Читать книгу Битва с огнем. Жизнь и служба лондонского пожарного - Эдрик Кеннеди-Макфой - Страница 6

Мы с остальными членами команды старались говорить о чем угодно, кроме адского пламени, окружавшего нас. Никто не упоминал о предстоящей работе. Казалось, все заключили молчаливое соглашение не обсуждать того, что происходит вокруг или что ждет нас впереди: какой смысл зацикливаться на этом? Отчасти такое объясняется самосохранением, поскольку от разговоров о пожаре мы бы только сильней разнервничались, но в то же время иллюстрирует, насколько пожарные могут быть дисциплинированными. Мы получили приказ сидеть в квартире и ждать и должны были находиться там до получения дальнейших распоряжений. С профессиональной точки зрения, этим наша осведомленность и ограничивалась. Если мы не знаем, что нам предстоит, то какой смысл об этом думать?

Но даже сейчас мы не были уверены, что пойдем дальше. Мы надели дыхательные аппараты и приготовились идти, но вокруг царил такой хаос, что нельзя было с уверенностью сказать, пошлют нас наверх или нет. Я слышал, как старший офицер обсуждал по рации проблему с отключением газовой сети, пожарные работали сразу на нескольких этажах, пустить воду все еще не удавалось…

За двенадцать лет я ни разу не видел, чтобы в опорном пункте скопилось столько людей, выполняющих столько разных задач одновременно. Все сновали туда-сюда, ситуация постоянно менялась, а это означало, что мы не можем знать, какую роль нам отведут – и отведут ли вообще. Я уговаривал себя не нервничать насчет будущего задания. Думал о том, остались ли после стольких часов выжившие на верхних этажах. Устав от ожидания, я уже хотел пойти наверх и взяться за работу.

Двух хестонских пожарных отозвали, так что нас осталось трое – я и еще двое из Хестона. Мы не знали, зачем отозвали тех двоих. Десять минут спустя появился командующий сектором, которому понадобилось еще два человека. Пожарные из Хестона хорошо знали друг друга, поскольку работали на одной станции, поэтому было логично им пойти вместе, раз уж они привыкли трудиться плечом к плечу. На мгновение я решил, что обо мне вообще забыли. Что если я останусь единственным, кто не понадобится наверху?

– Подождите минутку, – сказал я командующему. – Я пришел с этой командой. Я оставил своих, чтобы подняться сюда. Я не хочу стоять в стороне.

– Не беспокойтесь, – ответил он. – Подождите пять минут, я сейчас вернусь.

Мы трое остались в комнате.

Пару минут спустя к нам просочились новости о том, что опорный пункт целиком переводится на седьмой этаж: команды, оборудование, все. Много времени это не отняло, поскольку вокруг было достаточно людей, чтобы помочь.

Мы перебрались на седьмой этаж и снова стали ждать в такой же брошенной квартире. Довольно быстро командующий дал нам задание: начать обследование пятнадцатого этажа, включая холлы, лестницы и квартиры, оценить силу огня и отметить расположение тел жертв, если таковые найдутся. Далее нам предстояло продвигаться вверх по этажам, насколько будет возможно. Их оставалось восемь, но никто не ждал, что мы обследуем все сразу.

Как всегда первое – и главное: спасение выживших, если такие будут, в приоритете. Конечно, надежды почти не осталось, но было бы неправильно просто решить, что спасать уже некого. Все может случиться. Нам надо было двигаться вверх по этажам до тех пор, пока у нас не кончится воздух или условия не станут критическими: в этом случае мы должны вернуться и передать информацию командующему сектором.

Кто-то спросил, обследовались ли ранее этажи, на которые нас послали. Ответ был нет, никто не обследовал пятнадцатый этаж после того, как огонь охватил всю башню. Ранее пожарные, конечно, были там и говорили с жильцами, одновременно стараясь предотвратить распространение пламени. Но последствия нам предстояло увидеть первыми. От этого мне стало не по себе; одновременно я понимал, что нас не отправили бы туда, не будь риск оправдан.

Мы построились и двинулись вперед. Я был встревожен, даже напуган. Мы направлялись прямо в огонь, поднимались в раскаленную, самую опасную часть здания. При громадной температуре и низкой видимости нам предстояло шагнуть в неведомое.

В подобные моменты в голове у пожарного звучат сразу два голоса. Один – профессиональный: он гордится тем, что принимает участие в столь значимом событии, делает важнейшую работу, применяет на практике свой опыт и знания. Другой – человеческий: он говорит о том, сколько людей уже погибло в этом здании, печалится о них и их семьях, а еще – боится за собственную безопасность.

Именно эти двойственные мысли и эмоции теснились у меня в голове, пока мы шли к лестнице. Я надеялся, что когда мы включим дыхательные аппараты и приступим к работе, моя голова очистится, так что постарался немного успокоиться.

Нам приказали начинать с пятнадцатого этажа. Но по дороге туда мы столкнулись с другой пожарной командой, которая сообщила, что уже обследовала этаж и жертв не обнаружила, так что мы поднялись на шестнадцатый, где до нас пожарных еще не было.

Я попытался связаться с диспетчером и проинформировать его, что мы начинаем обследование шестнадцатого этажа, но по мере продвижения сигнал рации становился все слабее, а на шестнадцатом этаже пропал совсем. Отчасти это объяснялось удаленностью диспетчерской, отчасти – конструктивными особенностями здания и условиями среды.

Гренфелл-Тауэр был построен достаточно удобно: в центре проходила широкая шахта, где находились лестницы и лифтовые колодцы; шесть квартир каждого этажа выходили в общий холл, так что нам не надо было преодолевать большие расстояния, чтобы осмотреть их все. В основе проекта, датированного 1967 годом, лежала комбинация надежности и адаптивности. Центральная шахта и колонны по периметру башни отвечали за надежность. Внутренние стены не были несущими, так что конфигурацию помещений можно было менять без особых проблем, не затрагивая основную конструкцию здания, что обеспечивало адаптивность.

Размеры этажей, 22 на 22 метра, давали полезную площадь в 476 м² (5,120 квадратных футов); на каждом было по шесть квартир: четыре трехкомнатных и две двухкомнатных. Высота башни составляла 67,3 м (221 фут), общее число квартир – 120, максимальное количество жильцов – около 600. Из 24 этажей под квартиры отводилось 20, на нижних четырех располагались коммерческие, административные и другие нежилые помещения.

На шестнадцатом этаже вокруг шахты жертв мы не обнаружили. Нам предстояло обследовать лестничные клетки, холлы, все комнаты в квартирах, насколько это будет возможно. Видимость была совсем плохая. Я мог кое-как разглядеть членов своей команды, но видел не дальше чем на пару метров от себя.

Нам сказали, что мы можем выбивать двери квартир, если они закрыты, и заглядывать внутрь, но заходить в них не должны, так как здание сильно повреждено. Некоторые двери прогорели насквозь, так что все было видно; некоторые еще держались, но еле-еле, так на них подействовал огонь.

Мы принялись обходить квартиры одну за другой. Все выглядели так, будто в них разорвалась бомба: с пустыми полками, закопченными стенами, выгоревшие дотла – обугленные скелеты жилья, которым они когда-то были. Снаружи здания еще полыхал огонь; очаги пламени местами попадались и внутри.

Поднимаясь по лестнице, я ногой расчищал перед собой ступени, чтобы остальные члены команды могли беспрепятственно по ним пройти. Я был их лидером и старшим по возрасту. В одной руке я держал мощный прожектор, устойчивый к высоким температурам, специально разработанный для использования в задымленных помещениях.

У каждого из нас имелся собственный ручной фонарь, с помощью которого мы обследовали этажи, но на лестницах я шел первым с прожектором в руке, проверяя, нет ли на пути препятствий или тел жертв. Дым сильно затруднял продвижение, но прожектор немного увеличивал видимость.

На любых пожарах мы регулярно связываемся с диспетчерской, информируя ее о своем продвижении и о показаниях дыхательных аппаратов. Все сведения строго фиксируются. Однако в Гренфелле связи не было, так как не функционировали рации, и очень скоро мне стало ясно, что из-за внешних условий и размеров обследуемых площадей нам будет сложно потом вспомнить, что мы видели и где. Все этажи казались одинаковыми. Единственным средством, с помощью которого можно было зафиксировать необходимую информацию, оставался мой телефон.

Пожарным не разрешается использовать телефоны в ходе работ, не говоря уже о ситуациях, подобных этой. Однако я решился нарушить правила, поскольку никаких других способов не существовало. Я понимал, что мне придется снимать перчатку, чего не стоит делать даже при штатном тушении пожара – мы все надеваем защитные костюмы, чтобы не подвергать кожу воздействию экстремальных температур. Но я должен был это сделать. В противном случае мы напрасно потратили бы время. Информация, которая передается диспетчерам, должна быть максимально точной. Рука моя горела, телефон раскалился, но, к счастью, продолжал работать.

Мы поднялись на семнадцатый этаж и там обнаружили первую жертву. Чем выше мы забирались, тем хуже становилась видимость. Кругом клубился дым. Я использовал прожектор и ручной фонарь одновременно, чтобы обследовать крошечный пятачок вокруг себя. Если один из нас что-то замечал, мы все старались подойти поближе и рассмотреть подробности. Из-за низкой видимости требовалось три пары глаз вместо одной, чтобы понять, что именно мы обнаружили.

На этот раз перед нами была женщина; она лежала в холле неподалеку от лифта. Наверняка она пыталась выбраться из здания, но не успела. Я спрашивал себя, сколько она пробыла здесь. Она не сильно обгорела, но явно некоторое время подвергалась воздействию экстремально высокой температуры. Когда мы к ней подошли, я не сразу понял, что именно лежит передо мной. Посмотрев внимательнее и различив тело жертвы, я, потрясенный, инстинктивно отшатнулся. Я понимал, что мы обнаружим немало жертв, но не был готов увидеть их своими глазами. До этого я, конечно, видел мертвые тела, как будучи пожарным, так и в рамках других профессий, и даже более пугающие, чем это, но тут была совсем другая ситуация. Сам факт, что я нахожусь на семнадцатом этаже башни, которая еще горит, и полностью осознаю, какой опасности подвергаюсь, тяжким грузом ложился на мой рассудок и нервы.

Я взял себя в руки и подошел поближе, чтобы зафиксировать детали. Мы здесь, чтобы делать свою работу. Несмотря на тьму и дым, я видел, что женщина лежит на спине, лицо ее черно от дыма, глаза закрыты, а рот приоткрыт. Насмотревшись в прошлом на мертвецов, я привык к тому, что они выглядели умиротворенными, здесь же умиротворенности не было и в помине.

Задерживаться было нельзя; я сделал кое-какие пометки, и мы пошагали дальше, на восемнадцатый этаж. На лестничной клетке обнаружилась еще одна жертва, мужчина. С искаженным ртом, он тоже не сильно обгорел, но долго пролежал при высокой температуре. Подавив в себе все эмоции, я действовал подобно роботу: вслух повторил все детали нашей находки и записал их на телефон – «один мужчина, взрослый, на лестничной клетке восемнадцатого этажа». Больше смотреть на него я просто не мог.

Мы разделились и пошли проверять квартиры. Они выглядели одинаково, словно в каждую бросили гранату, выгоревшие дотла. Сгорело буквально все: мебель и техника превратились в угли, очаги пламени до сих пор сохранялись в большинстве квартир.

Кое-где мы заметили яркие язычки голубого пламени, поднимавшиеся из-под пола. Газовую систему так и не удалось отключить – с самого начала пожара с ней возникли проблемы. Зрелище казалось особенно пугающим с учетом того, к какому кошмару мог привести взрыв. Газ, поступающий по трубам, сгорал равномерно; он не накапливался, дожидаясь искры, чтобы воспламениться. Голубые язычки пламени выглядели безобидными, как огонь в газовой духовке. Тем страшней было видеть кухонные плиты, к которым еще вчера шел этот газ, превратившимися в обугленные остатки.