Читать книгу Эпоха невинности - Эдит Уортон - Страница 8

Рассказ своей кузины миссис Арчер миссис Генри Вандерлиден слушала молча. Всегда и с самого начала стоило не упускать из виду, что для миссис Вандерлиден молчание являлось состоянием обычным, но, несмотря на ее уклончивую сдержанность, качество, свойственное ей от природы, а еще и добавленное воспитанием, к людям, ей искренне симпатичным, она была очень добра. Но, даже помня это и имея опыт общения с ней, не всегда можно было избегнуть дрожи холода, попадая в гостиную дома на Мэдисон-авеню – просторную, с высоким потолком и белоснежными стенами, уставленную креслами с их бледной парчовой обивкой, выглядевшими так, словно с них только ради вас сняли чехлы, где позолоченную бронзу камина и прекрасный портрет леди Анджелики Дюлак в старинной резной раме, картину кисти Гейнсборо, прикрывала марля.

Напротив чудесного портрета ее прародительницы висел написанный Хантингтоном портрет самой миссис Вандерлиден (одетой в черный бархат и венецианские кружева). Портрет этот считался превосходным (словно сам Кабанель [21] писал!), и хотя с момента написания портрета минуло добрых двадцать лет, сходство его с оригиналом по-прежнему признавали «удивительным». И вправду, когда, сидя под своим портретом, миссис Вандерлиден слушала миссис Арчер, можно было принять ее за двойняшку той белокурой и еще довольно молодой женщины, понуро сидящей в позолоченном кресле на фоне гардины из зеленого репса. Выходя в свет, миссис Вандерлиден по-прежнему надевала черный бархат и венецианские кружева, но так как в свет вечерами выходила она теперь редко, то в бархате и кружевах ее удавалось видеть лишь гостям, которых она встречала, стоя в дверях дома, специально открытого по случаю приема. Белокурые волосы ее теперь потускнели, хотя седины в них и не было, но прическа осталась прежней – с плоскими волосяными фестонами на лбу, а прямой нос, ровной линией рассекавший бледную голубизну глаз, со времен портрета лишь слегка заострился на самом кончике. Ньюленду такая ее сохранность в атмосфере полной безукоризненности существования всегда казалась несколько пугающей – так сохраняются тела, застывшие во льду, застигнутые смертью в пору цветущей жизни.

Как и вся его семья, он уважал миссис Вандерлиден и восхищался ею, и все же эта мягкая благосклонность этой дамы почему-то делала ее менее доступной, чем суровость некоторых тетушек миссис Арчер, свирепых старых дев, говорящих «нет» из принципа и раньше, чем успели выслушать просьбу.

Миссис Вандерлиден не говорила ни «да», ни «нет», но всегда казалась склонной к снисходительному милосердию до тех пор, пока тонкие губы, изогнувшись в подобии улыбки, не произносили почти неизменное: «Сначала мне надо обсудить это с мужем».

Она и муж ее были так схожи, что Арчер часто сомневался, могут ли эти два слившихся воедино после сорока лет тесного супружества существа каким-то образом разъединиться, хотя бы на время диалога, необходимого, чтобы что-то «обсуждать». Но так как оба они никогда не принимали решения, не предварив его загадочным тайным совещанием, то миссис Арчер и ее сын, изложив свое дело, покорно ожидали знакомой фразы.

Однако редко кого-нибудь удивлявшая миссис Вандерлиден на этот раз их удивила, когда длинной рукой своей потянулась к веревочке колокольчика.

– Думаю, – сказала она, – что Генри стоит услышать то, что вы мне рассказали.

Вошел лакей, и она с суровым видом распорядилась:

– Если мистер Вандерлиден кончил читать газету, пожалуйста, попросите его проявить любезность зайти к нам.

«Читать газету» было сказано тоном, как если б жена министра имела в виду заседание кабинета, на котором председательствует ее муж, – и это не было проявлением высокомерия, просто она привыкла, а все друзья и родственники поощряли ее в этом, считать каждый поступок мистера Вандерлидена и малейшее его движение крайне важными.

Быстрота ее реакции свидетельствовала о том, что дело это она, как и миссис Арчер, признала не терпящим отлагательства, но чтобы не подумали, будто она уже заранее все решила, она добавила с любезнейшей из улыбок: «Генри всегда так рад тебя видеть, милая Аделина, и он наверняка захочет поздравить Ньюленда».

Двойные двери вновь торжественно распахнулись, и между створками показался мистер Генри Вандерлиден – высокий, худой, облаченный в сюртук мужчина с тускло-белокурой шевелюрой, прямым, как у жены, носом и таким же, как у нее, застывшим выражением любезности в глазах, правда, не бледно-голубых, а бледно-серых.

Мистер Вандерлиден с подобающей случаю любезностью приветствовал миссис Арчер и, пробормотав негромким голосом и в выражениях, совершенно схожих с теми, что содержались в лексиконе жены, свои поздравления Ньюленду, с простотой царствующего монарха уселся в одно из парчовых кресел.

– Я только что «Таймс» читать кончил, – сказал он, сомкнув кончики длинных пальцев. – В городе я бываю так занят по утрам, что знакомиться с утренней прессой мне удобнее попозже, после второго завтрака.

– Ах, это очень разумное решение, помнится, дядя Эгмонт всегда говорил, что чтению утренних газет следует отвести дневные часы, так спокойнее, – с готовностью подхватила миссис Арчер.

– Да, добрый мой батюшка ненавидел спешку. А сейчас мы живем словно впопыхах, – сказал мистер Вандерлиден размеренно и веско, и не спеша, с удовольствием обвел взглядом гостиную, укутанную в чехлы, что казалось Ньюленду символом, подходящим и для изображения хозяев дома.

– Но, надеюсь, чтение ты закончил, Генри? – вставила свой тревожный вопрос жена.

– О да, вполне! – заверил ее мистер Вандерлиден.

– Тогда мне хотелось бы, чтоб Аделина рассказала тебе…

– О, вообще-то, это касается Ньюленда, – с улыбкой сказала миссис Арчер, после чего вновь повторила историю чудовищного афронта, который потерпела миссис Ловел Мингот.

– И конечно, – завершила она свой рассказ, – и Огаста Уэлланд, и Мэри Мингот обе считают, особенно если учесть помолвку Ньюленда, что тебе и Генри следует это знать.

– Ах, – с глубоким вздохом произнес мистер Вандерлиден.

Наступило молчание, в котором тиканье солидных бронзово-золотых часов на беломраморной каминной полке казалось громким, как выстрел сигнальной пушки. Не без благоговения созерцал Арчер две хрупкие, траченные временем фигурки, сидевшие бок о бок, закоснелые в своей вице-королевской непреклонности, рупоры идей, выработанных бог весть когда их предками, призванные судьбой вершить суд, высказывая свое окончательное мнение, хотя куда как с большим удовольствием жили бы они жизнью простой и уединенной, удаляя с безупречных газонов Скитерклиффа еле видимые ростки сорняков, а по вечерам дружно и увлеченно раскладывая пасьянс.

Первым нарушил молчание мистер Вандерлиден.

– Ты и вправду думаешь, что это все Лоренс Лефертс затеял, и затеял намеренно? – спросил он, повернувшись к Арчеру.

– Определенно, сэр! В последнее время Ларри позволяет себе больше, чем прежде. Впутался, не при тете Луизе будь сказано, в эту неловкую историю с женой, кажется, почтмейстера в их поселке или еще с кем-то там, не знаю, с кем… Гертруда Лефертс готова теперь подозревать что угодно, и он, боясь последствий, затевает всю эту шумиху, чтобы продемонстрировать, как высоки его моральные критерии, и кричит, надрываясь, о неслыханной наглости тех, кто посмел пригласить его жену на вечер, где будут люди, которых он не желает видеть с ней рядом. Мадам Оленска он просто-напросто использует в качестве громоотвода. Я и раньше замечал за ним попытки проделать подобную штуку.

– Лефертсы! – молвила миссис Вандерлиден.

– Лефертсы! – эхом откликнулась миссис Арчер. – Что сказал бы дядя Эгмонт, видя, что Лоренс Лефертс судит людей, что Лоренс Лефертс распределяет их по рангам! Это лишь показывает, до чего докатилось Общество!

– Будем надеяться, что до этого оно все-таки не докатилось, – твердо заявил мистер Вандерлиден.

– Ах, если б вы с Луизой почаще бывали в свете… – вздохнула миссис Арчер.

И тут же поняла свою ошибку, так как Вандерлидены с особой болезненностью воспринимали критику своего уединенного образа жизни. Они являлись арбитрами и законодателями моды, судом последней инстанции и, зная это, покорялись такой своей участи. Но, как люди застенчивые и необщительные, не имеющие природной склонности влезать и участвовать в чем-либо, они старались жить, по возможности не покидая лесистую глушь Скитерклиффа, а уж если приезжали в город, то обычно отклоняли все приглашения под предлогом нездоровья миссис Вандерлиден.

Ньюленд поспешил прийти матери на помощь:

– Весь Нью-Йорк знает, кто вы и что собой являете вы и тетя Луиза. Вот почему миссис Мингот сочла невозможным не посоветоваться с вами насчет вопиющего оскорбления, нанесенного графине Оленска.

Миссис Вандерлиден посмотрела на мужа, а он посмотрел на нее.

– Я не в восторге от такой постановки вопроса, – изрек мистер Вандерлиден. – Покуда члена известной семьи семья его поддерживает, то все сомнения отпадают и никаких претензий быть не может. Точка.

– Я убеждена в этом, – сказала его жена так, словно ее вдруг осенила новая и свежая мысль.

– Не знал я, – продолжал мистер Вандерлиден, – что дела приняли такой оборот. – Помолчав, он вновь бросил взгляд на жену. – Мне кажется, дорогая, что графиня Оленска с нами как будто в родстве, через первого мужа Медоры Мэнсон. Так или иначе, на свадьбе Ньюленда присутствовать она будет. – И он повернулся к молодому человеку: – Ты читал сегодняшнюю «Таймс», Ньюленд?

– Да, сэр! – отозвался Арчер, который, просматривая газеты за утренним кофе, обычно отбрасывал, не читая, половину из них.

Супруги вновь переглянулись. Взгляды бледных глаз сомкнулись для продолжительной и серьезной консультации, а затем по лицу миссис Вандерлиден порхнула улыбка. По всей видимости, мужа она поняла и одобрила.

Мистер Вандерлиден повернулся к миссис Арчер:

– Хотел бы я, чтоб здоровье Луизы позволяло сообщить миссис Ловел Мингот, что мы с Луизой будем счастливы заменить чету Лефертс на ее обеде. – Он сделал паузу, дабы дать всем прочувствовать иронию такого предположения. – Но, как ты знаешь, это невозможно. – Миссис Арчер согласно и с сочувствием кивнула. – Однако Ньюленд говорит, что прочел утреннюю «Таймс», а раз так, то он, возможно, видел там сообщение о том, что на следующей неделе родственник Луизы граф Сент-Острей прибывает сюда на борту «России». Он хочет обговорить участие своей новой яхты «Гиневра» в ближайших всемирных летних гонках на кубок, а кроме того, собирается немного поохотиться в Тревенне, пострелять там уток. – И после новой паузы мистер Вандерлиден продолжил с еще большим благодушием: – А прежде чем проводить его в Мэриленд, мы пригласим нескольких друзей на встречу с ним здесь, в городе. Устроим маленький обед с последующим приемом. Уверен, что Луиза, так же, как и я, будет рада, если графиня Оленска позволит нам включить ее в число гостей. – Он встал и, наклонив в вымученно дружелюбной позе свое длинное тощее тело к кузине, добавил: – Думаю, что могу от лица Луизы заверить тебя, что приглашение на обед она доставит самолично и прямо сейчас, когда поедет на прогулку. Добавив к этому наши визитные карточки, конечно.

Миссис Арчер, понимая, что это намек на то, что не терпящие малейшего промедления рослые гнедые уже стоят в полной готовности у дверей, поднялась торопливо, бормоча благодарности. Миссис Вандерлиден светилась в ее сторону улыбкой Эсфири, которой удалось заступничеством своим прервать вечное странствие Агасфера [22], но супруг ее поднял руку в протесте.

– Не за что благодарить меня, дорогая Аделина, совершенно не за что. В Нью-Йорке такого рода вещи не должны происходить и не будут происходить, пока я в силах этому воспрепятствовать, – с мягкой любезностью самодержца произнес он, провожая свою родню к дверям.

Два часа спустя все уже знали, что шикарную четырехместную рессорную коляску, в которой миссис Вандерлиден совершала прогулки в любой сезон и невзирая на погоду, видели возле двери Минготов, куда был доставлен и четырехугольный конверт, а вечером в Опере мистером Силлертоном Джексоном было объявлено, что в конверте находилось посланное приглашение графине Оленска на обед, который на следующей неделе устраивают Вандерлидены в честь приезда их родственника герцога Сент-Острея.

У некоторых молодых членов клуба это известие вызвало улыбку. Они искоса поглядывали на Лефертса, который как ни в чем не бывало восседал в первом ряду ложи и, когда сопрано запнулась, заметил, потянув себя за ус:

– Нет, «Сомнамбула» [23] по зубам одной только Патти.