Читать книгу Второй дубль - Е. Л. Нельсон - Страница 4

…На просторах южных Манычских степей уютно раскинулось село Дивное, с добротными домами, большими подворьями, окруженное зеленью садов.

Сад Дымовых славился своей красотой. Чего у них только не было! Вишневые и черешневые деревья стояли стройными рядами, и их благоухание распространялось далеко вокруг. Абрикосы и сливы были посажены вдоль забора, граничившего с соседним двором, и Веруня любила прятаться в их ветвях, наблюдая, как противная соседка Любка выпускает задним двором хахаля. Виноградные лозы вились по стенам беседки, которая была излюбленным местом отдыха отца, здесь он позволял себе небольшую передышку за чашкой чая. В другой стороне сада наливались соком груши и яблоки, за ними алыча. Розовый бархат малины и упругие ягоды красной и черной смородины купались в неге солнечных лучей в дальнем конце этого великолепного сада, молва о котором шла далеко за пределы Дивного. Между двумя деревьями тутовника, раскинувшими свои кроны в самом центре этого буйства зелени и создававшими приятную прохладу в жаркие дни, висел гамак, где ее старший брат Мишка любил дремать в послеобеденную жару. Здесь-то и устроилась, свернувшись комочком, тринадцатилетняя Вера.

– Верк! Подь ты сюды! – через дрему услышала она бабкин голос и по его тону почувствовала, что назревает буря.

– Шо, баб?

– Я тебе говорила абрикосы собрать?

– Ну.

– Я тебе говорила газеты расстелить и абрикосы положить на них сушиться?

– Баб, ну говорила, ну шо еще?

– А ты зачем, сукина дочь, их за ограду к соседке набросала, а? Ты что такое творишь, добром разбрасываешься? Отец все силы на сад тратит, а ты их к соседке!

– Баб, да я всего несколько кинула, они гнилые были!

– Гнилые? Да я тебе щас дам, засранка! – бабка замахнулась на Веру хворостиной, и та завопила, как резаная.

– Вы шо тут гавкаетесь? – раздалось из-за летней кухни. Отец, высокий и худой, в своей закадычной «ленинке», показался с ведрами воды.

– Тимош, ну вот глянь, паршивка какая растет. Любка нынче приходит и благодарит за абрикосы. Таких дюжих и гарных, говорит, никогда у нее не вырастало. Спасибо, говорит, соседушки, шо поделились. А я стою и не знаю, шо говорить, – продолжала бабка. – А потом доперло до меня, что вот энта засранка абрикосы собирать не хотела и Любке их накидала за ограду.

Отец, не любивший шума, только усмехнулся:

– Да нехай их, абрикосы энти. Их полно ишо, хватит нам. Верусь, ходи, подсоби мне управиться.

– Щас въеду хворостиной ей, шоб знала, как добром раскидываться! – бушевала бабка.

– Нехай, маманя, опосля. У гусей с утями ишо не управились, как бы те от жары не откинулись. Мотай на баз, Верка, дай им воды быстро. А потом я с тобой погутарю, – прибавил отец нарочито суровым тоном.

Вера с благодарностью посмотрела в спокойные серые глаза отца. Она знала, что никакого разговора не будет, отец это говорит перед тещей просто для отвода глаз.

– Тьфу ты! Последыш, – качая головой, бросила ей вслед бабка.

Верка и правда росла сорванцом, но родители, имея еще двоих детей, завертевшиеся в своем огромном хозяйстве, младшей дочери уделяли мало внимания. Разве что бабка любила потаскать Верку за косы или выпороть хворостиной в целях воспитания.

Последышем называли ее в семье. Мать родила ее почти в сорок, что по тем временам было очень поздно. Девочка была предоставлена самой себе с раннего возраста. В большом селе ей было привольно расти, она бегала с мальчишками, воровала черешню в соседских дворах, хотя в их огромном саду было все, чего душа пожелает.

Сестра Мария, которая была старше Веры на десять лет, уехала учиться в город пятнадцатилетней, и Вера ее почти не знала. Маша приезжала навестить семью время от времени, но большая разница в возрасте не давала сестрам сблизиться по-настоящему. Другое дело был брат Мишка. Несмотря на то, что между ними было пять лет разницы, он всегда позволял ей быть в компании его друзей, играть с ними в войнушку или казаки-разбойники.

Вера очень любила брата. Миша был единственным, кто не смеялся над ее мечтой стать актрисой. Он защищал ее от бабкиной хворостины и от мамкиной ругани. И от более серьезных опасностей защищал ее брат…

Как-то была она в хлеву, давала скотине воды, когда внезапно кто-то набросился на нее сзади, повалив на пол и закрывая ей рот противной потной рукой. Вне себя от ужаса, она почувствовала другую руку, шарящую у нее под юбкой и пытавшуюся стянуть с нее трусики. Чужая рука заглушала Верины крики. Неистово извиваясь, Вере наконец-то удалось освободиться от рук, крепко державших ее.

Повернувшись, она увидела двоюродного брата Юрку. Четырнадцатилетний Юрка просипел:

– Не ори ты так, дура…

Внезапно какая-то сила бросила его в угол. Это был Миша. Вера, рыдая, через слезы пыталась что-то сказать брату.

– Иди в хату, Верк, я с ним поговорю.

После этого Мишкиного разговора Юрка никогда больше не приходил к ним и обходил Веру за версту.

Но однажды страшная беда все-таки приключилась с Верой.

Стоял солнечный день бабьего лета, когда Вера, стараясь не попасться на глаза бабке, вышмыгнула из калитки, чтобы пойти на пруд с одноклассниками. Щелкая семечки и оживленно обсуждая школьных учителей, группа девчонок и ребят шла по сельской улице. Бык появился неожиданно. Черный, с огромными рогами и кольцом в носу, он смотрел на застывших подростков. Казалось, он не проявил к ним никакого интереса и побежал в другом направлении. Но внезапно резко повернул и, наклонив голову, устремился в сторону ребят.

Девчонки завизжали. Все побежали в разные стороны, кто-то ныряя в кусты, кто-то карабкаясь на ограды.

– Верка, давай, лезь! – уже забравшиеся на забор Саня и Витек готовы были ее подхватить.

Вера протянула им руки, но наверх залезть не успела. Бык ударил ее рогами. Дальше она не помнила, но пацаны рассказывали, как бык порол ее, подбрасывая и играя ею, словно тряпичной куклой.

Михаил, услышавший крики, первым поспешил на помощь. Подбежали еще несколько человек, кто-то с плетями, кто-то с вилами, и, матерясь, загнали быка за ограду.

Вера чудом выжила. Раны зажили через пару месяцев, оставив шрамы на плече и ноге, но вот дар речи она потеряла и некоторое время совсем не говорила. Какое же это было тягостное чувство: все слышать, все понимать, но быть не в состоянии произнести членораздельные слова! В старую больницу соседнего села ее отвезли один раз, доктор осмотрел ее, сказал, что бывает такое от сильного испуга, и посоветовал попробовать петь. Это, по его словам, могло помочь.

Несколько раз мать водила дочку к Копильше, местной знахарке. Та читала над Верой какие-то заговоры и поила ее травяными отварами. То ли шептания знахарки действительно помогли, то ли молитвы матери, но речь стала потихоньку возвращаться к девочке.

После перенесенного шока осталось заикание, которое особенно проявлялось, когда Вера волновалась. Однажды учительница вызвала ее к доске читать стихотворение Лермонтова. Это было ее первое после выздоровления выступление перед классом. Она вышла и уже на первой строке стала заикаться. Девчонки стали шушукаться и переглядываться между собой. Вера сделала новую попытку. Кто-то захихикал было, но быстро прекратил, заметив слегка приподнятый в воздухе кулак грозного одноклассника Саньки.

– Ну что, ты будешь рассказывать или нет? – спросила ее учительница.

– Ггггалина Ииввановна, ммне… – Вера с мольбой посмотрела на учительницу. Та, не глядя на Веру, записывала что-то в классном журнале.

– Неудворительно, Дымова, – учительница наконец подняла голову.

Не выдержав унижения, выбежала она из класса со слезами на глазах, беззвучно поклявшись себе, что заикой не будет.

И часто после этого, тайком подглядывая в заборную щель, наблюдал соседский парень Сашка, как она, укрывшись ото всех в саду, декламировала вслух стихи или пела песни, с каждым разом все четче и увереннее произнося слова и предложения. Через несколько месяцев заикание исчезло полностью.

Вера сознавала, насколько хороша собой, знала себе цену. Сельские пацаны дрались из-за нее, а взрослые мужики открыто восхищались ее дикой, необузданной красотой. Она флиртовала, позволяла мальчишкам по очереди нести ее портфель, но никому предпочтения не отдавала.

Ее мечта стать артисткой все крепла, и Вера строила грандиозные планы о том, как она поедет в Москву, как снимется в кино.

– Малаш, гарная у тебя внучка дюже, продай девку, – приставал к бабуле дед Бровко, приходивший посидеть на лавочке и покалякать.

– Да зачем деньги тратить? Бери ее так, бесплатно отдадим. Толку от нее все равно никакого. Артисткой, говорит, хочет быть.

– Артисткой, Верунь, значит, решила стать? – серьезным тоном, но с искрой в глазах подначивал дед Бровко.

Слова бабки ужасно задевали ее, и она обижалась:

– А вот и буду! Вот увидите! – кричала она.

И, окончив школу, поехала в Москву поступать в Щукинское. Ни мать, ни отец не могли с ней поехать, не могли бросить огромное хозяйство, а у брата только что появился ребенок. И Вере пришлось ехать одной. Было страшно. Мать дала ей денег на дорогу и на первое время, наказав деньги на пустяки не тратить и в Москве, если не поступит, не сидеть, а возвращаться в село. Вера, попрощавшись с родными, села в поезд с твердым настроем, что скоро Москва будет у ее ног.

…Она поступила. Поджилки тряслись, когда она вслух читала Есенина и пела старинную казачью песню, но она справилась блестяще. И начались самые интересные дни ее жизни. Училище стало для нее землей обетованной. Каждое утро, наскоро позавтракав, она со всех ног спешила на занятия, чтобы снова окунуться в атмосферу содружества людей, увлеченных, одержимых искусством, объединенных одним делом. Разбор ролей, импровизации, репетиции допоздна…

А потом была подготовка к походу. Первый курс ехал летом на Кавказ, чтобы познакомиться с древней культурой и покорить Кавказские горы. И нервное щекотание внутри от осознания того, что он поедет с ними…

На Кавказ с их курса ехало человек двадцать. Владимир Георгиевич был единственный из преподавателей, ехавший с ними. Заядлый спортсмен, опытный альпинист, он и был организатором этой поездки. Горы он знал как свои пять пальцев, благо там родился и вырос и на всех походных маршрутах побывал. Владимир Георгиевич преподавал на кафедре искусствоведения, и хотя разница в возрасте у него с его учениками была небольшой, студенты, а особенно студентки, смотрели на него как на умудренного опытом взрослого.

Девушки восхищались его красотой. Высокий, широкий в плечах, с тонкой талией и длинными крепкими ногами, он был похож на танцора лезгинки. Темные волосы волнами спадали на плечи. С едва заметной горбинкой, правильной длины нос, выдающаяся верхняя губа, очерченная, как лук купидона, и синие глаза под черными загибающимися ресницами. Но при своей яркой кавказской красоте он обладал на удивление спокойной и уравновешенной, совсем не кавказской натурой. Он, казалось бы, не замечал, какой эффект производит его внешность и его личность на людей. Не замечал украдкой посланных ему вслед влюбленных девчоночьих взглядов и восхищенных взглядов мальчишек. Люди, разговаривавшие с ним, всегда комфортно чувствовали себя в его обществе. Относившийся к людям без предвзятости, одинаково доброжелательный со всеми, Владимир Георгиевич сыскал любовь и уважение и студентов, и своих коллег.

Вера, привыкшая к вниманию противоположного пола и знавшая, как себя надо вести с ребятами, перед Владимиром Георгиевичем млела. Она влюбилась первой взрослой любовью, но никому об этом не рассказывала и с подругами не делилась.

Чутьем понимая, что для Владимира совсем не важна в человеке внешность, она хотела выделиться, став самой лучшей студенткой курса.

А вот сейчас ей предстояло вместе с ним ехать в горы. Для себя она решила, что и здесь она должна быть лучше.

Никто из группы раньше в горы не ходил, и маршрут им предстоял отнюдь не легкий. Поход планировался по Сванетии – самой высокогорной части Грузии на ее северо-западе.

Путь предстоял неблизкий – из Москвы на поезде до Тбилиси, затем в Зугдиди, а оттуда автобусом в Местию. Из Местии должны были подниматься в горы. Путешествие рассчитывалось на три недели. Привал собирались делать либо в палатках, либо, если уж очень холодно будет в горах, останавливаться на постой в горных селениях.

Для всех поход был вроде какого-то увлекательного приключения, и группа только об этом и говорила. И вот наконец настал долгожданный день отъезда.

В плацкартном вагоне было весело. Грузины, ехавшие в поезде, угощали их коньяком и красным вином. Пацаны взяли с собой гитару и по вечерам, собравшись вместе, тесно скучившись на нижних и верхних полках плацкартного купе, пели песни из популярных кинофильмов.

И Вера пела. Пела свою любимую песню, с которой выиграла приемный конкурс в училище. Ее бархатный голос мягко вел:

Ребята и девчонки слушали ее, подперев подбородки кулаками и тихонько подпевая, а она пела эту песню только для него, для него одного, о котором думала все это время, которого боялась и которого так желала.

Время в пути пролетело незаметно, и Вера, почти не спавшая от адреналина в крови, наконец с радостью услышала название конечной станции.

Для девчонок поход оказался тяжелым предприятием. Уже на третий день они стали жаловаться, что мерзнут, что по ночам было холодно спать в палатках в спальных мешках, затем пошел промозглый дождь.

Ребята спускались в местные села, чтобы купить провианта, и снова поднимались. Поселения оставляли неизгладимое впечатление, да и сама природа дарила необыкновенные эмоции. Глубокие и широкие ущелья, дремучие леса, прозрачные озера, заснеженные горы и парящие вершины – все это захватывало дух. Но идти было тяжело, поднимались они все-таки высоко. Вера не жаловалась, она шла за Владимиром, сжав зубы и не показывая, что ей трудно. Вера боялась высоты. Она закрывала от страха глаза, но карабкалась вверх… И когда он протягивал ей руку, чтобы помочь на очередном подъеме, ее душа пела. Она ничего в тот момент так не желала, как того, чтобы ее рука была в его руке хоть на секунду дольше.

А когда на девятый день началась гроза, и ветер сносил палатки, а на землю с невероятной мощностью обрушивались потоки дождя с градом, и холод пробирал до костей, девчонки не выдержали. Все они, за исключением одной Веры, стали в голос рыдать, прося забрать их оттуда.

– Мамочка, мама! Помогите! Мы умрем тут все, нас молнией убьет!

Они и правда были очень напуганы. Кому-то стало плохо, кто-то потерял сознание.

Вере тоже было страшно. У них не было абсолютно никакого прикрытия от урагана, кроме палаток, которые ветер почти вырвал из креплений. Но она и виду не подавала, что боится. Всегда такой сдержанный Владимир, разозлившись, бросил:

– Ну что вы разнылись? Да чтоб я еще с бабами в поход пошел?! Да никогда в жизни!

Вера всеми силами старалась помогать парням, подбивала крепления, поддерживающие палатки, и ухаживала за девчонками, которым было плохо. Подавала им воду, успокаивала, держала их руки при очередных порывах урагана.

Ураган стих так же внезапно, как и начался, но девчонки еще пребывали в шоке. Они твердо решили спускаться и ехать обратно домой. И ни Владимиру Георгиевичу, ни парням не удалось уговорить их продолжить путь. Получилось это у одной Веры, когда она, собрав всех девочек в одной из палаток, сказала, что они уже взрослые, и раз сами напросились в поход, значит, знали, на что шли. Пора или повзрослеть и доказать всем, что девчонки тоже не лыком шиты, или оставаться соплячками и сыскать позор и насмешки всего училища.

Ее доводы помогли, и группа продолжила путь.

А потом пришло вознаграждение за ее мужество и выносливость. Он поцеловал ее.

Они вдвоем сидели вечером у костра, когда все остальные уже разошлись по палаткам. Нужно было идти ложиться, хотелось спать, но не хотелось уходить от него. Он сидел напротив нее, она видела его лицо в отблеске костра, крепкие руки, выстругивавшие что-то ножом из дерева.

Он встал, потянулся и, не смотря на Веру, пошел к озеру, около которого они расположились на ночлег. Из темноты она услышала его голос: