Читать книгу Свой среди воров - Дуглас Хьюлик - Страница 4

Я держал бумажку под углом и подальше, чтобы лучше видеть на солнце, которое светило в спину. Клочок шириной с безымянный палец и чуть длиннее ладони испещряли тонкие линии, странные углы, точки и загогулины, но только левую половину. Правая оставалась чистой. Среди них затесались символы «пистос» и «иммус». В остальном это смахивало на следы мух, вылезших из чернильницы.

– Тележка, – донесся справа голос Дегана.

Я поднял взгляд и чуть не врезался в тележку булочника. Я шагнул в сторону, но поздно – задел ее бедром. Буханки и булки подпрыгнули, а пекарь нахмурился и проверил, не слямзил ли я чего.

– Странно, что ты меня предупредил, – заметил я, когда поравнялся с Деганом, потирая ушибленное место.

– Не хотел, – отозвался Деган. – Но пожалел булочника. Не стал ради забавы портить ему день.

– Знаешь, что про друзей говорят?

Деган рассмеялся.

Мы шли через Длинный кордон. Малые доки и склады остались далеко позади, и в воздухе еще витал запах моря, но с каждым шагом усиливался земной, который источался уличной грязью, взопревшими работягами, женщинами, спешившими к фонтанчикам для питья, и, разумеется, свежим хлебом. Ватаги детей лавировали между тележками и путались под ногами, добавляя суеты и без того запруженной улице. Я заключил, что примерно четверть из них занималась серьезным делом: воровали с прилавков, срезали кошельки и выслеживали жертв для старших товарищей.

Здесь проходила граница владений Никко, а также моих; то и дело попадались члены Круга: вот Щипунья с ловкими ручками и крохотным острым ножиком; вот Хвосторез в обязательном длинном плаще, чтобы прятать мечи и шпаги, похищенные с чужих поясов. А вот и Болтун – надувала, мастер заговаривать зубы и обирать дурачье, а также масса прочего жулья. Повсюду сидели и трясли чашками для подаяния Мастера-Чернецы, выставившие перед Светляками свои фальшивые увечья. Иные украдкой кивали мне, но большинство занималось делом и ни на что не отвлекалось. Я поступал так же.

Деган откашлялся.

– Ну?.. – молвил он и показал на бумажку, которую я так и держал.

– Ум за разум заходит, – буркнул я, свернул ее и сунул в кисет с ахрами. – Может, код. Может, шифр. А то и вовсе, черт побери, простая бумажка для трубки…

– Простая бумажонка, на которой помянута имперская реликвия? – усмехнулся Деган. – Обалдеть можно.

– Там написано «император» и «реликвия». Но это еще никак не «имперская реликвия».

Деган лишь выразительно промолчал.

– Ну ладно, – сдался я. – Я тоже не верю в такие совпадения. Но тут одно действительно непонятно…

– Только одно?

– По-настоящему непонятно только одно, – настойчиво повторил я. – С чего вдруг Атель так уперся?

– Ах, это, – сказал Деган.

– Вот именно.

Охота за реликвиями считалась делом небезопасным даже по нашим меркам. В империи не жаловали граждан, которые крали святыни, не говоря уже о сбытчиках краденого. С ними, если ловили за руку, не церемонились. Это считалось менее тяжким преступлением, чем покушение на убийство императора, но более серьезным, чем осквернение императорской гробницы. Профессионалы знали, что ждало их в случае поимки, и снисхождения не чаяли.

Отчасти поэтому я старался с ними не связываться, но Атель превратил это ремесло в искусство. Он прославился тем, что нашпиговывал колбасные кишки молитвенными свитками, заливал оливковым маслом и провозил в кувшинах святую воду, а кушак от ризы наматывал на голову, как тюрбан. Но он предпочел спалить древний, четырехсотлетний трактат о божественности императора, чем отдать его Кающимся Братьям – имперским сыщикам, охотящимся на святокупцев. Атель умел рисковать, но никогда не делал этого понапрасну. И очень хорошо знал, что почем. Зачем он уперся так, что даже Хрясь его не расколол?

– Почему Атель молчал? – произнес я вслух. – Какой в этом смысл?

– Деньги? – предположил Деган.

Я помотал головой:

– Реликвия ценная, но Атель, как только мы его взяли, сразу понял, что ему конец. Так зачем молчать? Мертвому соколики ни к чему.

– Может, из мести?

– В смысле?

– Ты все равно его кончишь – зачем колоться? И он подумал: все равно помирать, так пусть хоть утрутся напоследок.

– Это не похоже на Ателя, – возразил я.

– Будет похоже, Дрот, когда приставят нож к горлу.

– Может быть, – сказал я, – но Хрясь его так обработал, что не до мести. Терпеть такую боль из мелочности? Не знаю, не знаю.

– Если человек мелочный – вытерпит.

Я вспомнил предсмертный взгляд Ателя.

– Нет, он был далек от мелочности, – проговорил я.

Деган вздохнул:

– Ну ладно. А как насчет верности?

– Он же из наших! – расхохотался я.

– Я знал пару человек, которые умели держать слово, – покосился он на ходу. – У некоторых это даже в привычку вошло.

– Им же хуже, – парировал я сухо.

И поискал глазами Кентов. Найдется ли хоть один, кто сунется под нож за товарища, не говоря уж о местном Тузе? И выдержит все, как выдержал Атель?

Давным-давно – возможно. Во времена Короля-Тени. Когда во главе Круга стоял Исидор и власть его над преступной империей, что тенью расползалась под империей настоящей, была абсолютной. О том, как он выковал из нашего отребья и мелких царьков железную организацию, ходили легенды. С каждой кражи он получал долю; не было аферы, в детали которой он не вникал; не было предателя и врага, которые не поплатились. Брат не крадет у брата, сказал Исидор, и так оно даже и было, пока нас не заметила империя – точнее, император.

Император Люсиен относился к власти с маниакальной ревностью. Стерпеть, что кто-то покусился на королевство – пусть даже теневое – в пределах его личной империи, он не мог. Всякая власть исходит от императорского престола, а присвоить себе власть меньшую без разрешения высшей есть покушение на право самодержца. И вот старевшее воплощение владыки создало орден Белых Кушаков, ищеек, подчиненных лично ему. Золотые Кушаки, гвардия, и Кушаки Черные, легионеры, у него уже были. Эти Белые наводнили улицы Илдрекки, ведя за собой имперских легионеров. Кентов вешали скопом, и виселицы напоминали яблоневые сады. Те, кому не нашлось веревки, валялись на улицах. Выреза́ли целые семьи – за то, что кто-то из домашних жил по законам Исидора внутри империи. Исидора возили по улицам и кромсали день и ночь напролет. А имперские маги не давали ему умереть – чтобы все смотрели и мотали на ус.

И это возымело успех. Прошло двести лет, а Круг оставался раздробленным. Короля сменили мелкие паханы, постоянно воевавшие друг с другом. Даже Серые Принцы были слабым подобием Исидора, хотя давно стали фигурами легендарными, благо под их рукой собирались целые теневые армии, им подчинялись люди в десятках преступных обществ – выполняли приказы, принимали заказы и отчитывались перед своими покровителями. Никто не знал, сколько дел совершалось по их воле и сколько отстегивалось в их многочисленные фонды, но никто и не сомневался, что их власть велика. Серые не контролировали определенную территорию, и даже штаб-квартир у них не водилось. Но каждый из нас слышал их имена: Тень, Госпожа Танца, Клешня, Одиночество, Дудочников Сын, Щур и Щиток. А также знал, что лучше держаться от них подальше.

И все же изобретательные и могущественные Принцы не шли в сравнение с Исидором – жалкие тени, зыбкие отражения. Ни гордости, ни центрального руководства у Круга не осталось. Поэтому я подумал: нет, нашему брату не выдержать допрос Хряся из чувства верности или чего-то подобного. Процент не заплатят, а прочее никого не интересует – кроме, похоже, Ателя.

– Ладно, – сказал я. – Допустим, что Атель действительно молчал из чувства долга, хотя я лично в это не верю. Но предположим. Тогда остается вопрос: кому он был верен? Он же контрабандист. На себя работал. Ради кого контрабандист пойдет на такие пытки?

– Ради Иокладии?

Опять это имя. Я раздосадованно помотал головой:

– Ну, возможно. Но кто она такая? Уж точно не Тертый Калач, иначе мы бы о ней слышали.

– А кто тебе сказал, что она из Круга? У Ателя могла быть другая причина.

– Да, и серьезная, раз он продержался у Хряся целую ночь.

Какое-то время Деган смотрел себе под ноги.

– А может, родственница? – предположил он наконец.

– Родственница? Ателя? В смысле – сестра или что-то вроде этого?

– Или мать. Или возлюбленная.

Я помотал головой.

– Да нет, чепуха.

– Ну для тебя-то – конечно.

Я хотел огрызнуться, но прикусил язык и вымученно пожал плечами. Нет, меня так просто не возьмешь. Если Деган желает поговорить о моей сестрице, то пусть, черт его дери, сам потрудится назвать ее имя. Я – не буду. И вместо этого я произнес:

– Ты вроде говорил, что я тебе завтрак должен?

– Меняешь тему?

– Нет, долги отдаю.

– То-то же, – улыбнулся Деган.

Я быстро прикинул:

– Сегодня День Сокола. Значит, пора наведаться к Мендроссу.

Деган поглядел на небо.

– Не рановато для визитов?

– Часов на восемь, – согласился я. – Но я тут понял, что людей надо время от времени удивлять, чтобы не расслаблялись. А с утреца и товар посвежее.

До площади Пятого Ангела мы добрались буквально за полчаса, если не быстрее. Здесь раскинулся базар áрииф – лабиринт лотков, навесов и толп на пятачке вдвое меньше нужного. Рынок славился дешевизной и вкуснейшей уличной едой. Над площадью висела густая кисея из дыма и пыли, волнами колыхался зной. Под этим мутным покровом пестрели навесы, в чересполосице света и тени ярко вспыхивали краски, сновали покупатели, и этот шумный базар был отражением империи, многолюдной и разношерстной, где собрались все: от коренных илдрекканцев, охочих до дешевизны, до беженцев с джанийской границы.

А над толпой нависал покровитель площади – Ангел Элирокос. Когда статую Простителя устанавливали на ее верхотуре, она, должно быть, радовала глаз тонкой работой и красками. Но прошли века, и краска облупилась, обнажив серый мрачный камень; одна рука давным-давно отвалилась, зато другая до сих пор традиционно указывала на север. Если бы не изображения спасенных душ подле пьедестала, старина походил бы на увечного попрошайку.

Мне эта статуя всегда нравилась.

Мендросс со своим лотком расположился у самого пьедестала Ангела, где заканчивалась тень. Когда мы подошли, он объегоривал покупательницу. Пока они пререкались, мы с Деганом принялись угощаться всем подряд. Мендросс воспринял это как должное, но женщина возмутилась:

– Так вот почему ты такую цену ломишь! Чтобы дружков задарма кормить?

Мендросс сердито зыркнул на нас из складок и щек, а к ней обратил сахарную улыбку:

– О нет, сударыня! Эти милые люди просто снимают пробу для своего господина, почтенного Пандри, шеф-повара Внешнего имперского Двора!

Та смерила нас взглядом и не прониклась. Я хорошо ее понимал: ночь выдалась бурной, но я сомневаюсь, что нас даже в лучшем виде подпустили бы ко Двору, не говоря уже о кухне.

– Тьфу! – Она плюнула и пошла прочь.

Деган зачерпнул горсть великолепной горной земляники и попробовал.

– Шеф-повару понравится, Дрот. – Он смолотил еще одну ягоду. – Да скользнут они беспрепятственно по его трижды благословенному пищеводу!

– Вовремя, ничего не скажешь, – буркнул Мендросс. – Я ее почти уболтал.

Я небрежно отмахнулся и подступил к нему ближе. Нас разделяла только корзина с фигами.

– Не скули, получишь ты свои чертовы две совы.

– Четыре. И ты пришел рано.

– Три. И да, я пришел рано.

– Стой здесь. Я не успел подготовиться.

Торговец пошел вглубь лавки и начал имитировать поиски. Я забавлялся тем, что кидал фигу за фигой базарным оборванцам. Деган молча ел и наблюдал за толпой.

Мендросс вернулся.

– Э-хе-хе, – пропыхтел он. – Дела-то идут из рук вон плохо…

И сунул за большую бутыль маленький кошелек. Я взял его не спеша, давая время соглядатаям убедиться в состоявшейся передаче.

– Кому сейчас легко? – отозвался я. – Ничего личного.

Мендросс опять посмурнел:

– Да, конечно. Ничего личного, только бизнес.

Он сплюнул на сторону.

Кошелек был набит не монетами, а камешками и фруктовыми косточками. Это делалось для отвода глаз, если кто-то из Круга полюбопытствует. И разговор велся ради того же. На самом деле Мендросс был Ухом и работал на меня.

Я улыбнулся его спектаклю и потянулся к финикам. По ходу осмотрелся: никто не задерживался у лотков дольше, чем было нужно, а потому я коротко кивнул торговцу, словно финики похвалил. Тот склонился над прилавком и принялся перекладывать апельсины. Наши лица сблизились.

– Никкодемус хочет тебя видеть, – сообщил Ухо, чуть шевеля губами.

– Зачем?

Мендросс покачал головой и отложил в сторону подгнивший апельсин.

– Не знаю. Вызывает, и все.

– Как срочно?

Он чуть пожал плечами.

Я задумался. Никко мог вызвать меня для чего угодно – пресечь какие-то слухи, а то и взяться за новое дело. Так или иначе, до дома и кровати я доберусь не скоро, а мне туда хотелось отчаянно.

Я вздохнул и взял апельсин. Мне нужно выспаться. Не хочу я ни слухи пресекать, ни Кентов видеть.

– Значит, о важности ничего? – спросил я.

– Ничего.

– Ладно. – Я проткнул кожуру ногтем. От острого сладкого запаха защекотало в носу. – Передай, что мне нужно… нет, я должен закончить одно дельце. Приду вечером, как все улажу.

Ответ не блестящий, но задницу я прикрою, пока не дойду до Никко.

Мендросс проводил апельсин преувеличенно горестным взглядом и кивнул, как бы смиряясь с потерей. В переводе это означало: доложу. Я с трудом подавил улыбку – Мендроссу на сцену надо с таким талантом.

– Еще новости есть? – спросил я.

– Разборки в Десяти Путях.

Я фыркнул:

– В Десяти Путях вечно разборки.

Это была дыра, которую никто толком не контролировал. Никко имел там небольшой интерес – как и несколько других Тузов.

– Давай угадаю: пара бригад порезвилась на чужой территории и ощипала кого-то из клиентов Никко. А теперь этот клиент жалуется, потому что платил за крышу. Так?

Мендросс бросил перекладывать апельсины и уставился на меня:

– Драки не было, но в целом ты прав. Зачем я рассказываю, если знаешь?

Я криво усмехнулся. Как не знать – сам оттуда. Из Десяти Путей.

И я оторвал от апельсина несколько долек. По ладони потек сок.

– Еще что-нибудь?

Мендросс наклонился над горкой фиников.

– Люди болтают, – прошептал он, – что Никко пасут.

Я застыл, не донеся дольку до рта. Там разом пересохло.

– Пасут?

Это плохо. Шпионов никто не любит, но Никко они приводили в поистине небывалую ярость. Достаточно было намека на то, что кто-то из Тузов заслал к нам крота, – и все, Никко шел вразнос. А когда Никко шел вразнос, он камня на камне не оставлял, пока не находил гада, – ему хватало слуха или намека.

В такой обстановке под подозрением мог оказаться любой, даже люди вроде меня, которые отслеживали сплетни и стукачей.

– И громко поют?

– Пока тишком.

– А кто погнал волну?

Мендросс пожал плечами:

– Кто-то кому-то сказал, что кто-то еще говорил, будто его дядя знает Резуна, который как-то подслушал, как муж сестры говорит какому-то парню…

– Это не тишком, – с облегчением выдохнул я. – Это, зараза, почти молчком.

– Думай что хочешь, но слух уже пару дней как ходит. Ты меня знаешь: если люди болтают один день, другой, то я докладываюсь.

Я одобрительно кивнул и закинул апельсиновую дольку в рот. Громко или тихо, но слух пошел и рано или поздно может дойти до Никко. А если он взбесится, то плохо придется всему и всем, в том числе моему душевному здоровью. Но главное – промыслу.

– Ты не слышал, чтобы заваривалось что-то крупное? – спросил я.

– Нет, – покачал головой Мендросс.

– Может, прибили какую шишку?

– Не было, нет.

– Чужаки к нам не лезли? На территории Никко все путем?

– Вроде да.

– Вот и я ничего такого не слышал, – подытожил я. – И потому думаю, что это пустая болтовня. Шпика слишком трудно подрядить, чтобы размениваться на мелочовку, а ничего другого не происходит. Шпику незачем палиться на ерунде.

– Может, он лажанулся на ровном месте? – предположил Мендросс.

– В таком деле не лажают. Не забывай, что речь идет об организации Никко. Любой шпион, ежели он не совсем придурок, будет сидеть тише воды ниже травы. Да к черту, я Никко сведения сливаю, а сам дрожу, как представлю, что будет, если он что-то унюхает!

Мендросс подумал и пожал плечами:

– Тебе видней.

Еще бы! Конечно видней. Но Мендросс был прав в одном: на такое нельзя закрыть глаза. Я еще раз окинул взглядом базар и принял решение.

– Может, все это пустое. Или подстава, – проговорил я и съел еще дольку. – Может, кто-то сводит старые счеты.

Или готовится начать войну за власть. Смятение в рядах – отличный отвлекающий маневр.

– Пусти слух, что все это чушь собачья. Если заткнутся – отлично. А если нет – дай мне знать.

Черт, лучше бы заткнулись, иначе мне придется искать источник, пока не дошло до Никко.

– Я постараюсь.

И Мендросс передал мне остальные новости, пока я заканчивал завтрак. Что-то я отложил на потом, но большая часть была ерундой. На улицах не происходило ничего особенного.

Разговор подошел к концу, и я демонстративно вытер пальцы о полотенце, свисавшее с лотка.

– Рицце поклон, – сказал я, взял фигу и взвесил ее на ладони.

Мендросс довольно кивнул и отступил на шаг. Я поднял руку и запустил в него фигой. Она пролетела в паре дюймов от лица.

– И больше не пудри мне мозги! – рявкнул я, чтобы все слышали.

Мендросс угодливо согнулся и забормотал извинения. Мы с Деганом развернулись и пошли прочь. Я напустил на себя наглый и развязный вид.

Едва базар остался позади, я перестал выступать гоголем и взял черепашью скорость.

Деган зевнул и почесал подбородок.

– У тебя еще есть дела?

Я посмотрел на небо. Солнце стояло вызывающе высоко – четыре часа как взошло. Мне очень хотелось заползти в темную нору, но предстояло встретиться с одним человеком, и сейчас наступило самое время.

– Ага, – отозвался я. – Дела еще есть.

– Я тебе нужен?

– Нет.

– Ну и отлично, я все равно бы не пошел.

– Тогда, пожалуй, нужен.

– Не борзей.

И Деган, не дожидаясь ответа, смешался с толпой и почесал к дому. Клянусь, он еще и насвистывал. Урод!

Я посмотрел ему вслед и пошел в противоположную сторону. Мне нужно было поговорить о клочке бумаги.