Читать книгу Оно мне было надо. Вертикальные мемуары - Эдуард Струков - Страница 24

Сырым промозглым мартовским вечером,

когда женское общежитие номер семь

готовилось назавтра весело отпраздновать

очередной Международный женский день,

вечно пьяненький сантехник Витя

совершил мощный террористический акт.

Впрочем, обо всём надо рассказывать по порядку.

В начале восьмидесятых седьмая «общага»

была, как говорится, «гнездом разврата» —

в ней проживало восемьсот студенток

местного института народного хозяйства,

в большинстве своём девушек приличных,

но жители пятнадцати общаг студгородка,

окружавших со всех сторон «цитадель порока»,

считали «куртизанками» всех поголовно.

Следует сказать, что времена были тогда

вполне даже сексуально раскрепощёнными,

хотя ханжества, конечно, тоже хватало,

но одно дело коллектив или, скажем, семья,

и совсем другое – свободные отношения,

без пап и мам, когда гормоны играют марш,

можно одеваться как тебе заблагорассудится,

горячие взгляды приветливых мужчин и женщин

без стыда оглаживают твоё молодое тело —

или вы забыли себя самих в семнадцать лет?

Теперь о самом главном – при чём тут Степанов.

Поступив в институт «национальной экономики»,

как шутливо называли его на импортный манер,

он каким-то чудом сумел заселиться в общежитие,

где их, молодых мужчин, было очень немного.

Они занимали всего полтора десятка комнат,

разбросанных на пяти этажах с общими кухнями,

умывальными комнатами и туалетами,

и в женской массе местного населения

выглядели как-то весьма малосерьёзно —

этакие слоняющиеся по будуарам альфонсы.

Стипендии не хватало, все искали работу,

кто-то выгружал вагоны, кто-то таксовал —

Степанова по случаю взяли вахтёром общежития,

и то нелегально, числился Мишка, один за всех —

его потом в 90-е расстреляли на Сахалине бандюки,

не поделившие с Мишкой рыбацкий сейнер —

но запись в трудовой у Степанова всё-таки осталась.

Работа была суматошная и довольно опасная,

драки случались чуть ли не каждый день,

желающих прорваться через «вертушку»

и попробовать пряного девичьего тела

во все времена здесь было хоть отбавляй.

Дежурили с вечера до утра, потом учились —

подменяла суровая бабушка Иди-ка-ты-на***,

которую боялись даже хоккеисты местного СКА,

ходили слухи, что её выгнали из ВОХР за то,

что она шмаляла без всяких раздумий на голос

и положила таким макаром десятка два человек.

Вечером бабушка укладывала вязанье в сумочку,

говорила: «Ну, дожить вам до утра, щеглы!»

исчезала в сумерках – и вся местная братия,

накаченная до бровей спермой и винищем,

устремлялась к дверям седьмого общежития.

Через неделю Степанова знало в лицо полстудгородка,

популярней «вахтёров нархоза» тут были если только

Валерий Леонтьев или эстонский певец Яак Йоала —

вахтёр мог пустить вас в желанное «чрево Парижа»,

а мог и оставить по ту сторону тяжёлой двери.

По вечерам на вахте собирались с гитарой

все лица мужского пола – от массового набега

можно было отбиться только крепкой командой,

поэтому в случае предстоящего «прорыва»,

о котором исправно доносила вахтёрам разведка,

на «ринг» спешили проживающие борцы и боксёры.

Витя-сантехник был робким забитым работягой,

как-то на Новый Год он вышел погулять на улицу,

и в пяти метрах от крыльца нарвался на пьяных,

которые в праздничном припадке бурного веселья

воткнули Витю, как ёлочку, в огромный сугроб —

и замёрз бы сантехник в этом капкане совсем,

но тут весёлые дамы вывели под руки на крыльцо

чеченца Ширвани, и тот острым зрением горца

разглядел в темноте специфическую Витину шапочку,

была у него такая – смешная, полосатая, с кисточкой,

так вот эта кисточка и спасла Витькину жизнь,

а вот кое-какие пальцы на ногах пришлось удалить.

К тому времени, когда террорист-сантехник

решился произвести своё жуткое святотатство,

Степанов прожил в общежитии уже целых три года,

имел непонятный важный титул «предстудбытсовета»,

частенько ручкался с самим ректором института,

прекрасно знал, кто и чем дышит в общежитии,

не брезговал помогать и «падшим женщинам» —

сколько их пронеслось туда-сюда с деловым видом

через его вертушку – тоже мне, секрет Полишинеля!

Клиентов привозили им знакомые ребята-таксисты,

бибикая условным образом под окнами – и вуаля!

Сколько раз приходилось отбивать дам от хамла,

выслушивать по ночам истеричные пьяные исповеди,

укладывать спать на узкий вахтёрский диванчик —

проститутки ведь тоже люди, точно такие же, как мы.

Мораль совершенно не занимала Степанова тогда —

чертовски хотелось жить, учёба тянулась бесконечно,

но если надо было – списывали без зазрения совести,

торговали джинсами, продавали водку по ночам,

хотя если честно – больше, наверное, сами покупали.

С виду такие циничные, наглые, пошлые и развязные,

в душе все были добрыми, отзывчивыми и ранимыми.

Он совершенно не мог припомнить злых и гадких людей.

А драмы? Боже мой, какие удивительные трагедии

чуть ли не ежедневно разыгрывались на его глазах,

сколько сердец было разбито на ступенях крыльца,

сколько слёз и горьких проклятий слышали вахтёры!

Суждено было и ему самому в один прекрасный день

стать отвергнутым возлюбленным молодой красотки.

Господи, как он проклинал себя, впуская сам однажды

на рассвете в общежитие эту нагулявшуюся дрянь,

прятавшую от него счастливые довольные глаза,

как он плакал потом – всё, жить больше незачем,

как мстительно радовался её зарёванному лицу потом,

когда его бывшую «поматросили и бросили».

Ах, эта извечная женская склонность к вероломству…

Итак, было седьмое марта, девять часов вечера,

когда в мужскую комнату ворвалась женская толпа.

Степанова, изволившего мирно дремать, растолкали —

он никогда в жизни не видел столько разъярённых лиц,

его толкали, рвали с плеч рубаху, что-то орали…

Это был первый массовый психоз на его памяти,

если не считать майско-ноябрьских демонстраций —

наблюдать спросонок женское безобразие было жутко,

доселе милые дамы преобразились в злобных фурий

и вели себя крайне негативно, вымещая свою злость —

тайком щипали, тыкали кулачками – почему, за что?

«Тихха!» – от его рыка с потолка посыпалась извёстка,

опешив, нападавшие отступили, и всё прояснилось.

Витя, человек труда, поступил по-своему правильно.

Он реально мыл всю зиму все эти чёртовы сортиры,

то и дело требуя оплаты – ему обещали и не платили,

к весне гегемоново долготерпение совсем иссякло.

Витя долго слушал подколки и насмешки в свой адрес,

разозлился и в аккурат перед женским праздником

заколотил гвоздями-сотками двери в туалеты,

после чего забаррикадировался в своей каморке,

с чувством выполненного долга накатил «бормотухи»,

расхрабрился и запел козлетоном излюбленное:

– Еду-еду-еду я, в Благовещенск еду я,

там живут мои друзья – алкоголики и я!

Ситуация была патовой – Витя предусмотрительно

уволок единственный лом-гвоздодёр в своё логово.

Пока утомлённые естественными потребностями дамы

организованно бегали в соседнее мужское общежитие,

Степанов вёл сложные переговоры с террористом,

которые срывались несознательными гражданками,

то и дело категорически требовавших Витиной крови.

Процесс затянулся – достигнув к полночи консенсуса,

в сопровождении беснующихся жительниц общежития

они торжественно шествовали от туалета к туалету,

Витя, ворча и для вида на каждом шагу упираясь,

выдирал с визгом гвоздодёром из косяков гвозди.

Одна крупногабаритная девушка из финансисток,

алчно глядя на нетрезвого субтильного сантехника,

неожиданно с восхищением резюмировала:

«Вот это мужик! Вот это я понимаю! Сказал – сделал!»

Светало. Степанов вахтёрил, отгоняя сигаретой сон,

«жрицы любви» возвращались с ристалищ страсти,

покупать цветы-конфеты и поздравлять было некого,

девчонкам из группы отдарились какой-то ерундой,

предстоял суматошный день, дежурил свой деканат,

всё должно было происходить на высшем уровне,

где-то в тумбочке валялась недописанная курсовая…

Зевая, появился его напарник, «афганец» Сидоренко,

недавно вернувшийся с боевой медалью из Кандагара,

он служил в десанте и случайно остался в живых —

не полез в БТР, нарушив приказ «всем под броню»,

и когда БТР налетел на мину, весь экипаж погиб,

а Вовку выбросило на камни и тяжело контузило.

Теперь Вовку то и дело приглашали на всякие вечера,

юные прекрасные школьницы дарили герою цветы,

отчего героический Вовка страшно смущался и краснел.

Это поначалу «афганцев» привечали, потом забыли…

– Ты слышал? Вчера у соседей девчонка повесилась!

Сердце замерло в горле, краска ударила в лицо:

«Накликал, напророчил! Дура, ой, дура какая!» —

первым делом Степанов подумал про «бывшую»,

это она шастала на дискотеки в соседнее общежитие.

– Наша?!

– Нет, не наша, с автомобильного факультета…

Приревновала своего жавера к какой-то шмаре, —

по части лексики Вовка был истинным сыном Урала.

Степанов неопределённо махнул рукой: «Потом!» —

в двери уже протискивалась бабушка Иди-ка-ты-на***,

отвечавшая одинаково на все вопросы и комплименты.

Это означало, что наконец-то наступило утро.

Он вышел на крыльцо, чтобы прогнать сонливость —

с неба сыпало и капало, повалил снег с дождём —

вот тебе и Восьмое марта! А он-то думал, уже весна…

На улицу выпорхнули стайкой весёлые первокурсницы,

одна из них подбежала к вахтёру и чмокнула в щёку.

– За что? – опешив, крикнул он ей, убегающей, вслед.

– За туалет, папочка! – донесся в ответ звонкий хохот.

Он вспомнил её, конечно, как такое забудешь —

это была та самая, щипавшая его вечером за бок.

«Папочке» уже месяц как исполнилось девятнадцать.