Читать книгу Дети железной дороги - Эдит Несбит - Страница 3

Сперва они не были детьми железной дороги. Подозреваю, в то время им даже не приходило в голову, что она может стать для них чем-то иным, кроме средства передвижения, которое им позволяло быстро добраться до мест, где выступали знаменитые иллюзионисты Маскелин и Кук, или до театра, или до зоологического сада, или до Музея восковых фигур мадам Тюссо. Обычные дети из пригорода, они жили с папой и мамой в обычном особняке с фасадом из красного кирпича, цветным витражом на входной двери, плиточным полом в прихожей, электрическими звонками, ванной с горячей и холодной водой, французскими окнами от пола до потолка, множеством белой краски и всеми прочими современными удобствами, как говорят про такие дома агенты по их продаже.

Детей было трое. Старшую звали Роберта. Разумеется, у мам нет любимчиков, но если мы все же предположили бы на секунду обратное, то это место принадлежало бы именно Роберте. Следующим по возрасту шел Питер, мечтавший скорее вырасти, чтобы стать инженером. Младшая, Филлис, пока никем не хотела стать, однако во всем, что ни делала, исходила из самых лучших намерений.

Их мама не относилась к числу тех скучных особ, которые тратят все свое время на скучные визиты к разным скучным леди, а затем сидят скучно дома, ожидая, когда эти скучные леди нанесут им ответный скучный визит. Она почти всегда была дома, в полной готовности затеять игру с детьми, прочесть им вслух интересную книжку или помочь с уроками. По утрам же, когда они находились в школе, она писала для них увлекательные истории, которые им читала после пятичасового чая. И еще она вечно придумывала смешные стишки по случаю дней их рождения и к прочим важным событиям, вроде крещения новых котят, смены обстановки в кукольном домике или благополучно перенесенной «свинки».

Эти везучие дети имели все, о чем только можно мечтать: красивую одежду; теплый уютный дом; великолепную детскую, оклеенную веселыми обоями с изображениями матушки гусыни и полную разнообразных игрушек; добрую и жизнерадостную няню и собственного пса по кличке Джеймс. И еще у них был идеальный отец, который на них никогда не сердился, ни разу не поступил с ними несправедливо и всегда включался в их игры, а в тех редких случаях, когда не включался, приводил столь веские аргументы и делал это настолько смешно и забавно, что дети вполне входили в его положение.

Вы, конечно же, думаете, что они должны быть очень счастливы, и они действительно были счастливы, только сами не знали насколько, пока прекрасная жизнь в доме со всеми современными удобствами вдруг не закончилась и они не оказались вынуждены жить совсем по-другому. Ужасные изменения настигли их неожиданно.

На десятый от роду день рождения Питер среди множества прочих подарков получил маленький паровозик с настоящим паровым двигателем. Ясное дело, что в десять лет о таком только можно мечтать. Другие подарки тоже ему понравились, но они блекли в сравнении с воплощенной мечтой. Ровно три дня он ощущал себя на вершине блаженства. Затем, то ли из-за оплошности самого Питера, то ли благодаря самым добрым намерениям Филлис, которые она в данном случае проявила весьма навязчиво, паровоз с оглушительным звуком взорвался. Джеймс пулей вылетел вон из детской, и потрясение его было так велико, что он не решался вернуться обратно в течение целого дня. Ехавшие в тендере фигурки людей из Ноева Ковчега разлетелись на кусочки, но больше никто не пострадал, кроме самого паровозика и чувств Питера. Ходила молва, будто он даже плакал, но это, конечно же, клевета: мальчики десяти лет не позволяют себе такого перед лицом ужасных трагедий. Да и сам Питер ведь объяснил: глаза у него покраснели просто из-за того, что он простудился. И это было совершеннейшей правдой, хотя простуда проявилась лишь день спустя после его заявления. Он до того скверно себя почувствовал, что был отправлен в постель. Мама уже готовилась к кори, но Питер, вдруг резко сев на кровати, воскликнул:

– Ненавижу кашу! Ненавижу ячменную воду! Ненавижу хлеб с молоком! Хочу встать и съесть настоящей еды!

– И что бы тебе хотелось? – спросила мама.

– Пирога с голубятиной, – жадно проговорил Питер. – Большого пирога с голубятиной. Самого большого из всех!

Мама поспешила к кухарке, которой немедленно было велено сделать именно такой пирог. И она его сделала. А когда сделала, испекла. И после того как он был готов, Питер съел солидную его часть, и насморк его, о чудо, если и не совсем прошел, то стал значительно меньше. Пока же целебное блюдо готовилось, мама, чтобы развлечь больного, сочинила стихи. Во вступлении к ним говорилось о замечательном, но невезучем мальчике Питере, а далее следовало:

Впрочем, Питер еще надеялся на возрождение паровозика. Папа во время аварии был в отъезде, но его вот-вот ожидали домой, а он обладал поистине золотыми руками и мог починить самые разнообразные вещи. Особенно он прославился в роли хирурга-ветеринара для деревянной лошадки-каталки и однажды вообще спас ей жизнь, когда ее состояние представлялось всем остальным безнадежным и несчастное существо считали уже навсегда для этого мира потерянным. Даже плотник, растерянно разведя руками, сказал, что вряд ли здесь чем-нибудь может помочь. Именно папа починил колыбель для кукол, когда никому это больше не удалось. И не кто иной, как он, вооружившись клеем, кусочками дерева и перочинным ножом, заставил крепко стоять на тонюсеньких ножках животных из Ноева Ковчега, после чего это стало у них выходить даже лучше, чем когда они только что появились в детской.

И вот папа вернулся. Питер повел себя с поистине героическим бескорыстием, даже не намекнув о произошедшей трагедии, пока тот обедал и курил послеобеденную сигару. Идея о бескорыстии принадлежала маме, но воплотил-то ее Питер самостоятельно, и это потребовало от него большого терпения.

Наконец мама сказала папе:

– Ну, а теперь, дорогой, если ты уже достаточно отдохнул с дороги и хорошо себя чувствуешь, мы, пожалуй, расскажем тебе о великой железнодорожной аварии и попросим твоего совета.

– Ладно, валяйте, – ответил он.

Только лишь после этого Питер его посвятил в суть ужасного происшествия, а потом принес все, что осталось от бедного паровозика.

– Хм-м, – внимательно изучил его папа.

Дети следили за ним, затаив дыхание.

– И что, никакой надежды? – выдавил наконец из себя дрожащим и хриплым голосом Питер.

– Надежды? – переспросил папа. – Наоборот, ее здесь полно. Я бы даже сказал, что ее здесь целые тонны. Однако помимо нее нам потребуется еще кое-что. Кусок олова. Припой. Паяльник. И новый клапан. Я полагаю, мы это дело оставим до первого же дождливого дня. Хотя нет, – увидел он, что Питеру очень не терпится. – Посвящу-ка я ему вечерок в субботу, а вы все будете мне помогать.

– Разве девчонки могут помочь чинить паровоз? – одолели большие сомнения Питера.

– Разумеется, могут, – заверил папа. – Девочки столь же умны, как и мальчики. Не забывай никогда об этом. Вот ты не хотела бы стать машинистом, Фил? – повернулся он к младшей дочери.

– Очень мне нужно ходить всегда с грязным лицом, – брезгливо поморщилась та. – Да к тому же я обязательно что-нибудь там поломаю.

– А я бы очень хотела, – вмешалась Роберта. – Как ты думаешь, папа, когда я вырасту, у меня получится? Ну, если не машинистом, то хоть кочегаром.

– Кочегаром? – сосредоточенно ковырялся в нутре паровозика папа. – Если, когда ты вырастешь, это желание у тебя не пройдет, постараемся, чтобы ты овладела этой профессией. Вот, помню, когда я был мальчиком…

Громкий стук во входную дверь заставил его недовольно воскликнуть:

– Ну, кого там еще принесло? Конечно, как говорится, дом каждого англичанина – его крепость, но мне порой хочется, чтобы вокруг вот этого дома и впрямь была крепостная стена, а за ней еще ров с водой и подъемный мост.

В комнате появилась рыжеволосая горничная по имени Рут.

– Два джентльмена пришли и хотят повидаться с хозяином, – объявила она. – Я провела их в библиотеку, сэр.

– Видимо, от тебя снова что-нибудь нужно викарию или церковному хору, – предположила мама. – Постарайся от них поскорее избавиться, дорогой. Так хочется провести этот вечер с тобой в тишине. Да и детям скоро пора ложиться.

Папа пообещал очень скоро вернуться, однако джентльмены почему-то не уходили.

– Я тоже теперь мечтаю, чтобы у нас были ров и подъемный мост, – сказала Роберта. – Вот представляете, мы, как сейчас, например, не хотим, чтобы к нам приходили. Достаточно поднять мост, и никто к нам не попадет. Если они еще хоть ненадолго задержатся, папа забудет, о чем нам начал рассказывать, когда он был мальчиком.

Филлис и Питер тоже очень хотели скорее послушать папин рассказ, и мама старалась отвлечь всех троих своей новой сказкой про принцессу с зелеными глазами. Дети, однако, никак не могли на ней сосредоточиться, потому что из библиотеки до них доносились голоса отца и двух джентльменов, и папин голос звучал все громче и совсем другим тоном, чем тот, которым обычно он разговаривал с людьми типа викария и подобными посетителями. Но вот наконец послышался звон колокольчика, и все облегченно вздохнули.

– Уходят, – сказала Филлис. – Папа позвонил горничной, чтобы она проводила их.

Но Рут не пошла провожать посетителей, а почему-то опять появилась в комнате, и дети сразу заметили, что она очень странно выглядит.

– Пожалуйста, мэм, – начала она. – Хозяин желает вас видеть в библиотеке. Он просто кошмарно выглядит, мэм. Сдается мне, скверные у него новости, и уж лучше бы вам подготовиться к худшему. Может, кто помер в вашей семье, или банк ваш лопнул, или…

– Достаточно, Рут, ты можешь идти, – спокойно, но твердо перебила ее мама и направилась в библиотеку.

Вскоре голос ее присоединился к трем мужским. Затем опять прозвенел колокольчик, и Рут направилась за кебом. Из дома на улицу протопали каблуки тяжелых ботинок. Они по ступенькам спустились к кебу, и он отъехал. Входную дверь заперли. В комнату вошла мама. Лицо ее было сейчас белее кружевного воротничка. Глаза казались гораздо больше обычного и блестели. Привычное очертание ее алых красивых губ словно стерлось, рот растянулся в тонкую бледную нить.

– Пора спать, – коротко бросила она детям. – Рут вас уложит.

– Но ты обещала, что разрешишь нам сегодня подольше посидеть с папой, – напомнила Филлис. – Мы так соскучились по нему.

– Папу вызвали. По делу, – столь же отрывисто продолжила мама. – Идите-ка, дорогие, скорее в постели.

Им оставалось только поцеловать ее и направиться к двери. Роберта в последний момент задержалась, чтобы ее обнять.

– Мама, надеюсь, у нас не плохие новости? – тихо спросила она. – Никто из семьи не умер?

– Нет. Не умер, – чуть ли не оттолкнула ее от себя мама. – Но больше сегодня тебе не могу ничего сказать, милая. Иди.

И Роберта последовала за сестрой и братом.

Рут расчесала девочкам волосы, помогла им раздеться (обычно и то и другое почти всегда делала мама) и, погасив газовые светильники, пожелала спокойной ночи. Питер, как выяснилось, еще не ложился и даже не раздевался. Выйдя от девочек, горничная обнаружила, что он сидит на ступеньке лестницы.

– Слушай, Рут, что случилось? – немедленно попытался выяснить он.

– Не задавай вопросов, и я тебе не совру, – отрезала она. – Скоро сам все узнаешь.

Ближе к ночи мама на цыпочках поднялась в спальни к детям поцеловать их. Никто не проснулся, кроме Роберты, но и она прикинулась спящей. «Мама плачет, ей не хочется, чтобы мы это видели, значит, нам и не нужно видеть», – лежа тихо, как мышка, подумала старшая девочка.

Когда наутро они спустились к завтраку, выяснилось, что мамы нет дома.

– В Лондон уехала, – коротко бросила Рут, покидая столовую.

– По-моему, что-то очень плохое случилось, – яростно стукнул ложкой по скорлупе вареного яйца Питер. – Рут мне вчера перед сном сказала: мы скоро все сами узнаем.

– Ты… ее… спросил? – возмутилась Роберта.

– Ясное дело, спросил, – сердито откликнулся Питер. – Это ты можешь спать спокойно, когда мама настолько встревожена, а я, например, не могу.

– Все равно нам не следует узнавать у прислуги то, что нам мама не говорит, – стояла на своем Роберта.

– Вот чего мне сейчас не хватает, так это нотаций от нашей такой-всей-правильной мисс! – задиристо выкрикнул Питер.

– Я, конечно, не очень уж правильная, – вмешалась Филлис. – Но в данном случае с Бобби согласна.

– Ну, конечно, она у нас вечно права, – буркнул Питер. – С ее точки зрения.

– Ой, прекратите, пожалуйста! – Ложка в руках Роберты замерла в воздухе на полпути ко рту. – Давайте не будем друг другу говорить гадости. Я уверена, что случилась какая-то катастрофа. Так не делайте еще хуже.

– А кто, интересно, начал? – сердито зыркнул на нее Питер.

– Наверное, я, – нашла в себе силы признать Роберта, – но…

– Вот именно! – торжествующе перебил ее Питер, однако перед уходом в школу дружески хлопнул ее по плечу и посоветовал не особо пока расстраиваться.

В час дня, когда дети пришли из школы домой пообедать, мамы все еще не было. И чай в пять часов им тоже пришлось пить без нее. Стрелки часов подошли к семи, когда она наконец вошла в дом и выглядела столь измученной и усталой, что ни один из троих детей не решился ее ни о чем спросить. Она без сил опустилась в кресло. Филлис вытащила длинные булавки из ее шляпы, Роберта сняла с ее рук перчатки, а Питер, расстегнув у нее на ботинках пуговицы, принес ее мягкие бархатные шлепанцы.

Мама выпила чашку чая, а Роберта натерла ей одеколоном виски, потому что у нее страшно разболелась голова.

– Теперь, мои дорогие, вы должны кое-что узнать, – наконец проговорила она. – Люди, которые к нам вчера приходили, принесли очень плохие новости, из-за них папы какое-то время с нами не будет. Я сильно этим встревожена и надеюсь, вы мне поможете и не станете мне доставлять огорчений.

– Ну, конечно, не станем, мама! – крепко прижала ее руку к своей щеке Роберта.

– Вы мне очень поможете, – продолжала она, – если в мое отсутствие будете хорошо себя вести и обойдетесь без ссор.

Роберта и Питер обменялись украдкой виноватыми взглядами.

– А уезжать мне придется часто, – уточнила мама.

– Мы не будем ссориться. Конечно, не будем, – заверили совершенно искренне трое детей.

– Тогда у меня к вам просьба: не задавать мне вопросов о том, что случилось, – вздохнула мама. – И никого другого тоже по этому поводу не расспрашивать.

Питер поежился и зашаркал ботинками по ковру.

– Ты можешь мне это пообещать? – внимательно посмотрела на него мама.

– Но я уже спрашивал Рут, – вынужден был признаться он. – Мне очень жаль, но ведь уже спросил, – виновато развел он руками.

– И что она тебе ответила? – насторожилась мама.

– Она сказала: я скоро сам все узнаю, – откликнулся сын.

– Вам нет никакой нужды знать о том, что произошло, – покачала головой она. – Это связано с папиной работой, а никто из вас ничего в ней не смыслит, ведь правда?

– Не смыслим, – немедленно подтвердила Роберта. И, зная, что папа работал в государственном учреждении, поинтересовалась: – Она как-то связана с государством?

– Да, – подтвердила мама и тут же перевела разговор на другое. – Теперь, дорогие мои, вам пора ложиться. И, пожалуйста, ни о чем не тревожьтесь. Уверена, в результате все образуется.

– Тогда и ты не тревожься, мама, – сказала Филлис. – А мы еще раз обещаем тебе быть хорошими.

Мама вздохнула и расцеловала их.

– Завтрашним утром нам первым делом следует быть хорошими, – с важностью произнес Питер, когда они поднимались по лестнице.

– А почему не прямо сейчас? – спросила Роберта.

– Потому что это сейчас совершенно бессмысленно. Мы же идем спать ложиться, глупышка. А во сне все хорошие, – уверенно произнес ее брат.

– А между прочим, и перед сном хорошие люди не обзываются, – покосилась на него с укором Филлис.

– Кто это обзывается? – возмутился Питер. – Бобби прекрасно знает: когда я ее называю глупышкой, это все равно что по имени.

– Ну-у, – с явным сомнением в справедливости его слов протянула Роберта.

– Но я совсем не имел в виду то, что тебе сейчас показалось, – принялся торопливо ей растолковывать Питер. – Я имел в виду… Ну, в общем, то самое, как иногда называет нас папа. Вот он говорит нам: «Как дела, букашки?» Но это же не обидно. И он совершенно не обзывается, а наоборот. Ну, ладно. Спокойной ночи.

Девочки перед сном сложили свою одежду куда аккуратнее, чем обычно, ибо считали, что именно так должны поступать хорошие люди.

– Ты, Бобби, раньше всегда говорила, что у нас какая-то скучная жизнь, – тщательно расправила складки на переднике Филлис. – Совсем не такая, как в книгах, которые мы читаем. А теперь вот и с нами что-то случилось.

– Но я не хотела, чтобы случилось то, что сделало маму несчастной. Это же ужас, – ответила ей Роберта.

И в течение нескольких недель все оставалось так же ужасно. Мамы почти никогда дома не было. Еда стала очень невкусной. Служанку на подхвате пришлось уволить, и еще к ним в гости приехала тетя Эмма. Она приходилась маме старшей сестрой, гораздо более старшей, и собиралась отправиться за границу, чтобы работать там гувернанткой. Этот план поглощал ее целиком, и она была занята исключительно подготовкой одежды к отъезду. Предметы ее гардероба, весьма безобразных фасонов и к тому же ужасных цветов, теперь валялись по всему дому. И швейная машинка ее стучала целыми днями и большую часть ночей. По мнению тети Эммы, дети должны были знать свое место, дети же полагали, что ей самой неплохо бы знать то же самое, и, отведя тете место там, где их самих нет, постарались свести с ней контакты до минимума, а время свое в основном проводили в компании слуг. С ними им было куда веселее. Кухарка, когда не злилась на что-нибудь, замечательно пела комические куплеты, а служанка, если они не выводили ее из себя, соглашалась изобразить курицу, которая только что снесла яйцо, бутылку шампанского, из которой с хлопком вылетает пробка, и мяукать, как две дерущиеся кошки. Впрочем, в общении с ними тоже имелась одна неприятная сторона. Слуги хоть и помалкивали насчет плохих новостей, которые принесли папе два джентльмена, однако нет-нет да и намекали, что могли бы вообще-то им многое на сей счет рассказать, и каждый раз, когда это происходило, детям делалось зябко.

Однажды Питер устроил над дверью ванной ловушку, которая великолепно сработала в тот момент, когда под ней проходила Рут. Горничная, изловив его, надрала ему уши с яростным восклицанием:

– Попомни мои слова, мерзкий неслух! Если не прекратишь такое свое поведение, для тебя это плохо закончится. Отправишься прямо туда, где твой драгоценный папочка!

Роберта в точности повторила ее слова маме, и Рут на другой день уволили.

Однажды мама, вернувшись домой, легла в кровать и оставалась там целых два дня, и к ней приходил доктор, а дети на цыпочках бродили по дому, и у всех троих было полное впечатление, что наступил конец света.

На третье утро мама спустилась к завтраку. Лицо ее было бледно, и на нем появились морщинки, которых дети раньше не замечали. Она улыбнулась им через силу и объявила:

– Ну, теперь я должна вам сказать, что все решено. Мы уедем из этого дома и будем жить за городом. В таком маленьком хорошеньком беленьком домике. Уверена, он вам понравится.

Сборы продлились неделю, и это были безумные сборы, потому что одно дело собрать в чемоданы одежду, когда вы решили отдохнуть у моря, и совсем другое, если вам требуется переехать на новое место. Поверхности столов и стульев заворачивали в мешковину, а ножки обматывали соломой. А кроме мебели, надо было еще увезти с собой кучу вещей, которые, разумеется, никто не взял бы с собой для поездки на отдых у моря. Посуда, одеяла, подсвечники, спинки кроватей, кастрюли, кочерги, решетки и прочие каминные принадлежности – все это скапливалось в огромные кучи поклажи, и дом постепенно стал походить на склад какого-нибудь магазина, что детям казалось весьма забавным.

Мама была очень всем этим занята, но все-таки находила время на разговоры с ними или на то, чтобы им почитать, и даже смогла сочинить смешной стишок для отвлечения Филлис, когда та упала с отверткой в руках, которая вонзилась ей в ладонь.

– А это ты разве не собираешься упаковывать, мама? – спросила Роберта, указывая на красивый секретер, инкрустированный красной черепахой и латунью.

– Но мы не можем взять с собой все, – отвечала она.

– И почему-то при этом берем с собой только все некрасивое, – удивилась старшая дочь.

– Нет, мы просто берем все самое нужное, – объяснила мама. – И нам придется теперь, дорогой мой цыпленок, какое-то время поиграть в бедных.

Когда все полезные некрасивые вещи упаковали и увезли в фургоне мужчины в фартуках из зеленой бязи, обеим девочкам, маме и тете Эмме пришлось спать в двух очень красиво обставленных спальнях для гостей, так как их собственные кровати уже уехали в маленький беленький домик, а Питера по той же причине устроили на диване в гостиной.

– Это ведь потрясающе! – в полном восторге вертелся он на своем новом ложе, пока мама старалась его получше укутать в теплое одеяло. – Вот было бы здорово каждый месяц куда-то переезжать.

– А мне не хотелось бы, – засмеялась мама. – Ну, Питеркин, спи. Спокойной ночи.

Когда она от него отвернулась, Роберта заметила выражение ее лица и поняла, что теперь никогда его не забудет.

– Ой, мама, – тихонько, чтобы никто не расслышал, шептала девочка, забираясь в постель, – какая же ты у нас храбрая и как я тебя люблю. Я бы, наверное, не смогла так весело засмеяться, когда мне так плохо.

С утра заполняли коробки, коробки и снова коробки, а во второй половине дня к дому подкатил кеб, чтобы всех отвезти на вокзал.

Тете Эмме казалось, будто она провожает их. По мнению же детей, все было наоборот. Это они ее провожали, чему очень радовались.

– Мне очень жалко несчастных иностранных детей, которых она собралась учить, – прошептала Филлис сестре и брату. – Ни за что на свете не захотела бы оказаться на их месте.

В вагоне они сперва с интересом смотрели в окно. Однако едва стемнело, глаза у них стали слипаться, и никто из троих не мог после сказать, долго ли или коротко они ехали, когда мама, с нежностью их потрясывая, объявила:

– Пора просыпаться, мои дорогие. Мы прибыли.

Вышли они из купе замерзшие, сонные и меланхоличные, а потом им пришлось дожидаться, дрожа от холода на продуваемой всеми ветрами платформе, пока их багаж вытаскивали наружу. Наконец паровоз, исторгая с громким пыхтением клубы пара, вновь принялся за работу и утащил за собою поезд, в котором они приехали. Дети его провожали взглядами до тех пор, пока огни последнего вагона не поглотила тьма.

Это был первый поезд, увиденный ими на этой железной дороге, которая позже им стала такой родной. Правда, тогда они еще не догадывались, что скоро полюбят ее и она станет центром их новой жизни, привнеся в нее удивительные и чудесные изменения. Все это им предстояло узнать потом, а пока они лишь дрожали на холоде и чихали, мечтая скорее найти от него спасение в новом жилище, путь к которому, как надеялся каждый, будет не слишком длинным. У Питера никогда еще до такой степени не замерзал нос. Шляпка Роберты помялась, резинка ее сильней, чем обычно, давила на подбородок. А у Филлис развязались шнурки на обоих ботинках.

– Ну, в путь, – скомандовала мама. – Кебов здесь нет, нам придется идти пешком.

Ни разу в жизни еще не ходили они по такой темноте и грязи! Фонарей вдоль дороги не было. Дети оскальзывались и спотыкались на ухабах и выбоинах неровной дороги, а Филлис даже упала в лужу, откуда ее извлекли очень мокрой и крайне расстроенной. Путь их к тому же шел в гору. Повозка с вещами ехала чуть впереди и, двигаясь в столь же медленном темпе, как и они, сопровождала и без того изнурительный их поход надрывным скрипом колес.

Когда их глаза немного привыкли к кромешной тьме, они сперва разглядели маячившую впереди груду коробок на повозке, а чуть погодя – широкие ворота. Возница их отворил, и они поехали через поле, которое шло под уклон. Наконец впереди, чуть справа, показались неровные очертания дома.

– Мы почти прибыли, – объявила мама. – Не понимаю только, зачем ей понадобилось закрывать ставни?

– Кому это ей? – полюбопытствовала Роберта.

– Женщине, которую я наняла вымыть дом, расставить в нем нашу мебель и приготовить нам ужин, – отозвалась мама.

Теперь они шли вдоль низкой стены, над которой виднелись деревья.

– Это сад, – объяснила мама.

– Больше всего похоже на сковородку, из которой торчат поджаренные капустные кочаны, – отметил Питер.

Миновав садовую стену, повозка свернула к дому. Колеса ее прогрохотали по вымощенному булыжником двору, и возница остановился у задней двери.

Все окна были темны. Дети и мама дружно заколотили в дверь, но ее никто не открыл. Возница высказал мнение, что миссис Вайни, видать, удалилась к себе домой.

– А причина вся в том, что поезд ваш, мэм, чересчур припозднился.

– Но у нее же ключ! – воскликнула мама. – Что мы теперь будем делать?

– Да она его, верно, оставила под порогом, – предположил возница. – В наших краях народ завсегда так делает.

Он снял с повозки фонарь, светя им, нагнулся к порогу и тут же выпрямился с ключом в руках.

– Ну, так и есть, – уже отпирал он дверь.

Войдя первым внутрь, он поставил фонарь на стол и осведомился:

– Свеча-то у вас хоть имеется?

– Я не знаю еще пока, что здесь и где, – тоном, гораздо менее жизнерадостным, чем обычно, откликнулась мама.

В свете тусклого фонаря было трудно что-либо разглядеть. Возница зажег спичку и после этого обнаружил свечу на столе. Когда она загорелась, дети увидели, что стоят в большой кухне с каменным полом. Занавески на окнах отсутствовали, не было и ковра возле очага. Посреди нее стоял стол из их старого дома. В одном углу сгрудились стулья, а в другом – сковородки, посуда и метлы. Огонь в очаге не горел, сквозь прутья решетки виднелись давно остывшие угли. Возница занес в дом коробки и уже собирался уйти, когда откуда-то из стены послышалось шебуршание и шуршание.

– Ой, что это? – разом вскрикнули девочки.

– Всего лишь крысы, – бросил небрежно возница, и дверь за ним с шумом захлопнулась.

Ветер, ворвавшийся на мгновение с улицы, задул пламя свечи.

– О боже! Зачем мы только сюда приехали! – воскликнула Филлис и опрокинула стул.

– Всего лишь крысы, – раздался из темноты голос Питера.