Читать книгу Истории с привидениями - Эдит Уортон - Страница 3

– Вы верите в призраков? – бессмысленный вопрос, который люди, неспособные воспринимать влияния нездешнего, задают не скажу «призраковидцам», это птицы редкие, но «призраконастроенным» людям, способным улавливать невидимые потоки бытия в определенных местах в определенное время.

Знаменитый ответ (не помню чей): «Нет, я не верю в призраков, но боюсь их» – это гораздо больше, нежели дешевый парадокс, каким он кажется многим. «Верить» в данном контексте означает сознательный акт мыслительной деятельности, а способность постигать присутствие призрака, дар, которым обладают далеко не все, таится в теплой тьме внутриутробных биологических жидкостей, гораздо глубже сознающего разума. Это было оригинально продемонстрировано в свое время сборником рассказов о привидениях, составленным по архивам покойного лорда Галифакса его сыном. Мерой ценности каждой истории их собиратель считал вовсе не обычный читательский интерес, а тот факт, что кто-то был готов поручиться за подлинность событий, описанных в том или ином рассказе. Не важно, насколько скучным, неоригинальным и несущественным было сочинение с литературной точки зрения – если кому-то удавалось убедить покойного лорда Галифакса в том, что оно «правдивое», что описанное в нем «действительно случилось», рассказ включался им в его собрание. И может ли быть случайностью то, что именно вошедшая в этот огромный сборник история, которая даже слегка поражает и запоминается, снабжена сноской от редактора, в которой он извиняется за то, что так и не смог отследить ее источник?

Источники, в сущности, совершенно не нужны читателю, чтобы составить мнение об истории с привидениями. Хороший рассказ сам в себе несет доказательство своей причастности к миру призраков и ни в каких других доказательствах не нуждается. Но с тех пор как впервые погрузилась в писание рассказов о призраках, я сделала неутешительное открытие: чтобы читать такие рассказы с удовольствием, надо обладать свойством, которое у современного человека почти атрофировалось. Никому никогда не нужно было требовать от древнего римлянина, чтобы тот понимал, что такое призрак, и дрожал при его появлении; чтобы так себя вести, надо всего лишь, чтобы у тебя в ушах звучала музыка лошадиного ржания в северном первобытном лесу или плеск темных морей у самых дальних берегов. Когда я только начинала читать, а потом и писать истории о привидениях, я тщетно рассчитывала на некую общность между собой и читателями, представляла, что они как бы будут идти мне навстречу, мы сойдемся среди первозданных духов, и читатели заполнят пробелы в моем повествовании ощущениями и видениями сродни моим собственным.

Но любопытное доказательство тому, что в этом смысле произошли существенные перемены, я получила лишь два-три года тому назад, когда рассказ, включенный теперь в этот сборник, был представлен в одном американском журнале. Думаю, большинство распространителей художественной литературы согласятся со мной, что читатели, выливающие на автора книги потоки «допросных» чернил, мало внимания обращают на одиночные публикации в каком-нибудь журнале. Автору начинают предъявлять требование открыть своим жаждущим читателям как можно больше подробностей его частной жизни только тогда, когда его разрозненные рассказы собираются в один том. Но когда «Гранатное зернышко» (рассказ, который, надеюсь, вы скоро прочтете) впервые напечатали в журнале, меня стало бомбардировать целое воинство любопытствующих, желающих прежде всего узнать, что означает название рассказа (в темные времена моего детства знакомство с классическими волшебными сказками было такой же частью корпуса наших знаний, как братья Гримм и Андерсен), а во-вторых – чтобы им объяснили, как призрак мог написать письмо или опустить его в почтовый ящик. Эти вопросы являлись причиной бессонных ночей для многих корреспондентов, чьи фамилии указывали на то, что, скорее всего, они не так давно приехали из отнюдь не «заколдованных земель». Нужно ли говорить, что среди них никогда не попадалось ни одного валлийца или шотландца. Но еще через несколько лет они могут появиться, потому что, как бы глубоко внутри нас ни таился инстинкт распознавания сверхъестественного, я вижу, как он постепенно отмирает под воздействием двух распространившихся по всему свету врагов воображения – радио и кинематографа. То, что поколению, которому все, что питало его воображение, давалось ценой больших усилий и требовало дальнейшей ассимиляции, теперь преподносится в готовом виде, приправленным и разрезанным на маленькие кусочки; творческие способности (ибо чтение есть процесс такой же творческий, как сочинение) быстро чахнут вместе со способностью поддерживать длительное внимание, и мир, который когда-то был таким grand à la clarté des lampes[2], уменьшается обратно пропорционально увеличению количества новых способов его постижения: чем больше мы добавляем снаружи, тем меньше он становится внутри.

Все это очень печально и для сочинителя рассказов о привидениях, и для его издателя. Но, несмотря на все враждебные влияния и соперничающие силы притяжения в лице гангстера, интроверта или обычного пьяницы, призрак может продержаться еще какое-то время усилиями опытного хроникера. Чего следует опасаться больше всего, так это того, что иссякнет племя «призраковидцев», потому что более хрупка, чем призрак, волшебная палочка вызывателя духов, и тем легче ей оказаться перемолотой тяжелыми жерновами современного ускорения. Призракам, чтобы обнаружить себя, требуется два условия, решительно чуждых современному сознанию: тишина и стабильность. Мистер Осберт Ситуэлл[3] как-то сообщил нам, что призраки исчезли, когда появилось электричество, но это, конечно, неверное понимание природы призрачного. Отпугнули привидения не аспидистра и не электрическая плита; я скорее представлю себе, как привидение задумчиво обходит бедное жилище на унылой улице, чем укрепленный за́мок с его скучным реквизитом. Что на самом деле нужно призраку, так это не гулкие коридоры и потайные двери, закамуфлированные гобеленами, а, повторю, стабильность и тишина. Потому что, если привидение появилось в каком-то месте, оно будет стремиться туда снова; и оно, очевидно, предпочитает тихие часы, когда радио наконец перестает извергать джазовую музыку. И эти тихие часы, которые пророчески называются «короткими»[4], неуклонно становятся еще короче; и даже если всего несколько провидцев сохранят свои волшебные палочки, призрак может в конце концов осознать невозможность найти для себя даже стоячее место в ревущей и лишенной непрерывности вселенной.

Соблазнительно остановиться на том, что́ мы потеряем, когда призраки и духи окончательно покинут нас, но моя задача состоит скорее в том, чтобы прославить людей, сделавших их видимыми для нас. Ибо призрак не должен забывать, что его единственным шансом выжить являются рассказы тех, кто встретился с ним – реально или в воображении. Последнее, возможно, даже предпочтительней. Призрак может считать, что ему повезло, если кто-то живо представил его в своем воображении, а не скучно «пережил встречу с ним на собственном опыте». И кому, как не призраку, лучше знать, насколько трудно описать его или ее – темную, но довольно прозрачную тень – словами.

На самом деле писать истории о привидениях непросто, и, с робостью предлагая вниманию читателя эти свои попытки, я бы хотела заручиться покровительством тех, кто побудил меня к этому эксперименту. Самым первым, думаю, был Стивенсон с его «Окаянной Дженет» и «Маркхеймом» – двумя замечательными историями, хотя и далекими от высшего уровня таких мастеров, как Шеридан Ле Фаню и Фитц Джеймс О’Брайен. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь смог превзойти этих двоих. Хотя опять же единичная проба пера в этом жанре Мэрион Кроуфорд, ее рассказ «На верхней койке» по ощущению ползучего ужаса приближается к рассказу О’Брайена «Что это было?».

По богатству воображения в общении со сверхъестественным никто, с моей точки зрения, даже близко не стоит к «Повороту винта» Генри Джеймса, впрочем, думаю, роман о привидении едва ли можно сравнивать с рассказами, а этот роман особенно, слишком он штучный, ни в коей мере не похожий ни на какое иное произведение, автор которого пытался ухватить сущность сверхъестественного, чтобы втискивать его в привычные категории.

Что касается дня сегодняшнего, я рискнула отдать свой скромный «омнибус»[5] под особое покровительство единственного современного «вызывателя привидений», которого ставлю на первое место – и это освобождает меня от необходимости объяснять, почему я это делаю[6]. Более того, чем больше размышляешь, тем больше убеждаешься в невозможности определить эффект сверхъестественного. Бостонский джентльмен старой школы, который рассказал, что для его жены вопрос, жарить или варить барашка, всегда был вопросом морального выбора, в заключение бодро охарактеризовал отношения между Бостоном и Вселенной; но вопрос «морального выбора» не имеет никакого отношения к оценке истории с привидениями. Эта оценка должна зависеть исключительно от, если можно так выразиться, температурного режима: если при чтении рассказа по спине бегут холодные мурашки, значит, автор сделал свою работу, и сделал ее хорошо. Но правил насчет того, как вызвать у читателя эту холодную дрожь, не существует, многие рассказы, заставляющие одного читателя похолодеть, оставляют другого при нормальной температуре. Врач, который сказал, что не существует болезней, существуют только больные, вероятно, согласился бы и с тем, что не существует привидений, существуют только рассказчики историй о привидениях, поскольку то, что приводит в трепет одного из них, может оставить совершенно невозмутимым другого. Поэтому следует – я в этом убеждена – просто рассказывать свою историю без прикрас и «остальное предоставить Природе», как много лет назад сказал нью-йоркский олдермен[7], когда было предложено закупить «пару гондол» для озера в Центральном парке.

Единственное, что я могу посоветовать писателю, обратившемуся к теме сверхъестественного, это хорошенько испугаться самому, потому что, если он сохранит чувство страха во время работы, возможно, он сумеет передать и читателям то самое «многое», что «и не снилось нашим мудрецам»[8].