Читать книгу Капитан Наполеон (сборник) - Эдмон Лепеллетье - Страница 3

Капитан Наполеон
I

Оглавление

На улице Бонди в Париже горящие и коптящие лампионы освещали вход в народный зал «Bo-Галь». Этот зал с таким экзотическим названием находился под управлением гражданина Жоли, артиста театра «Дез'Ар». Это было в знаменательные дни июля 1792 года. Людвик XVI номинально еще сохранял королевский титул, но его голова, украшенная 20 июня фригийским колпаком, уже начинала пошатываться на плечах. В предместьях революционная гидра уже поднимала с ворчанием голову. Робеспьер, Марат и красавец марселец Барбару провели тайное совещание; правда, на нем не удалось прийти к соглашению относительно выбора главного вожака, диктатора, как того хотел «Друг народа»[1], но было решено нанести окончательный удар королевской власти, которая укрывалась, словно в крепости, во дворце Тюильри. Ожидали только прибытия марсельских батальонов, чтобы дать сигнал к восстанию. Со своей стороны, прусский король и австрийский император собирались броситься на Францию, которая казалась им легкой добычей; они рассчитывали на предательство и внутренние раздоры, благодаря чему было бы легко довести армию быстрым маршем до столицы.

Герцог Брауншвейгский, генералиссимус имперских и королевских войск, издал в Кобленце свой знаменитый манифест, в котором с высокомерием объявил:

«Если Тюильрийский дворец будет разгромлен или подвергнется нападениям, если будет учинено хоть малейшее насилие, нанесено хоть малейшее оскорбление их величествам королю Людовику XVI и королеве Марии Антуанетте или кому-либо из членов королевского дома, если немедленно не будут приняты меры к обеспечению их безопасности, неприкосновенности и свободы, то император и король отомстят за обиду так, что это останется памятным во веки веков; город Париж будет предан разгрому войсками и полному уничтожению, а бунтовщики, виновные в преступлении, понесут тяжкие, заслуженные ими муки».

Париж ответил на этот грубый вызов восстанием 10 августа.

Но Париж постоянно является вулканом о двух кратерах: веселье перемешивается у него с яростью. В предместьях вооружались, в клубах шли горячие прения, в коммуне раздавали патроны патриотически настроенным солдатам национальной гвардии; но это не влияло на жажду удовольствий и любовь к танцам, и во времена революции плясали особенно много.

На свежих развалинах Бастилии, наконец-то разрушенной, водрузили вывеску с надписью: «Здесь танцуют». И это было совсем не насмешкой. Самым приятным употреблением этого на редкость мрачного и весьма унылого места, где в течение многих веков страдали несчастные жертвы произвола, было огласить его звуками скрипок. Веселые крики заменили унылые стоны сов, и это тоже было своего рода способом отметить исчезновение прежнего строя.

Революция совершилась под пение «Марсельезы» и под пляску «Карманьолы».

Перечисление всех общественных балов в Париже заняло бы целую страницу: танцевали в отеле «Д'Алигер», на улице Орлеан-Сент-Оноре; в отеле «Бирон», в павильоне Гановера; в павильоне Лэкишье, в отеле «Де Лонгвиль», на улице Филь-Сен-Тома, в «Модести», на балу Калипсо, в Монмартрском предместье у Поршерон и, наконец, в «Во-Гале», на улице Бонди, куда мы теперь и поведем читателя.

Как и костюмы, танцы прежнего режима перемешались с новыми фигурами: за благородными паваной, менуэтом и гавотом следовали трениц, ригодон, монако и пользовавшийся особенной популярностью фрикасе.

В один из летних вечеров 1792 года в большом зале «Во-Гале» собралась громадная толпа и царило оживленное веселье. Дамы были молоды, игривы и хорошо сложены, а танцоры – полны огня и увлечены. В толпе можно было встретить самые разнообразные костюмы. Короткие панталоны при чулках, парик и костюм «а-ля франсэз» соперничали в грации во время второй фигуры кадрили с революционными брюками. Заметим, кстати, что кличка «санкюлот»[2], которую дали патриотам, абсолютно не обозначала собой того, что они были лишены этой части костюма, предназначенной закрывать ноги; наоборот – революционные ноги были более закрыты, чем дореволюционные: граждане удлинили одежду и носили теперь не панталоны, а брюки. Повсюду сверкало множество мундиров. Масса национальных гвардейцев, одетых в походную форму и готовых по первому призыву барабана броситься вон из зала, танцевала танец трона или водила хоровод революции.

Среди гвардейцев, разгуливавших с победоносным видом и горделиво выпячивавших грудь, проходя мимо красивых девушек, обращал на себя внимание высокий подвижный юноша с чертами лица одновременно и энергичными, и нежными; он был одет в кокетливый мундир французской гвардии с двухцветной кокардой парижского муниципалитета. На рукаве серебряный галун обозначал его чин сержанта в отставке, каковой имело и большинство его товарищей, перешедших на службу городу после отставки от действительной службы во французской армии. Сержант ходил по пятам за крепкой, аппетитной молодой девицей с честным взглядом голубых глаз и разбитными манерами. Последняя иронически поглядывала на красивого гвардейца, который не решался подойти к ней, несмотря на подзуживания товарищей.

– Да ну же, Лефевр, – прошептал один из гвардейцев, – смелей! Крепость не из неприступных!

– Да и по всем признакам эта крепость уже познакомилась с атаками и получила от них здоровую брешь! – прибавил другой.

– Если ты не решишься пойти на приступ, то я попытаю счастья! – заметил третий.

– Ты ведь отлично видишь, что она глаз с тебя не спускает! Сейчас будут танцевать фрикасе. Пригласи же ее! – снова сказал первый, подбадривая сержанта Лефевра.

Последний остановился в нерешительности; он никак не мог набраться храбрости, чтобы пристать к этой хорошенькой, свеженькой бабенке, которая, однако, нисколько не казалась смущенной, да и вообще не производила впечатления застенчивой особы.

– Ты думаешь, Бернадотт? – ответил Лефевр тому из сержантов, который больше всего поддразнивал его. – Черт возьми! Французский солдат никогда не отступает ни перед неприятелем, ни перед красавицей… Рискну пойти на приступ!

Сержант Лефевр отделился от группы товарищей и прямо направился к красавице, глаза которой загорелись гневом и которая собиралась на славу встретить его, услыхав не особенно-то почтительные отзывы военных на свой счет.

– Постой, милая, – сказала она своей соседке, – я покажу этому гвардейскому отрепью, знакома ли я с атаками и может ли кто-нибудь потрепать меня!

Она вытянулась, уперлась кулаками в бока и с горящими глазами поджидала врага, равно готовая как к отпору, так и к нападению.

Сержант подумал, что дело важнее слов. Протянув руки, он обхватил девушку за талию и попытался поцеловать ее в шею, говоря:

– Не пожелаете ли станцевать со мной фрикасе?

Но проказница была очень ловка и проворна. В одно мгновение она вывернулась из его рук, отскочила, затем замахнулась и запечатлела на его лице здоровую пощечину, воскликнув без всякой злобы, а скорее весело:

– Получай, нахал, вот тебе и фрикасе!

Сержант отскочил назад, потер щеку, которая стала темно-красного цвета, и, поднеся правую руку к треуголке, вежливо сказал:

– Извините!

– Ничего, ничего! Пусть это послужит вам уроком… В другой раз будете осмотрительнее и станете разбирать, на кого наскакиваете! – ответила девушка, у которой, казалось, уже прошел весь гнев, а затем, повернувшись к подруге, сказала вполголоса: – Он очень недурен, этот гвардеец!

Тем временем Бернадотт, с завистью смотревший на то, как товарищ подходил к красивой девушке, и очень довольный оборотом, который приняло дело, подошел к нему, взял его под руку и сказал:

– Пойдем с нами… Сам видишь, что с тобой не желают танцевать. Да и барышня-то, пожалуй, даже и не умеет танцевать фрикасе.

– Вас-то кто просит соваться сюда? – быстро парировала бойкая девушка. – Я умею танцевать фрикасе и буду танцевать его с кем мне захочется… только уж не с вами, нет! Но если ваш товарищ пожелает вежливо пригласить меня… ну, что же, я с удовольствием попляшу с ним. Забудем то, что произошло между нами, сержант?

И эта веселая, добросердечная девушка, вся во власти момента, искренне протянула Лефевру руку.

– О, конечно, забудем, – произнес Лефевр, – забудем! Еще раз прошу простить меня. В том, что только что произошло, видите ли, отчасти виноваты товарищи. Бернадотт, вот этот самый, подзудил меня. О, я получил только то, что вполне заслуживал!

Девушка перебила его посреди этих извинений, спросив:

– Скажите-ка, судя по вашему выговору, можно подумать, что вы эльзасец?

– Я родом из верхнерейнских областей! Из Руффаха!

– Черт возьми! Вот совпадение. А я – из Сент-Амарена.

– Так вы моя землячка!

– А вы мой земляк. Вот как привелось встретиться, а?

– А как зовут вас?

– Екатерина Юпшэ. Я прачка с улицы Рояль-Сен-Рок.

– А меня зовут Лефевром; я сержант гвардии в отставке, ныне в милиции.

– Ну ладно, земляк! Потом, если вы пожелаете, мы познакомимся поближе, а сейчас нас ждет фрикасе! – И, взяв его без всяких церемоний за руку, Екатерина увлекла его в водоворот танцующих.

Танцуя, они пронеслись мимо молодого человека с бледным, почти болезненным лицом, с длинными волосами, ниспадавшими на собачьи уши, с хитрой и осторожной миной; его широкая поддевка казалась скорей рясой.

При виде танцующей парочки он пробормотал:

– Ба! Вот и Екатерина! Она танцует с гвардейцем!

– Вы знаете эту Екатерину? – спросил Бернадотт, услыхавший его слова.

– О, имею честь знать ее доподлинно! – ответил молодой человек духовного склада. – Это моя прачка. Славная девушка, работящая, опрятная и добродетельная. Говорит все, что думает, а язык у нее болтается, что у колокола! За ее откровенность и прямоту ее во всем квартале зовут мадемуазель Сан-Жен – бесцеремонная.

Оркестр заиграл еще громче, и продолжение разговора потерялось в веселом шуме и топоте ног, отплясывающих фрикасе.

1

«Другом народа» прозвали в Великую французскую революцию неистового Марата по названию газеты, издаваемой им.

2

«Санкюлот» (фр. sans-culotte) – «голоштанник».

Капитан Наполеон (сборник)

Подняться наверх