Читать книгу Пир князя Владимира - Душица Миланович - Страница 5

Она стала приходить в его сны и во сне подтрунивать над ним. Он много дней не приближался ни к одной из женщин, он не принес обычной жертвы Яриле, что полагалось ему делать с тех пор, как в нем пробудился и вошел в силу мужчина.

В Новгород он вернулся не затем, чтоб его унижали, а затем, чтобы занять свое место.

Время, которое он ждал, пришло.

Ярополк сверг Олега, завладев землями древлян, а затем послал наместников взять власть и в Новгороде.

Владимира мучили сомнения. Ярополк послал ему собственной рукой подписанное обещание, что на него, своего брата, руки не поднимет. Олег пострадал от несчастного случая, писал он, и Владимиру не нужно бояться, пусть просто примет наместников и покорится старшему.

– Пусть даже он и вправду так думает, – сказал Добрыня, – вокруг него бояре, ратники, волхвы… Уберут они тебя, чтобы обеспечить власть своему князю и самим себе. Боятся, что, когда у тебя подрастут крылья, ты можешь пойти против них. Боятся, как курицы ястреба. Помнят, как ты еще ребенком на охоте вместе со взрослыми кабана за клыки хватал, пока Ярополк со стороны смотрел. Ты для них угроза, но угроза нависла и над тобой. Собирайся в дорогу.

Владимир не прекословил, отступил перед надвигающейся опасностью и два года носился по морским волнам. Прекрасноволосый красавец Олаф Трюггвасон, сын норвежского короля, был с ним неразлучен. Олаф без колебаний, не ожидая суда и справедливости, вынес приговор убийце отца, узнав его в толпе на площади, а в князе нашел защитника, который понял его поступок и спас от смертной казни предусмотренной за убийство. В те годы они жили жизнью варягов, деля добычу и женщин, играя с опасностью и заключая союзы с варягами.

Варяги воевали за золото и земли. Добычу он им обещал, землю нет.

Два года скитальческой жизни закалили Владимира, и он, налившись силой, почувствовал нетерпение.

– Новгородские снега… соскучился я по ним.

Снег… словно ступаешь по облаку, а оно поскрипывает. Кругом все белое, чистое. И светлое. Так представлял он себе обиталище богов, наполненное вечным светом.

Однажды утром они неожиданно появились в новгородской гавани. Олаф с двумя галерами, полными воинов, и у той, что поменьше, и у большой нос украшали вырезанные из дерева позолоченные змеи, а над галерой Владимира, с бортами красного цвета, развевался вымпел с трезубцем.

Когда у варяга рождается сын, он вынимает из ножен меч и бросает его на пол в подарок новорожденному со словами:

– Сын мой, ничего тебе не оставлю, все, что тебе нужно, добудешь себе сам, своим острым мечом!

Хотя Святослав не соблюдал такой обычай при рождении своих сыновей, Владимиру была уготована именно эта судьба. Он унаследовал меч, а княжество должен был добыть себе сам, мечом.

Старинные законы требовали от него и отомстить за кровь брата Олега.

Князь Полоцкий был нужен ему в союзники. Рогволд спокойно правил Полоцком, городом на северном берегу Западной Двины, ему не хотелось вмешиваться в столкновение между Святославовичами, но он оказался у них на пути.

Владимир, приобретя поддержку варягов и боевой опыт, стал настолько силен, что мог теперь не просить, а брать то, что захочет. Высокие, широкоплечие, с загорелыми лицами, всегда готовые к бою, варяги играючи орудовали мечами и умели превратить в оружие даже свои большие щиты… Атакуя, они подчистую выкашивали перед собой все. За ними, считая это делом чести и источником военной добычи, пойдут и новгородцы, и чудь, и кривичи.

Страстная природа жены, которую он оставил во дворце, помешала ей терпеливо дожидаться мужа, не зная, когда он вернется и вернется ли вообще. Через семь месяцев после того, как он покинул дом, она уплыла с греческим купцом, околдованная взглядом его темных, бездонных глаз. Сына оставила на попечение кормилицы, при дворе отца, где у него ни в чем не будет нужды. И понадеялась, что в таком случае хозяин не станет ее искать, когда вернется, если вернется.

Если бы ему не сообщили об этом сразу после возвращения, он бы и не заметил. Она для него ничем не отличалась от других женщин, разве тем, что была объявлена его женой. Он помнил лишь, что она вплетала в волосы душистые травы, смеясь, щурила глаза, а еще сзади на левой ноге у нее был шрам – в детстве петух клюнул.

Его спросили, не поискать ли ее, не вернуть ли. Он только улыбнулся и махнул рукой. Важно, что оставила сына, слишком много у него забот, чтобы заниматься еще и этим.

Те же, кто женил его на Олаве, решили, что в его положении следовало бы завести новую жену да и княжеского тестя, и он согласился. К тому же слышал, что та, о которой говорил ему дядя, была обещана Ярополку!

Что до Ярополка, то он уже был готов послать ему комок глины с оттиском трезубца и объявлением войны. Приходилось, под давлением воевод и бояр, идти на него войной. Вся дружина всколыхнулась, возмутилась против власти Ярополка, который забрал у Олега древлянские земли, а княжеские права Владимира ограничил наместниками.

Все требовали от него похода на Киев.

Целыми днями сидел он в одиночестве, нахмурив брови и закусив нижнюю губу.

Дворовые, слуги, невольники – все в те дни прятались от княжьего гнева. Добрыня понимал, что с ним, ведь он сам все и заварил, послав доверенных людей просить княжну полоцкую в жены Владимиру, теперь даже он отошел в тень, выжидая, когда созреет то, что проросло после ее ответа и, насколько он мог оценить, разрасталось буйно, как бурьян.

Каждое создание, и каждая травинка, и пылинка, и гора огромная, все имеет причину своего существования. И каждое слово. Особенно слово. Ибо в начале было слово.

В надежде, что Владимира это рассеет, привели к нему Вячеслава, перворожденного его сына. Мальчик, светловолосый, с почти белым хохолком волос на темени, ростом едва достигал столешницы. Сжавшись в комок, чтобы не заплакать, он отскочил в сторону, когда его отец, погруженный в мысли и охваченный яростью, в бешенстве ударил кулаком по твердому дубовому дереву. Крепко сбитый стол и не скрипнул, а князь взмахом руки смел все, что на нем стояло. Кормилице указал на дверь, и она выскользнула вместе с ребенком…

Если бы Вячеслав не подал голоса, он бы совершенно забыл об их присутствии. Даже сын-первенец не мог смягчить остроту обиды и смыть горечь с души.

Да, он был князем, но все равно оставался незаконнорожденным! Сыном служанки, так сказала она. Ярополк был бы для нее хорошим выбором, но снимать сапоги сыну служанки! Такого никогда не будет! Рабское отродье! О гордая княжна Роня, дочь князя Рогволда.

Прошлой ночью, во сне, он видел издевательскую улыбку на прекрасном женском лице с надменно поднятым подбородком. Блеснули немного выдающиеся вперед клыки, и улыбка превратилась в хохот, который подхватили все его придворные, в том числе и та рабыня, которая всегда так податливо к нему прижималась, принимая его ласки, и которая теперь держалась с ним как пришибленная и все больше жалась по углам. Ишь, хвост поджала, словно ей было известно, что та, другая, смеялась над ним во сне. Сучки! Обе!

– Значит, за Ярополка, сына княжьего, в шелка пеленатого, пошла бы! Ничего у тебя не выйдет!

Она еще увидит, утешал он себя мстительными мыслями, каков он, князь Владимир, которого мать родила на сеновале, а не в опочивальне, как и следовало бы, потому что хоть и была Малуша ключницей, но отцом его был князь!

Тех самых наместников, которых Ярополк поставил в Новгороде от своего имени, он послал к брату гонцами, вручив им комок глины с оттиснутым на нем трезубцем Рюриков.

– Передайте моему брату, я иду на него!

На заре главный жрец Перуна, Блуд, принес жертву. Но не на жертвеннике у ног идола, как делал это обычно. Живые и животворные, богоподобные жертвы он приносил не под выкрики трепещущей от ужаса толпы, не в присутствии множества людей, а только перед оком бога, которому эти жертвы и предназначались, с тем, чтобы они попали к нему чистыми, незапятнанными.

Жрец шел, слегка сгорбившись и опустив голову, умышленно пряча глаза. Зрелые годы и сан служителя культа не мешали ему как и в молодости выглядеть настоящим воином. Да, не всегда был он жрецом, он воевал до тех пор, пока после тяжелой лихорадки, которая чуть не унесла его жизнь, боги обратили его, сделав своим посредником.

Он готовился вместе с князем идти на Киев. Вернее, он должен был прибыть туда первым и явиться Ярополку под видом перебежчика, войти к нему в доверие и воспользоваться всем возможным, по обстоятельствам, без ограничений. Правда, говоря это, князь имел в виду одно, а Блуд – другое.

В руке он держал посох, на который опирался при ходьбе. Узловатый и толстый, этот посох больше походил на дубину и придавал его внешности дополнительную силу. Куда бы он ни направлялся, рядом никого не было. Его сторонились. Боги через его слова сообщали свою волю. Ему было достаточно на кого-либо показать посохом, слова были излишни.

Когда появлялась какая-нибудь болезнь, не было нужды звать его, сам приходил. В заляпанной воском суме из грубого сукна, первоначальный цвет которой было невозможно определить, носил он с собой разные травы и порошки, состав которых знал лишь он один, а действие почувствовали на себе многие. Он внушал ужас даже тем, кому приходил на помощь.

Уже давно недовольно поглядывал он правым глазом, который пощадило бельмо, на мятежного Мстислава – тот не только жестче всех других бился на Волховском мосту и умел навязывать свои замыслы, но и, давая советы князю, начал вмешиваться в дела жреца. Губы его всегда были сложены в вызывающую нечестивую улыбку!

Хорошо бы послать его к предкам, пусть воду мутит там, у них, если они ему позволят!

На этот раз, сопровождаемый помощниками, которые и сами его боялись, он вел в лес одного раба с настолько красивым и белым лицом, словно его купали в молоке, с таким прекрасно изваянным телом, что оно было достойно принадлежать богу! Он сам, лично, купил его на рынке, руководствуясь только одному ему известными и видными приметами. Боги точно знали, чего и кого они хотят. Его делом было только осуществить их желание. Днем раньше в гавани причалила варяжская ладья, полная невольников, так что он смог выбирать жертву тщательно, прикасаясь к ней, разглядывая ее, наслаждаясь.

Он совершил обряд до восхода солнца, когда день только занимался, голыми руками, предварительно омыв их водой из трех источников, зачерпнутой и смешанной в деревянной посудине выдолбленной из цельного куска елового дерева без единого сучка.

Жертва не испустила ни звука, Блуд же вскричал. Его вопль был продолжительным, вселяющим ужас и победоносным, словно он одолел целое войско, а не связанного по рукам и ногам раба, которого к тому же держали помощники. И означал этот вопль, что божья воля исполнена и бог принял жертву. Безжизненное тело осталось лежать на пригорке…

На обратном пути он бросил взгляд на тень, которая появилась с первыми лучами солнца и становилась все больше, простираясь от огромного деревянного истукана и пересекая тропу, по которой они шли, и пробормотал:

– Если тебе этого недостаточно… будет еще. – Имея при этом в виду Мстислава и его крепкую, несгибаемую шею с гордо сидящей на ней головой, на которой он со сладострастием сомкнул бы свои длинные, узловатые пальцы.

Власть над людьми отдаляет человека от человечности. Страшным становится человек, когда, действуя во имя бога, осуществляет собственные замыслы.

Когда, воспринимая себя как бога, оказывается жертвой двойного заблуждения – он не бог, но он и человеком быть перестает.

* * *

Рогволд лежал на боку, изогнувшись так, словно у него не было костей, плечи притянуты к животу, а лицо с широко раскрытыми глазами обращено к потолку. Отсутствие в них ужаса подтверждало, что этими пустыми глазами он ничего не видит, что в своем теле отсутствует. Плывет между небом и морем, к предкам.

Этот же путь уже брезжил и перед его сыновьями. Они стояли в углу освещенного факелами зала, беспомощные, в их животы упирались копья, под шеями поблескивали мечи, а взгляды их были прикованы к ужасной картине.

Мстислав, тот самый, к которому уже давно с ненавистью присматривался Блуд и которого Владимир приблизил к себе именно за решительный характер, храбрость и необузданность, приказал вывести их из зала и запереть. Он был не простолюдином, а происходил из боярской семьи, правда, это его бы не защитило, но, к счастью, руки жрецу связывали дружеские отношения между князем и Мстиславом. Свое внимание, особенно же награды и военную добычу, князь щедро и справедливо делил между всей своей дружиной, стараясь никого не обойти, не обидеть. К некоторым же, вроде Мстислава, он испытывал братскую любовь.

Из зала одна дверь вела в небольшую каморку. Там он нашел Рогнед. Она, следя за тем, что происходит с братьями и отцом, не успела спрятаться надежнее. Из-за закрытой двери донесся крик, единственное, чем она могла защищаться. Она бы не проронила ни звука, если бы он выхватил меч. Но было не так.

Он связал ей руки за спиной тонкой и прочной варяжской веревкой, которая врезалась в кожу, к тому же, лежа на спине, она давила на них. Он хотел лишь одного – провести ее, такую униженную, через двор, чтобы отомстить за оскорбление. Ничего больше.

До того момента, пока она сквозь зубы в бессильном бешенстве не прошипела ему в лицо:

– Рабское отродье! Ублюдок!

Ее изысканного покроя черное платье под златотканой далматикой было порвано и задрано, молочно-белые бедра покрыты пятнами красного румянца, так нетронутая кожа защищалась от насильственных прикосновений. Рыжие шелковистые пряди волос выбились из-под золотых гривен на висках и упали на открывшуюся грудь, когда она, извиваясь всем телом, тщетно пыталась освободиться. Одна вышитая серебром туфелька валялась на боку в стороне, как знак того, что она сдается, вторая, на левой ноге, была согнута пополам и так сильно прижата пальцами к полу, что вышивка на ней лопнула.

Он стоял на коленях между ее сведенными судорогой ногами. Роня открыла рот, чтобы снова крикнуть, но он сунул ей между зубов ладонь. Она со всей силы вгрызлась зубами в крепкую мужскую руку. До крови.

Это его успокоило. Он помедлил, потом, не обращая внимания на ее зубы, продвинул ладонь еще глубже в рот, прижав ей голову, от чего ее хватка ослабла. Теперь она не могла даже взвизгнуть. Оставшись без воздуха, сдалась. В тот день дыхание смерти веяло над всеми, она ощутила его на своем лице, и все ее взбунтовавшееся тело обмякло.

– Значит, не станешь разувать сына рабыни?! А?!

Темнота сгущалась.

Ветер задувал все сильнее, врывался в выбитую дверь большого зала дворца. Крупные варяги в стальных кольчугах, выкованных новгородскими мастерами, окровавленные, по-прежнему с оружием в руках, хотя все уже было кончено, отложив в сторону свои высокие щиты, факелами освещали палаты.

В комнатке, где окна были закрыты, а двери заперты, вечерний свет превращался в полную черноту.

От черноты отделилась холодная тень и легла ей под грудь.

И Роня замерла. Почувствовав, что она стала податливее, Владимир вытащил руку из ее рта и притянул ее к себе, наслаждаясь скорее мстительным чувством, чем ее полными бедрами.

Она не издала ни звука. Более того, ее серые, подкрашенные темной краской глаза остались сухими. В них влилась темнота, и они, широко открытые, стали почти черными.

* * *

Всем известно – силой можно взять страну или город, но только не женщину!

По знаку старшего из варягов сыновей Рогволда убили сразу, как вывели из палат. Князь бы предпочел объявить их своими вассалами. Если б смог, он предотвратил бы и убийство старого князя.

– От головы, снятой с плеч, никому нет пользы, а от живого можно получить многое, – говорил он.

Он не отдал ее на потеху своим воинам, как боялась княжна Полоцкая. Ни до этого, ни после, он никогда не брал женщин силой. Среди рабынь попадались гордые, своенравные, неприступные красавицы, но князь знал много способов склонить их к любви, и ни один из них не был насилием.

«Безродный! Сын рабыни!» – эти слова жгли его. Азарт борьбы и пламя мести подтолкнули к тому, чтобы унизить ее. Но потом все улеглось, а позже совсем испарилось, и князь стал относиться к ней в соответствии с ее княжеским происхождением.

Оба прикусили языки. Она, увидев последствия своего высокомерия и непродуманных слов, он из-за своего недостойного поступка. Поняв, что злое слово добра не приносит, Рогнед сдержалась, когда ее в первый раз привели к нему.

Простить смерть отца и братьев она не могла, поэтому покорилась ему, чтобы легче осуществить месть. Но очень скоро оказалась во власти разрушительных противоречивых чувств. А узнав, что Рогволд и его сыновья были убиты не по приказу Владимира, отложила исполнение мести. На бесконечно неопределенное время…

И стала русской княжной. Ей сменили имя, на славянское – Горислава. Великий князь распорядился поместить ее в палаты на Лебеде и сделал своей женой. С ним она родила четверых сыновей: Изяслава, Мстислава, Ярослава, Всеволода и дочь Престславу.

* * *

Его войско решительно наступало, и Ярополк, чтобы спасти свою голову, вместе с боярами бежал из дворца на Горе в укрепление поблизости от города.

Блуд был начеку и знал, что нужно делать, чтобы правление Владимира было прочным.

Прежде всего, помешать бежавшему из Киева Ярополку найти союзников среди печенегов и других племен, чтобы напасть большими силами. Он обещал ему помилование, если тот вернется во дворец.

Владимир предложил старшему брату мир и прощение. Земля русская велика, хватит места и им двоим, и еще многим князьям, брат против брата идти не должен, сказал он.

– Из одного гнезда мы с тобой вылетели, оба Святославовичи. Покорись мне, проси прощения за гибель брата Олега.

Такое послание передал он через Блуда. Хитрому жрецу все двери были открыты и, не веря Ярополку, он придумал собственный план, согласно которому в борьбе за власть братским чувствам места не было. Ярополк сложил голову под мечами варягов, а Блуд объяснил это несчастливым стечением обстоятельств, недоразумением.

Опасный соперник был устранен, Блуд ждал награды.

Владимир стал единственным русским князем.

Он не хотел, чтоб на его руках была кровь брата, несмотря на то что Ярополк в отчаянии обращался за помощью к вождю печенегов Куре, тому самому, который пил из черепа их отца! Он предал отца, его смерть была волей богов, и Блуд не был наказан за свое злодеяние. Но не был и вознагражден.

Он заметил, что князь отдалил его от себя. Проглотил обиду, сдержал негодование. Надеялся рано или поздно найти серьгу князя Святослава, которую в глубокой тайне продолжал искать, не жалея денег на шпионов и доносчиков. Только бы найти, а уж на что направить ее силу, он знает.

Силу можно использовать и на зло, и на добро…

Не знал он, что Владимир на следующую ночь после убийства Ярополка увидел взгляд брата в глазах лежащей с ним рядом женщины. Тот самый взгляд, что и тогда, когда они, еще детьми, не сумев договориться, кто это сделает, вместе оторвали голову попавшейся в силки птице. Они посвятили эту жертву Перуну, чтобы тот хранил их отца. Птица была черной, с блестящими перьями и желтым клювом. Сердце у нее билось так, что казалось сломает кости, пробьет перья и выпрыгнет наружу. Олег стоял в стороне и плачущим голосом просил ее отпустить. Они по знаку Ярополка, старшего, рванули ее одновременно.

– Давай!

В руке Владимира осталась голова, у Ярополка тельце. Кровь капала им на ноги. Олег по-прежнему стоял в стороне, спиной к ним, опустив голову.

Ярополк протянул свободную руку и положил ее на плечо Владимира. Они были уже одного роста, Владимир рос быстро.

– Брат мой, – сказал он. И посмотрел ему в глаза. Никогда они не были ближе.

Сыновья одного отца, великого князя Святослава.

Той ночью, услышав о гибели и второго сына, мать Ярополка и Олега заговорила по-хазарски, хотя полнолуния не было. Об Арпаде, первом короле венгерском, которого хазары возвели на престол, подняв его на щитах, как у них принято. О возвышении Венгерского государства, о ритуальных убийствах хазарских властителей, которые привели к гибели Хазарского царства, – убивая своих, хазары самим себе отрывали голову. И о Киеве, городе змеев огненных, который Рюрик занял мирно, без крови, когда венгры ускользнули от печенегов, оставив хазар без защиты с западной стороны, тем самым невольно оказав ему помощь. Еще она сказала, что Киев расцветет и будет украшен золотом, но придут времена, когда он умоется кровью и будет спален, однако стоять будет доколе земля стоит, ибо хранит его рука Божья. Сыновей своих она не упомянула. И никогда больше не произнесла ни слова.

* * *

Киев. Он получил город, который князь Олег назвал матерью городов русских.

Олег после смерти Рюрика направился из Новгорода на юг. Добравшись до Киева, он казнил Аскольда и Дира, которые откололись от власти и начали править сами. Они не были княжеской крови, и это стало хорошим предлогом. Людям он напомнил, что город без князя попадает в немилость богов, оказывается во власти злых сил и демонов. И поставил над собой маленького Игоря, наследника, от имени которого будет княжить, пока тот не подрастет.

Аскольд уже принял христианскую веру под впечатлением того, как патриарх Фотий по требованию язычников, помолившись, возложил на огонь Святое Евангелие, и оно не загорелось.

Но не из-за веры, а из-за княжества и власти над землей он был убит, и христиане похоронили его по своему обряду. Много позже, на месте его погребения, рядом, зачернел и могильный холмик княгини Ольги, нареченной в христианстве Еленой.

Человек и земля жадны друг до друга. Со времени своего появления человек за нее борется. Народ против народа, князь против князя, брат против брата, отец против сына… И пока земля человека не возьмет, он ее страстно жаждет.

В тот пасмурный день Роня, позже Горислава, почувствовала хрупкость жизни и с преданностью ухватилась за ее тонкую как паутинка путеводную нить.

Но глаза ее оставались темными.

Только когда приходил к ней князь, завоеватель, суровый ратник и блудник, который отовсюду привозил все новых и новых рабынь, хотя их у него были уже сотни, когда он, тот, кто ее унизил и ею пренебрегал, кто будил в ней бурную ярость, приходил веселым и светлым, ласковым, приподнимал ее и кружил с ней, в ее глазах вдруг сверкал след былого солнца.

И угасал, как только за ним закрывалась дверь.