров – вперемешку бег с ходьбой. После первых двух километров, полтора пробегали в противогазах, затем было преодоление водной преграды на подручных средствах, далее – один километр ползком по пересеченной местности. Затем – атака, бросок гранаты и укол трех манекенов. Завершался марш-бросок трехкилометровым кроссом, притом – старались прийти на финиш без потерь, в составе взвода.

На старте, каждому курсанту выдавалось по пять талонов. За нарушение условий марш-броска, проверяющие отбирали у курсанта по одному талону. Курсант получал оценку в зависимости от того, сколько на финише он сдал талонов командиру взвода. На финиш взвод выходил строевым шагом и с песней.

Федю Турищева мы называли «курским соловьем» и «ротным балагуром». Он был ротным запевалой, которого Бог обделил красотой, но наделил хорошим голосом. Пел он даже тогда, когда после марш-броска полностью выбивался из сил. Мы волокли его под руки, сняв с него все снаряжение и винтовку. Все за него несли другие курсанты. Подавалась команда: «Турищев! Запевай!» – раздавался его оглушительный голос и все подхватывали. Строй принимал бодрый вид – все шли в ногу. Оживал и сам Федя, прося нас: «Братцы, отпустите, теперь я сам пойду».

Особое внимание уделялось питьевому режиму. Хвалили тех, кто приносил на финиш полную флягу воды. На финише курсант показывал оставшуюся воду проверяющему, после чего он мог попить и умыться. Да и так, по курсанту было все видно. У тех, кто напился – гимнастерка была мокрая, ноги «не шли» – марш не выдерживал. Я себя убеждал: «Глоток воды во рту подержи, прополощи рот и выплюнь – тогда добежишь».

Марш-броски проводились часто и по одному сценарию. Обучение шло по суворовской «Науке побеждать!», по принципу: «Тяжело в учении – легко в бою». Именно такой лозунг висел на старте. Перед финишем висел другой лозунг: «Слава победителям» и играл духовой оркестр. И каждый добравшийся до финиша считал себя победителем.

После финиша многие курсанты падали без чувств. Командир взвода ходил и переворачивал нас, чтобы не простывали. Тех, кто уже мог подняться, отправляли в лагерь. Дальше курсант шел самостоятельно, ставил оружие, следовал на ужин и ложился спать. Старшина роты с дежурным по роте ходили по палаткам, проверяли наличие курсантов, и после «вечерней зари» докладывал дежурному по лагерному сбору. Обычно такие марш-броски проводились по субботам, а в воскресенье, после завтрака, командир взвода делал разбор, доводил до нас общие результаты достижений взвода и объявлял каждому оценку.

Я переносил эти трудности значительно легче многих других курсантов нашей роты. По росту я замыкал строй первого отделения и был назначен вторым номером пулеметного расчета. Почти два года я был неразлучным со станком «Соколова» от пулемета «Максим», который весил 32 килограмм.

Стрельбище в Житомире находилось в трех километрах от лагеря. Сначала мне было трудно преодолеть это расстояние со станком и при полном снаряжении. Я попросил разрешение у командира взвода, младшего лейтенанта Гнибеда, записаться в секцию тяжелой атлетики. За два месяца занятий, «поставив технику», я добился убедительных результатов: жим – 85 кг., рывок – 75 кг. и толчок – 95 кг., при собственном весе 59 кг. Такого веса во взводе никто не «брал». Я поставил перед собой задачу – стать мастером спорта по штанге в собственном весе, но, увы, это дело оказалось не такое простое. Зато теперь по тревоге станковый пулемет «Максим» я выношу с четвертого этажа без разборки, то есть с полным его весом – 64 кг.

Позже, на тренировки свободного времени не осталось. Надо выпускать стенгазету, писать лозунги, оформлять Ленинскую комнату, еще я вхожу в сборную команду роты по гимнастике.

Как-то раз, всех курсантов вывели на войсковое стрельбище, где старший лейтенант-инженер рассказывал и показывал на практике применение различных минно-взрывных заграждений. После, он стал показывать способы, как надо разминировать. Вызвал саперов для разминирования и указал, по каким признакам можно определить минное поле и обнаружить заминированные места. Как подозрительные места надо обходить, и как следует обозначать проходы. Занятия шли к концу. Он сказал:

– Противотанковые мины для пехоты не страшны, так как они рассчитаны на нажимное усилие в 300 кг, а человек весит 70–80 кг.

Перед ним лежала наша деревянная противотанковая мина. Он стал на нее, спокойно постоял, а затем подпрыгнул. Мина взорвалась. Нас обдала горячей воздушной волной, тело его подлетело метров на пять-шесть, а сапог улетел метров на пятьдесят – все заволокло газообразным облаком. Командир взвода обернулся ко мне, приказал:

– Бегом, принести сюда сапог!

Я стремглав метнулся, схватил сапог, а там торчит оторванная нога. Этот случай омрачил показное занятие, но показал всей тысячной массе курсантов, что с минно-взрывными устройствами шутить нельзя. С занятия мы брели, понурив головы, без песен и даже «не в ногу».

Все сожалели: «Вот старший инженер-лейтенант, разминировал не одну сотню мин, воевал с японцами, – остался жив, а тут… без всякой войны подорвался. Поэтому не зря говорят: Сапер ошибается в жизни только один раз».

Об этом случае курсанты долго говорили между собой, и каждый высказывал то, как он это видел, и какое у него было ощущение. А ко мне обращались:

– А правда, что в сапоге была нога?

– Да, правда! – отвечал я.

Потом наступили новые заботы, которые оттеснили этот страшный случай и те ужасные впечатления на второй план. По всем предметам провели переводные экзамены, для этого была назначена комиссия. Дополнительно приехала, то ли московская, то ли окружная комиссия – проверять стрельбу.

Пулемет нашего расчета, в котором я намотал сальник, признали лучшим. Командир взвода, назначил меня стрелять первым. Отстрелял – из десяти мишеней поразил, то ли шесть, то ли семь и получил «четверку». Мне все завидовали.

Я подсказал ребятам, как правильно навести пулемет в поле и не сильно придерживать за рукоятки – тогда можно получить и «отлично». После стрельбы, все меня благодарили. Пошел стрелять из винтовки на 200 м по появляющейся грудной цели – три выстрела, три попадания – таких во взводе больше не оказалось. Я получил благодарность: «за подготовку пулемета – обеспечившую отличную стрельбу взвода, и за отличную стрельбу из винтовки».

Тактическую подготовку, по управлению отделением в головном дозоре, я сдавал первым. Строевая, физическая подготовка и топография – отлично, и только по истории партии – «удочка». На второй курс переведен. Во взводе перевели всех, кроме Феди Турищева, которого оставили повторно на первом курсе.

У курсантов на втором курсе начались разные домыслы. Младший лейтенант Гнибеда наши сомнения развеял быстро:

– Теперь вы будете, весь день – согласно расписанию, сами проводить занятия со взводом и в роли командира взвода. Во время занятий я вмешиваться не буду, а в конце учебного времени буду делать разбор, указывать на положительные стороны, недостатки и выставлять оценки.

Так началась методическая подготовка курсантов. Мы почувствовали, что можем применить накопленные знания на практике для обучения подчиненных. Пройдя курс методической подготовки, мы могли с уверенностью сказать:

– Да, мы готовы командовать взводом.

Наступила осень 1939 года. Часть курсантов из лагерей направили ремонтировать зимние казармы. В палатках стало холодно.

В стране начался поход по освобождению Западной Украины и Западной Белоруссии. Нас, первокурсников, пригласили на проводы выпускников, которых отобрали из отличников со второго курса и досрочно присвоили звания лейтенантов. Не прошло и месяца, как на училище пришли несколько похоронок. Состоялся траурный митинг, где мы клялись отомстить за погибших товарищей.

В конце октября нас, вместо перевода на зимние казармы, отправили на стажировку. Наша рота и весь первый батальон была отправлена в военный городок в поселке Гуйва, недалеко от Житомира. Раньше там располагались кавалеристские части. Говорили, что там был и конезавод. Теперь там проходили переподготовку воины, которые до присоединения Западной Украины служили в польской армии «жовнежами» – рядовыми и унтер-офицерами.

В Красной Армии, вернее сказать, в этой части, с которой они успели познакомиться, их удивляла неорганизованность, низкая культура и очень грубая пища. Также они отмечали, что в польской армии больше внимания уделялось внешнему блеску, форме одежды, но не обучению войск. Еще в польской армии им не нравилось, что к «жовнежам» применялись физические наказания.

Мне пришлось проводить с ними занятия по тактической подготовке: действия воинов в составе отделения в разведке, в охранении, в передовом дозоре, то есть – во всех видах боя. Начал я с темы – действие воина в обороне. Командир взвода несколько раз побывал на проводимых мною занятиях, и далее доверил проводить самостоятельно. На каждого курсанта по окончанию стажировки командиром батальона была написана характеристика. Я был удивлен, когда командир батальона, отмечая положительные стороны, упомянул мою фамилию первой.

Когда командир взвода объявил, что это занятие будет заключительным, я сделал разбор, и каждому объявил итоговые оценки за устные ответы и действия на практике. Попрощался с обучаемыми. Бывшие «жовгнежи» меня обступили и поблагодарили:

– Так в польской армии с нами никто занятия не проводил. Нам ваши занятия понравились, а главное – это ваше порядочное обращение с вояками. Мы посмотрели на Вас и поняли, что у Советов есть и другая армия, а не только такая как эта часть.

Должен признаться, что на занятиях они были послушны и исполнительны. И мы остались довольны друг другом.

Время стажировки закончилось. Поблагодарил меня и командир взвода.

Я спросил: – Какие, ко мне будут замечания?

Он сказал: – Никаких. Спасибо.

Мы вернулись в училище. После стажировки большинство занятий проходили в аудиториях по специальным предметам: по связи, инженерной подготовке, физкультуре, административной службе.

Надвигалась зима. Были практические занятия по огневой подготовке. Мы должны были не только знать причины задержки при стрельбе из станкового пулемета «Максим», но и уметь их быстро устранять. Приобретали навыки в быстром наматывании сальников из асбестового шнура. Опять у меня получалось лучше всех.

В начале декабря 1939 года, нас повзводно повели в гарнизонную швейную мастерскую – обмерили и приступили к шитью шинелей из сукна комсостава. После последней примерки пришили пуговицы и подрезали полы.

Выпал глубокий снег. Начались морозы. Продолжалась учеба и шла подготовка к встрече Нового года. Особого ощущения радости мы не испытывали.

Чувствовалось приближение войны.

Методические занятия по всем военным предметам продолжались и под самый конец уходящего года.

Показывали учебные фильмы: «Наступление стрелкового взвода», «Стрелковый взвод в обороне», «Стрелковый взвод в отступлении». Продемонстрировали нам и художественный фильм: «Родина», где была показана организация связи, оповещения, борьба с воздушным противником.

Все остальное на Новый год шло своим чередом. Елка в клубе. Концерт. Танцы. Наши «донжуаны» – неразлучные друзья Братущенко и Барабанов сжали голенища сапог «в гармошку», сделали галифе «с напуском», воротник из отложного превратился в стоячий, в общем, по форме сильно выделялись от других. Они без перерыва вальсировали, почти не выходя из круга, старались подцепить то одну, то другую девушку, чудом попавшую к нам на новогоднюю вечеринку.

После, за праздничным новогодним столом с кружкой крепкого чая с печеньем, маслом и гусиными сосисками мы встретили Новый 1940 год.

Зима с 1939 на 1940 год прошла почти незаметно. Если не считать десятидневный зимний лагерный сбор, где нас обучали боевым действиям в суровых зимних условиях. Жили в палатках. Устраивали кроссы на лыжах со стрельбой. Однажды пришлось готовить пищу на кострах в котелках при морозе. Для этого нам выдавали «НЗ» – брикеты горохового супа и гречневой каши.

По итогам обучения за период с марта 1940 года по март 1941 года наша рота заняла первое место в училище среди шестнадцати рот, за исключением истории партии, уступив почетное первое место роте четвертого батальона, курсанты которой имели высшее и неоконченное высшее образование.

В эту честь была сделана фотография роты, которой нас и премировали. Наш четвертый взвод, как лучший из роты, стоит в первой шеренге, а во главе строя – командир батальона майор Гребенников, командир роты старший лейтенант Норин и наш командир взвода младший лейтенант Гнибеда. Я, со своим «метр шестьдесят шесть», стою на левом фланге пятым с конца.

Обстановка в стране тревожная. Мы твердо знаем – нас учат воевать, и воевать нам скоро придется. Это камнем лежит на душе.

Но, коли уж так вышло, не нам, бывшим юным пионерам, отступать перед трудностями! Чужой земли нам и вершка не надо, ну а своей ни англичанке, ни немцу не отдадим!

С пионерским приветом, Миша Боровнюк

{74}

/Примечание Автора – учебного фильма «Стрелковый взвод в отступлении» в нашей реальности никто никогда не снимал и не показывал./