Читать книгу Благословенная тьма - Дмитрий Черкасов - Страница 4

Пантелеймон не смог удержаться от вздоха облегчения, когда вертолет благополучно приземлился на лугу, в километре от хутора, который на карте был обозначен как деревня Бирюзово.

На всякий случай он уточнил у пилота название, и тот ответил, что так оно и есть.

Сколько же по стране этих «бирюзовок» и «зуевок»?

Иногда протодьякону казалось, что в незапамятные времена всего сотня-другая энтузиастов отправилась гулять по Руси и крестить населенные пункты, беззаботно и незатейливо нарекая их собственными именами.

– Там всего одна улица, – сказал вертолетчик. – Она и главная, и второстепенная. Пятая изба слева, в ней живет некто Ступников, он же просто Ступа.

Ступа и есть ваш проводник. Как-нибудь договоритесь.

– Он точно не в курсе?

Пилот пожал плечами:

– Во всяком случае, я с ним на запретные темы не беседовал. Не должен быть в курсе. Здешний люд вообще не отличается любопытством, потому что так спокойнее. Слишком много происходит непонятного – пусть не здесь, подальше. Ступе важнее, чтобы вы с ним душевно расплатились.

– Душевно – это как понимать?

– Так и понимайте. Поторгуйтесь для порядка, но не обижайте. Уступите.

– У меня фонды так себе…

– Ничего, вполне достаточно. Я уверен. Здесь не столица, цены разумные. Да и кто знает…

Пилот резко замолчал.

– Ну, продолжайте, – предложил ему Челобитных. – Что вы хотели сказать? Что деньги мне больше могут и не понадобиться?

Тот вытряхнул из пачки сигарету, закурил. Поразмыслил, прежде чем ответить.

– Думаете, вы первый уфолог, рвущийся в Зуевку?

Протодьякон поморщился, отгоняя от себя клубы дыма. Он терпеть не мог табака, да и пил редко.

– Думаю, что нет.

Слово «уфолог» пилот произнес необычно, словно заключал его в кавычки. Челобитных пристально посмотрел на него, безответного:

– Или… вы хотите сказать, что остальные уфологи были такими же уфологами, как я?

Пилот закатил глаза:

– Я этого не говорил.

– Но подразумевали? Вы же знаете, кто я; выходит, я – не первый? Здесь были до меня и другие ликвидаторы?

– Я не знал, что вы ликвидатор, – отозвался тот. – И не хочу знать, вы совершенно напрасно передо мной раскрываетесь. Я знал только, что вы из Службы. Что ж – признание очевидного мне вряд ли чем-то грозит: да, вы не первый. Ваши люди наведывались сюда неоднократно.

Эта новость неприятно удивила протодьякона. Почему в Инквизиции ему не сказали об этом ни слова?

– И что с ними стало? – не удержался Пантелеймон.

На сей раз воздушный извозчик ответил охотно и быстро:

– А кто же их знает? Растворились, будто и не было их никогда.

Казалось, что этот прискорбный факт его чем-то радует. Или, вернее, не сам факт растворения, а другой – уверенность в том, что Пантелеймона поджидают и другие открытия и факты, о которых его даже не потрудились уведомить начальники-командиры. Вероятно, пилот давно уже точил зуб на руководство – не то не доплатили ему, не то отказались повысить. В самом деле – почему он торчит в такой дыре?

Протодьякон ощутил внезапную неприязнь к этому язвительному субъекту.

– Мне пора, – сухо сказал он. – Хорошей погоды и мягкой посадки.

Пилот хохотнул:

– Благословите тогда на прощание, батюшка…

Челобитных мотнул головой:

– Статус не позволяет. Не батюшка я…

Он нацепил рюкзак и, не оглядываясь, зашагал через луг. Он слышал, как взревел двигатель, и придержал шляпу, которую едва не сорвало порывами ветра, но так и не обернулся.

Трава была высока, солнце изрядно припекало. Вокруг протодьякона вились тучи насекомых – большей частью ему незнакомых, но, несомненно, лютых и голодных. Он отмахивался, не желая до поры надевать накомарник. Если он спасует здесь, на лугу, то каково ему будет в лесу, во власти таежного гнуса?

Почему-то именно гнус возбуждал в нем наибольшую озабоченность, словно и не существовало в природе никаких аномалий и тайн, могущих оказаться куда страшнее.

Перспектива обманчива; Пантелеймону мерещилось, что до Бирюзова рукой подать, однако он шел и шел, а деревня как будто и не приближалась. Впору было заподозрить, что колдовство уже началось, и луг проклят, а до людей не дойти никогда. И пес паршивый, вертолетчик об этом, разумеется, знал, потому и радовался. Ослепло начальство, что ли? Гребут в помощники неизвестно кого, всякую сволочь…

Под самозабвенный стрекот цикад он ускорил шаг. И деревня вдруг выросла перед ним, словно раскаиваясь в длительной удаленности. Словно она раздумывала, подпускать к себе чужака или сохранять благоразумную дистанцию, и наконец решила, что от нее не убудет.

Насекомых стало чуть меньше, когда Челобитных ступил на главную и единственную улицу деревеньки. Очень скоро выяснилось: то, что по логике должно было находиться слева, в сознании пилота перевернулось и оказалось справа. Бог его знает, откуда он смотрел и что имел в виду.

Короче говоря, в пятой избе слева – а Челобитных зашел в деревню именно слева – никакого Ступы не было, жила там жилистая старуха, копавшаяся в огороде.

– Не оттуда зашел, – лаконично сообщила она Пантелеймону, с трудом выпрямляясь и вытирая руки о подол. И махнула, направляя пришельца подальше от себя, на другой конец селения.

– Премного благодарен, – поклонился протодьякон.

Старуха не ответила и вернулась к своему занятию.

Челобитных пошел по улице, искоса поглядывая на одинаковые, землистого цвета избы. Больше он никого не повстречал; деревня словно вымерла, и даже собаки молчали. В пятой избе по правой стороне, казалось, тоже давным-давно никто не жил – она вся покосилась, плетень повален.

«Да, не балуют Ступу, – подумал Пантелеймон. – Куда он деньги-то девает? Пьет горькую, ясное дело».

Его подозрения полностью подтвердились, когда он позвал со двора хозяев и ему никто не ответил. С тем же результатом протодьякон постучал в дверь. Когда он, толкнув ее, вошел в горницу, то обнаружил, что там царило вопиющее запустение. Рядом с почерневшим от времени и грязи столом с объедками вместо лавки стояла вполне городская пружинная кровать.

На голом матраце, в грязной одежде и обуви храпел долговязый мужик с прыщавой физиономией – заросший и небритый. Запах в горнице висел такой, что у Челобитных перехватило дыхание.

Не спрашиваясь, он быстро прошел к окну, распахнул его. Затем поискал глазами, нашел бутыль с отравой, которая свалила предполагаемого проводника, налил полстакана и остановился, выбирая оптимальный способ воздействия.

Физический способ, конечно. Но для порядка он позвал:

– Сударь, проснитесь! Господин Ступников!

«Господин» не отреагировал и продолжал храпеть, как ни в чем не бывало. Тогда протодьякон вылил на него ковш воды, стремительно присел на кровать и принялся быстро растирать хозяину уши.

Тот гневно замычал, задвигал руками и ногами. С неожиданной ловкостью и быстротой сел, изучая Пантелеймона мутным взором.

Тот подал ему стакан и таким образом мгновенно наладил контакт и взаимопонимание.

Гадость исчезла в глотке верзилы – можно было забояться, что вот сейчас она его и добьет окончательно.

Но ничего такого не случилось. Напротив, в бесцветных глазах Ступы заиграло некое подобие разумной жизни.

– Чего надобно? – хрипло спросил пропойца. – Плесни-ка еще.

– Будет покамест, – отозвался Челобитных. – Ступников – ты будешь? – Он отбросил неуместных в данной беседе «сударя» и «господина».

– Ну, – кивнул тот нетерпеливо, поглядывая на штоф.

– Чудесно, – сказал Пантелеймон. – Или не чудесно, пока не знаю. Есть повод усомниться. Я ведь к тебе из столицы, мил человек.

Это не было правдой, но протодьякон решил повысить свой статус в глазах провинциала.

На Ступу это известие не произвело, однако, никакого впечатления.

– Так и знал, – пробормотал он.

– Что ты знал?

– Много вашего брата ездит…

– Ну и что скажешь мне, чем порадуешь? Свезешь, куда попрошу?

– Смотря куда попросишь…

– Да ты идти-то в состоянии?

– Я-то?

Ступа презрительно посмотрел на протодьякона и легко спрыгнул с кровати, прошелся гоголем взад и вперед.

Встал на носки, на пятки – будто на медосмотре. Изготовился дыхнуть, но протодьякон вовремя отпрянул и прикрылся локтем.

– Верю, верю!

– Ты не смотри, что я выпимши. И не суди. Не судите, да не судимы…

– … будете, – докончил протодьякон. – С этим все ясно. Мне надобно в Зуевку.

Он умышленно назвал конечный пункт путешествия – вдруг повезет? Вдруг этот субъект с похмелья забудет о былых страхах и решит, что ему море по колено? Может, и впрямь налить ему еще по-быстрому, чтобы мозги замутить?

Проводник, однако, был не настолько пьян и не до того деградировал с похмелья, чтобы его можно было взять просто, с налета, голыми руками.

– Исключено, – твердо вымолвил Ступа, и это прозвучало настолько необычно, на городской просвещенный манер, что протодьякон даже опешил.

Он только и мог тупо спросить:

– Почему?

– Проклятое место, дьявольское… – Ступа был предельно откровенен. Пантелеймон даже заподозрил его в осведомленности насчет истинной деятельности пришельца. Иначе к чему изъясняться мистическими категориями? Впрочем, это наверняка лишь оборот речи. – … Бывал там однажды, по молодости, так неделю по лесу плутал, чуть не сдох. Кружило меня, и худо стало… С тех пор – ни ногой. Туда много пришлых ушло, и ни один не вернулся.

– А тамошние, местные? Бывают здесь?

– Может, и бывают, да я не встречал. Короче: в Зуевку не повезу. Добирайся, как хочешь.

– Ну, а ближе?

– Ближе – это как? – подозрительно спросил Ступа.

Челобитных вздохнул и назвал Крошкино – место, куда изначально и намеревался попасть.

Верзила внимательно посмотрел на него. Протодьякон перехватил этот взгляд, впитал его и с немалым удивлением признал, что хмель непостижимым образом полностью выветрился из головы проводника. На него смотрел абсолютно трезвый и подозрительный человек.

Оба помолчали. Ступников отвел глаза и взялся за стакан. Пантелеймон ему не препятствовал.

– Дальше ты скажешь, что ученый, – изрек, практически утверждая, Ступа.

– Почему же не сказать, когда оно так и есть, – пожал плечами протодьякон.

– Ну, ясное дело! Я другого и не ждал. Я только «ученых» и переправляю. И всех – только в одном направлении, обратно еще никто не попросился. Как думаешь, почему? Неужто осели у нас, корни пустили, детишек нарожали?

– Это я уже слышал, и не раз, – терпеливо сказал протодьякон. – Наука требует жертв. Для вас же, местных, стараемся. Определив яд, можно найти противоядие.

– И это я слышал. За тарелочками охотишься?

– Как повезет. Нарисуется тарелочка – займемся тарелочкой.

– А если черт нарисуется?

«Что он все черта-то поминает? – подумал Пантелеймон. – Шила в мешке не утаишь, так? Или впрямь знает что-то?»

– Понадобится, и чертом займемся, – сказал он уклончиво.

– Ну-ну… Тысчонку попрошу с вас.

«Однако он неприхотлив», – внутренне поразился Челобитных, но вида не подал. С напускной неохотой он вынул тысячерублевую купюру, показал Ступе. Тот посмотрел на протодьякона, как на помешанного.

– Не рублей, мил человек, – голос его сделался ласковым и сострадательным.

Теперь Пантелеймон поразился по-настоящему, и на сей раз – неприятно. Однако! Его явно ввели в заблуждение в отношении аппетитов таежных жителей.

– А не треснешь, Ступа? – спросил он тихо.

Вместо ответа проводник вытянулся на своем лежаке и прикрыл глаза.

– Пятьсот, – предложил Пантелеймон.

– Не на базаре, – сонно откликнулся Ступа.

– Шестьсот.

Проводник не ответил.

Глядя на его застывшее лицо, Челобитных понял, что торговаться бесполезно. Во сколько, хотелось бы знать, обойдется лошадь у крошкинцев? Впрочем – какое ему дело? Деньги-то не его. Другое дело, что при таких расценках их может не хватить…

– Ладно, будь по-твоему, – сказал протодьякон. – В рублях по курсу сойдет?

– По продажному, – уточнил Ступа, уничтожая иллюзию крепкого сна.

– Откуда тебе его знать-то, продажный курс? – осведомился Пантелеймон, отсчитывая деньги. – У вас тут даже обменника нет.

– Слухом земля полнится.

– Половину сейчас, вторую – на месте, – твердо постановил протодьякон. – Давай, держи, пока дают.

Ступа резко сел и уставился на купюры. Некоторое время он что-то соображал, прикидывал, пока не принял решение в пользу гостя.

– По рукам. – Он протянул протодьякону грязную, мозолистую ладонь. Тот вяло и с некоторой брезгливостью пожал ее.

– Ну, пошли, – пригласил Ступа, сгребая деньги и пряча их в карман.

– Что – прямо сейчас? Так вот сразу?

– А чего волынить? – усмехнулся проводник. Он скинул башмаки, роняя попутно комки засохшей грязи, пересек комнату, влез в огромные болотные сапоги. – Обувка-то подходящая у тебя имеется, господин ученый?

Пантелеймон кивнул на свои ботинки с высокой шнуровкой.

– Полагаю, что эти сойдут.

Ступа покачал головой:

– Дело хозяйское. Только речка у нас резвая, непослушная. Запросто можно и навернуться, уже доводилось.

– Переживу. У тебя, небось, и прокат обуви налажен? Я не миллионер, братец. Уфологи на что живут? На благотворительные взносы…

Проводник засмеялся:

– Прижимистый вы народ, ученые!

– Так мы даже не на бюджете, у нас как бы самодеятельность… Все на голом энтузиазме, своими кровными расплачиваемся. Нас Академия наук не содержит – а хоть бы и содержала, она сама нищая…

– Да это понятно. Я что хочу сказать – напрасно жмешься. Деньги тебе, скорее всего, больше не понадобятся.

– Не каркай, – поморщился протодьякон. – Не твоего ума это дело. Лошадь мне что, за красивые глаза одолжат?

– Нет. – Ступа в очередной раз усмехнулся и надел брезентовую куртку. – Лошадь тебе в Крошкино вообще никто не одолжит – ни за деньги, ни за красивые глаза.

– Ну, продадут, – уже почти безнадежно сказал протодьякон.

– И не надейся, не продадут.

– Куркули, – раздраженно пробормотал Пантелеймон. Любовь к крестьянству выветривалась из него с поразительной скоростью.

– Да не куркули, а просто нет там давно лошадей.

– Куда же они подевались?

– Кто их знает. Я ведь неспроста запросил с тебя эту тыщу. Скоро не будет разницы – что Зуевка, что Крошкино… А потом и до нашего Бирюзова дело дойдет. Наверное, в последний раз туда еду. Жизнь дороже…

– Какое дело-то? Объясни, а то все загадками про чертей да проклятия.

– Ты сам знаешь, – уверенно ответил Ступа.

Он произнес это так, что возражать ему не хотелось и не имело смысла. Пантелеймон сдался.

– Хочешь сказать, что уже докатилось и до Крошкино?

– Ага, – Ступа распахнул дверь и замер на пороге. – Похоже на то… Пошли, а то до ночи не управимся.

– А так, что, управимся?! Я слышал – по реке туда целый день…

– Чуток поменьше.

Проводник направился к скособоченному сараю, и Пантелеймон послушно потащился за ним, не желая стоять во дворе без дела. Он должен видеть все своими глазами, каждую мелочь.

В сарае царили разгром и запустение. Любопытно, на что именно этот фрукт потратит деньги? Ведь не на самогонку же, он сам ее гонит – в темноте Челобитных приметил аппарат. Впрочем, это его не касается.

В сарае пробыли недолго, Ступа зарулил туда за веслами.

– Помочь?

– Отдыхай, ученый. – Ступа легко, словно перышки, уложил весла на плечо.

Пантелеймон пожал плечами – как угодно.

– Что ж ты – обратно ночью поплывешь?

– Лучше ночью по речке, чем в Крошкино на сеновале.

Больше протодьякон его ни о чем не спрашивал, видя, что Ступа предпочитает туманно намекать на разного рода жуткие последствия, при этом ни слова не говоря о причинах. Ладно, он сам разберется – на то и послан.

Беседа себя исчерпала. В молчании они двинулись назад по главной улице – тем же путем, каким протодьякон недавно пришел к проводнику. Ничто не изменилось, Бирюзово казалось вымершим или покинутым. Челобитных старательно раздувал ноздри, пытаясь что-нибудь обнаружить в местной атмосфере, какую-нибудь необычную примесь.

Называясь ученым, он не так уж грешил против истины. Да, он хранитель веры, ликвидатор, но, прежде чем думать о потустороннем, необходимо полностью исключить явления вполне материальные. Загвоздка в том, что он до сих пор не знает самой сути этих явлений. Ему приходится довольствоваться одним лишь сообщением Виссариона о подозрительном Павле Ликторе, который якобы вервольф. Пусть так, пусть даже вервольф – один-единственный оборотень, в существование которого верилось не без труда, все равно не смог бы навести ужас на целую область. Здесь явно кроется что-то еще.

…Вскоре они покинули деревню, свернули направо, где начинался подлесок. Вокруг Пантелеймона вновь закружила туча насекомых, почувствовав свежатину, – непривычного к укусам, изнеженного горожанина. Он шествовал в облаке и невольно завидовал проспиртованному Ступе, которого эти твари почти не беспокоили.

В конце концов, протодьякон, не выдержав, остановился, распустил узел на рюкзаке и извлек накомарник. Ступа, обнаруживший, что шагает один, тоже замедлил ход, оглянулся и снисходительно хмыкнул.

– Уже?

– Что – уже? – мрачно осведомился Пантелеймон.

– Уже прячешься, – с нездоровым удовольствием констатировал проводник. – А хотел до Зуевки переть лесом; да здесь же по сравнению с теми местами – ерунда, курорт. Вот там тебе туго придется, и накомарник не спасет. Знаешь, какие комарики там летают? Вертолеты, иначе не назовешь!

– Умеешь ты настроение поднять, – сказал протодьякон. Впрочем, что бы ни говорил Ступа, а в накомарнике идти легче. – Далеко еще до твоей речки?

– Да вот же она, – Ступа указал узловатым пальцем в сырой и сумрачный ельник.

Пантелеймон, ничего не увидев, уточнять не стал. Они вошли в ельник, который внезапно кончился обрывом. Протодьякон заглянул вниз и увидел сверкающую, бегущую ленту реки. У берега мерно покачивалось старое корыто, которое назвать лодкой можно было с большими оговорками.

– Тут шею сломишь!

– А ты не ломай…

И тут Ступа в очередной раз удивил Пантелеймона. Запойный пьяница спустился к воде так ловко, что протодьякону пришлось призвать на помощь всю свою профессиональную сноровку, чтобы повторить этот подвиг.

Вышло, впрочем, не хуже, чем у того, и проводник впервые посмотрел на Пантелеймона с толикой уважительного одобрения.

– Ты – не ученый, – покачал он головой.

– Меньше болтай, – велел ему Челобитных и, не спрашиваясь, полез в лодку.

– Мне без разницы. Я ведь и таких, как ты, возил – вот я о чем толкую. Сгинули они как миленькие. Что ученый, что кто-то еще, непонятный, – конец всяко один…