Читать книгу В лучах мерцающей луны - Эдит Уортон - Страница 4

Через несколько часов их месяц на Комо подойдет к концу. До последнего момента они надеялись продлить пребывание на вилле; но при всей своей любезности Стреффи не мог дольше оставлять ее в их распоряжении, поскольку ему удалось сдать ее за невероятную плату каким-то отвратительным бахвалам, которые настаивали на вселении в согласованный срок.

Оставив на рассвете теплый бочок Сюзи, Лэнсинг спустился к воде – понырять напоследок; и сейчас в прозрачном свете плыл к берегу, глядя на сад, полный цветов, длинный низкий дом с кипарисовой рощей позади него и окно, за которым еще спала жена. Прошедший месяц был прекрасен, и их счастье – редкостным и фантастически совершенным, как этот вид перед его взором. Он окунулся подбородком в искрящуюся мелкую волну и вздохнул по недолго продолжавшемуся блаженству…

Так не хотелось расставаться с этой благополучной жизнью, но и следующий этап обещал быть едва ли менее восхитительным. Сюзи оказалась волшебницей: все, что она предсказывала, осуществилось. В приглашениях не было недостатка; казалось, со всех сторон к ним устремляются ангелы, неся разнообразные дары, от piano nobile[4] в Венеции до загородного дома в Адирондакских горах. Сейчас они склонились в пользу Венеции. Помимо других соображений, рискованно было тратиться на путешествие через Атлантику; так что они направлялись на Джудекку, в палаццо Нельсона Вандерлина. Они сошлись на том, что по практическим соображениям зимой будет мудрей вернуться в Нью-Йорк. Так они будут оставаться на виду, а возможно, им откроются и новые возможности; конечно, у Сюзи уже была на уме удобная квартирка, и она была уверена, что кузину-кочевницу (если тактично поговорить с ней и уверить, что они не перетрудят ее кухарку) вполне можно будет склонить предоставить ее жилье на время в их распоряжение. Пока же не было настоятельной нужды строить планы; и если существовало какое-то искусство, которым молодой Лэнсинг овладел в совершенстве к своим двадцати восьми годам, так это искусство жить исключительно настоящим, не заботясь о дне завтрашнем…

Если в последнее время он пытался заглядывать в будущее пристальней, чем ему было свойственно, то только из-за Сюзи. Когда они поженились, он намеревался относиться к ней так же по-философски, как к себе; и он знал, что ее больше всего возмутило бы, если бы он увидел в их союзе причину для тревожных размышлений. Но с тех пор как они стали жить вместе, она бегло поведала ему о своем прошлом, и это пробудило в нем злое желание беречь и защищать ее будущее. Ему невыносимо было думать, что такой тонкой душе вечно придется смиряться с теми компромиссами, из которых состоит их несчастная жизнь. Что до него самого, то ему это было совершенно безразлично: для себя он составил приблизительный кодекс правил, краткий набор «можно» и «нельзя», который в огромной степени упрощал дело. Были вещи, которые человек терпит ради конкретных, ясных и недостижимых иным способом целей; но были и такие, на которые он не согласился бы ни за какую цену. Однако теперь он начал понимать, что для женщины все могло обстоять иначе. Искушение могло быть сильней, цена – много выше, грань между «можно» и «нельзя» – более изменчивой и менее отчетливой. Сюзи, в семнадцатилетнем возрасте оставшейся одной перед лицом мира и способной рассчитывать лишь на своего отца, безвольного мота, в определении этой нечеткой границы и в обстоятельствах, подталкивающих к тому, чтобы переступить ее, уберегло главным образом врожденное презрение к проявлениям человеческого безрассудства. «На подобную чепуху гробил жизнь» – таков был ее краткий комментарий по поводу преждевременной кончины родителя: будто она заранее признавала неизбежность саморазрушения человека ради чего-то, но решила твердо различать между тем, что стоило такой жертвы, а что не стоило.

Подобная философия поначалу восхищала Лэнсинга, но теперь начала пробуждать в нем смутные страхи. Прочная броня разборчивости оберегла ее от тех опасностей, которым она подвергалась в прошлом; но что, если другие, более коварные опасности найдут щель в этой броне? Есть ли в ее интуитивной способности проводить между ними различия что-то равное его собственному кодексу правил? Не может ли самое влечение к лучшему и редкостному стать причиной ее краха; и если на ее долю выпадет нечто серьезное, а не «чепуха», задумается ли она хоть на секунду пожертвовать собой ради этого?

Он был полон решимости соблюдать договоренность о том, что они никак не будут мешать друг другу в случае, если у кого-то из них появится, как они это именовали, лучший «шанс»; но что, если он не сможет ее отпустить, когда таковой появится у нее? Он хотел для нее самого лучшего, хотел страстно; но его представление о лучшем так незаметно, так неощутимо изменилось под влиянием их первого месяца, проведенного вместе.

Ленивые гребки медленно приближали его к берегу; но раннее утро было таким дивным, что, не доплыв нескольких ярдов до пристани, он ухватился за цепь лодки Стреффи и лег на воде на спину, вновь отдавшись видениям… Уезжать не хотелось; и несомненно, именно это нежелание побуждало к бесполезному самокопанию. В Венеции, конечно, будет восхитительно; но такого наслаждения, как здесь, они больше нигде не испытают. И к тому же у них есть только год благополучной жизни, и из этого года месяц уже прошел.

Он нехотя вылез на берег, прошел к дому и распахнул окно в прохладной пестрой гостиной. Уже заметно было, что в доме готовятся к отъезду. В холле – чемоданы, на ступеньках – теннисные ракетки; на лестничной площадке кухарка Джульетта обхватила обеими руками выскальзывающую сумку с кухонным скарбом, которая отказывается закрываться. От всего этого его охватило зябкое ощущение нереальности, словно прошедший месяц был актом пьесы и вот декорации убирают за кулисы, чтобы освободить место на сцене для нового акта, в котором он и Сюзи не принимают участия.

Когда он снова спустился, одетый и голодный, на террасу, где его ждал кофе, обычное приятное чувство покоя вернулось к нему. Сюзи поджидала его, свежая и веселая, с розой в вырезе платья и солнцем в волосах; голова ее была склонена над «Брадшо»[5], но она махнула ему рукой, приглашая садиться, и через секунду подняла глаза и сказала:

– Да, думаю, мы как раз можем успеть на него.

– Успеть на что?

– На поезд, отходящий из Милана, – если отправимся на авто ровно в десять.

– Авто? Какое авто? – воззрился он на нее.

– Авто новых жильцов Стреффи. Он не сказал мне, как их зовут, а шофер говорит, что не может выговорить их фамилии. Во всяком случае, самого шофера зовут Оттавио; я с ним уже подружилась. Он прибыл вчера вечером, и, по его словам, они не приедут в Комо раньше сегодняшнего вечера. Он прямо ухватился за идею отвезти нас в Милан.

– Господи!.. – воскликнул Лэнсинг, когда она остановилась.

Она со смехом выскочила из-за стола:

– Это будут настоящие гонки; но я все устрою, если ты немедленно пойдешь и побросаешь последние вещи в свой чемодан.

– Да, но послушай… ты представляешь, во сколько это нам обойдется?

Она весело подняла брови:

– Конечно. Намного дешевле, чем стоили бы железнодорожные билеты. У Оттавио подружка в Милане, и он не видел ее полгода. Когда я об этом узнала, то поняла: он поедет туда во что бы то ни стало.

Очень умно с ее стороны. Он рассмеялся. Но почему он стал бояться даже самых безобидных подтверждений ее неизменной способности все «устраивать»? «Ну что ж, – подумал он про себя, – она права: малый наверняка поедет в Милан».

Наверху, спеша в свою гардеробную, он застал Сюзи в пышном облаке нарядов, которые она умело уминала в последний саквояж. Он никогда не видел, чтобы кто-нибудь еще паковался столь же ловко: то, как она терпеливо управлялась с вещами, не желавшими умещаться в чемодане, было символом того, как она пригоняла упрямые факты к своей жизни. «Когда стану богатой, – часто повторяла она, – ни за что не потерплю дуру-горничную возле моих чемоданов».

Когда он проходил мимо, она, порозовевшая от напряжения, посмотрела на него через плечо и вытащила из недр саквояжа коробку сигар:

– Дорогой, положи себе в карман пару сигар для Оттавио за услугу.

Лэнсинг опешил:

– Что, скажи на милость, ты делаешь? Это же сигары Стреффи?

– Упаковываю, конечно… Ты же не думаешь, что, оставляя их, он имел в виду этих людей? – Она посмотрела на него с искренним удивлением.

– Не знаю, кого он имел в виду, но они не наши…

Она продолжала удивленно смотреть на него:

– Не понимаю, к чему такая щепетильность. Сигары даже не его, не Стреффи… можешь быть уверен, ему их преподнес какой-нибудь пройдоха. И он ни за что не захотел бы передавать их кому-то другому.

– Вздор! Если они не его, то тем более они не мои. Пожалуйста, дай их сюда, дорогая.

– Как хочешь! Но, по-моему, напрасно; и разумеется, новым постояльцам не достанется ни одной… Садовник и любовник Джульетты позаботятся об этом!

Лэнсинг перевел взгляд с нее на волны кружев и муслина, из которых она вынырнула, как розовая нереида:

– Сколько коробок осталось?

– Только четыре.

– Распакуй их, пожалуйста.

Повисла вызывающая пауза, за время которой Лэнсинг успел с раздражением почувствовать несоразмерность своего гнева и причины, вызвавшей его. И это разозлило его еще больше.

Она протянула ему коробку:

– Остальные в твоем чемодане внизу. Он заперт, и ремни застегнуты.

– Тогда давай и ключ.

– Мы могли бы отослать их обратно из Венеции, не так ли? Замок на чемодане заедает: полчаса будешь возиться.

– Дай мне ключ, пожалуйста!

Она протянула ему ключ.

Он спустился вниз и предсказанные полчаса сражался с замком под озадаченным взглядом Джульетты и наблюдавшего за ним с порога с язвительной усмешкой шофера, который то и дело вежливо напоминал, как долго добираться до Милана. Наконец ключ повернулся, и Лэнсинг, с обломанными ногтями, весь потный, вытащил сигары и прошествовал с ними в пустынную гостиную. Большие букеты золотистых роз, срезанных им и Сюзи накануне, роняли лепестки на мраморный узор пола, бледные камелии плавали в высоких алебастровых вазах, стоящих между окнами, ветерок с озера веял неотступными ароматами сада. Никогда небольшой дом Стреффи так не походил на роскошное гнездышко. Лэнсинг положил коробки на столик и взбежал наверх собрать последние вещи. Когда он снова спустился вниз, жена, глаза которой сияли от удовольствия, сидела в наемной колеснице (вещи умело убраны в багажник), а Джульетта и садовник целовали ей руку и утирали безутешные слезы прощания.

«Любопытно, чем она их одарила?» – подумал он, прыгнув на сиденье рядом с ней, и авто помчало их мимо соловьиных зарослей к воротам.