Читать книгу Колодец желаний - Эдвард Бенсон, Эдвард Фредерик Бенсон, E.F. Benson - Страница 4

Узкая и глубокая долина защищена холмами с севера, востока и запада, так что усадьба Гарт-плейс лежит будто бы в ладони, грубо сработанной из камня. К югу долина расширяется, холмы постепенно сходят на нет, и взору открывается совершенно плоская местность, некогда отвоеванная у моря посредством сети каналов и ныне представляющая собой тучные пастбища, среди коих разбросаны фермы. Дополнительное укрытие от ветров дают усадьбе буки и дубы, что карабкаются по склонам холмов до самого верху, так что Гарт-плейс может похвалиться особым микроклиматом: весной, когда задувают восточные ветры, и зимой, когда с севера приносит шторма, здесь много теплее, чем за пределами долины. Так, ясным декабрьским днем посиживая на солнышке в террасированном саду Гарт-плейс, можно слушать шум в буковых кронах и наблюдать бег темных туч над головой – но отнюдь не ежиться от дыхания ветра, который гнет эти ветви и гонит к морю эти тучи. Весной, когда среди хилых деревьев на склонах холмов не раскрылся еще и первый слабый бутон, поляны вокруг Гарт-плейс пестрят анемонами и пышными примулами, которые расцветают здесь раньше на целый месяц. Точно так же осенние цветы алеют спустя месяц после того, как клумбы в деревне, что прилепилась на вершине холма к западу от Гарт-плейс, бывают опустошены первыми заморозками. Безмятежность Гарт-плейс нарушается лишь при южном ветре – тогда слышен шум морских волн, а в воздухе пахнет солью.

Трехэтажный приземистый особняк был построен в начале семнадцатого столетия и чудесным образом избегнул разрушительной руки реставратора. На фасад пошел серый камень, добываемый в этой местности; крыша крыта тем же камнем, только распиленным на пластины; среди них укоренились занесенные ветром семена. Окна стрельчатые, а впрочем, весьма широкие и притом многостворчатые. Дубовые полы не скрипят, лестницы добротны, ступени надежны не менее, чем стены, облицованные панелями.

Специфический запах древесного дыма – тонкий, ненавязчивый, однако неоспоримый – за несколько столетий пропитал собою всё и вся; а еще в доме царит совсем особенная тишина. Можно хоть целую ночь промаяться бессонницей и не услышать ни шороха, ни стука. Не задрожит под ветром оконная рама, не вздохнет, проседая, резной буфет, и до самой зари неспящий, сколь бы ни напрягал слух, не уловит иных звуков, кроме уханья неясыти либо соловьиных трелей, если бодрствовать ему придется в июне.

Садик упирается в склон холма, коего передняя часть еще в давние времена была превращена в две террасы. Пониже имеется озерцо, питаемое ключом и окруженное камышовой топью. Вытекает из озерца разнеженный среди растительности ручей, огибает огород и вливается в вальяжную речку, которая после пары миль неспешного пути по илистым отмелям впадает в Английский канал. Вдоль ручья бежит тропа; круто забирая вправо, она ведет от деревни под названием Гарт (читатель помнит, что деревня находится на холме) к основной дороге через равнину. Из дома на эту тропу можно попасть, если по каменному мостику с воротцами пересечь ручей.

Вот уже много лет я регулярно гощу в поместье Гарт-плейс; дом, столь подробно мною описанный, я впервые увидел, еще будучи студентом Кембриджского университета. Мой приятель Хью Верралл, единственный сын вдового отца, пригласил меня однажды провести август в Гарт-плейс. Предполагалось, что мы будем там одни, ведь мистер Верралл собирался ближайшие шесть недель поправлять здоровье на заграничном курорте. Так сказал мне Хью и добавил: поскольку и мой родитель привязан делами к Лондону, во всех отношениях будет лучше, если я приеду в Гарт-плейс: ему, Хью Верраллу, не грозит тогда меланхолическое одиночество, а мне – городское летнее пекло. Иными словами, при отсутствии у меня возражений мне оставалось только получить согласие отца – а согласие мистера Верралла у Хью уже имелось. Хью даже дал мне прочесть отцовское письмо, в коем мистер Верралл без обиняков высказался о том, как его сын распоряжается собственным временем.

«Не вздумай пригреметь в Мариенбад на целый август [писал мистер Верралл]. Чего доброго, еще ввяжешься в историю да промотаешь свое годовое содержание. Вдобавок тебе есть о чем поразмыслить; в университете ты за последний семестр пальцем о палец не ударил, как сообщает мне твой наставник; вот и займись делом, наверстай упущенное. Поезжай в Гарт, прихвати с собой какого-нибудь милягу-оболтуса себе под стать – и тогда поневоле приналяжешь на уроки, ведь больше в Гарте все равно делать нечего! Да ведь Гарт и вообще парализует волю».

– Оболтус согласен, – сказал я, поскольку знал: моему отцу тоже совсем не хочется, чтобы я весь август торчал в Лондоне.

– Не забывай, что оболтус должен быть милягой, – заметил Хью. – А впрочем, главное, что ты едешь; это дельно. Скоро сам поймешь, что мой родитель разумел, говоря «Гарт парализует волю». Просто Гарт есть Гарт.

К концу следующей недели мы уже были на месте, и вот что я должен сказать: с тех пор я повидал немало красот, но ни одна не оставила столь сильного, столь волшебного первого впечатления, ни от одной не занялся мой дух так, как он занялся тем памятным душным августовским вечером, когда мы с Хью подъезжали к Гарт-плейс. Примерно милю дорога шла лесом, петляя меж холмов; затем кэб выскочил из-под навеса ветвей, будто из туннеля, и в прозрачных сумерках мне открылся приземистый серый особняк. Над ним полыхала вечерняя заря, перед ним лежали зеленые лужайки, а воздух был напоен первозданным покоем. Казалось, сама суть Англии, сам ее дух нашли воплощение в этой усадьбе; с южной стороны виднелась полоска воды – то было море; с остальных трех сторон Гарт-плейс окружали реликтовые леса. Подобно дубам, подобно бархатным лужайкам, дом вырос из земли, и земные соки поныне щедро питали его. И если Венеция восстала из морских зыбей, если Египет обязан своим появлением таинственному Нилу, то Гарт, без сомнения, был порожден доисторическим британским лесом.

Перед ужином у нас было время для прогулки, и Хью наскоро пересказал мне историю Гарт-плейс. Выяснилось, что семейство Верраллов владеет усадьбой со времен королевы Анны [4].

– Однако мы здесь пришельцы, – добавил Хью, – и это вторжение не делает нам чести. Мои предки были арендаторами. Видел ферму на вершине холма? Вот там-то они и трудились, а усадьба принадлежала Гартам. Именно один из Гартов построил этот дом, и было это еще при Елизавете [5].

– Значит, здесь должно обитать привидение, – сказал я. – Куда же такому особняку – и без потусторонней сущности? И не отпирайся, все равно не поверю, что какой-нибудь из Гартов не маячит ночами в здешних залах и коридорах.

– Чем-чем, а призраком я тебя не попотчую, – возразил Хью. – Ты опоздал, приятель; лет сто назад здесь, разумеется, водился призрак Гарта.

– Куда же он делся? – спросил я.

– Насчет призрака не знаю, – отвечал Хью, – а вот что касается самого места, похоже, оно, как бы это сказать, выдохлось. Сам подумай, разве не наскучит призраку торчать все в одном и том же доме, будто прикованному, шнырять вечерами по саду, дежурить в коридорах и спальнях ночами, если никто не обращает на него внимания? Моих предков не волновало, обитает в доме призрак или нет. Вот он и испарился.

– И чей же он был?

– Последнего из Гартов, того, который жил при королеве Анне. А случилось вот что. В семье моих предков вырос младший сын – мой полный тезка; он отправился в Лондон искать счастья, быстро разбогател, а когда достиг зрелых лет, забрал себе в голову, что должен сделаться деревенским джентльменом и обзавестись собственной усадьбой. Здешние края всегда ему нравились, и вот он сюда вернулся, поселился в деревне и вроде жил-поживал – а сам, конечно, вынашивал планы далеко идущие, ведь усадьба в ту пору находилась в руках некоего Фрэнсиса Гарта, субъекта необузданного, сильно пьющего и вдобавок любителя азартных игр. Мой предок Хью Верралл вечер за вечером являлся сюда и обирал Гарта за карточным столом. У Гарта была единственная дочь, естественно, наследница усадьбы; Хью подкатывал к ней, имея намерение жениться, но быстро понял, что этот номер у него не пройдет. Тогда он сменил тактику. Ничего нового он не придумал, все вышло по шаблону: Фрэнсис Гарт, который уже задолжал моему предку около тридцати тысяч фунтов, поставил на кон усадьбу против этого долга, проиграл и потерял и деньги, и дом, и землю. Шуму тогда было много; судачили и об игральных костях с грузиками, и о крапленых картах, но доказать ничего не сумели. Хью выставил Фрэнсиса вон и завладел поместьем. Фрэнсис прожил еще несколько лет – его пустили в коттедж батрака; по вечерам вот по этой тропе бедняга добредал до своего бывшего дома, останавливался под окнами и проклинал новых обитателей. Когда Фрэнсис умер, в доме объявился призрак; ну а потом исчез и он.

– А может, не исчез; может, он силы копит? – предположил я. – Хочет вернуться во всей своей призрачной мощи, потому что нельзя такому особняку без собственного привидения.

– Увы, нет никаких следов Фрэнсиса Гарта, – вздохнул Хью. – Точнее, один след – следочек – имеется; но, право, такой слабенький, что и говорить о нем неловко.

– Очень даже ловко, – обрадовался я. – Выкладывай.

Вместо ответа Хью указал на фронтон над парадной дверью. Под ним, в треугольнике под кровлей, я увидел большой квадратный камень, определенно гораздо более древний, нежели остальные камни фасада. Камень этот резко выделялся на общем фоне, ибо его шероховатая поверхность носила следы резьбы – еще можно было различить геральдический щит, даром что герб, сей щит украшавший, стерся полностью.

– Сам знаю, что глупо, – заговорил Хью, – а только мой отец помнит, как сюда поместили этот камень. Это сделал отец его отца; на щите был вырезан наш герб – но ты видишь только очертания щита, не так ли? Странно вот что: камень добыт здесь же, как и все плиты, из которых выстроен дом; но едва его сюда поместили, как он начал разрушаться, и в какие-нибудь десять лет наш герб полностью исчез. Другие камни, заметь, прекрасно сохранились; им время нипочем.

Я рассмеялся.

– Да ведь это работа Фрэнсиса Гарта! Есть еще силёнка в старом обормоте!

– Иногда и мне так кажется, – кивнул Хью. – Правда, я ни разу не видел здесь ничего хоть каким-то боком относящегося к привидениям и ни о чем таком не слышал – но я постоянно чувствую нечто; мне кажется, будто за мной наблюдают, будто некая сущность чего-то терпеливо ждет. Она никак себя не проявляет – но она рядом.

Хью еще не закончил свою речь, когда я уловил намек на присутствие этой самой сущности – зловещей, пагубной. Впрочем, впечатление было мимолетнейшее – чуть явив себя, сущность сгинула, и снова все задышало дивной прелестью и дружелюбием; поистине, решил я, если и есть где обитель покоя, как его понимали в старину, то она здесь, в Гарт-плейс.

Мы с Хью зажили превосходно. Нас давно связывала искренняя дружба; между нами не возникало недопониманий, мы говорили, когда чувствовали к тому расположение, а если беседа наша прерывалась, то тишина, отнюдь не напряженная, длилась ровно до тех пор, пока либо Хью, либо я не нарушал ее самым естественным образом. Каждое утро мы часа по три сидели над учебниками, но к обеду занятия наши бывали окончены, книги отложены до завтра, и мы отправлялись на море – купаться. Путь наш лежал через низменность, затопляемую приливами; или же мы бродили по лесу, или играли в шары на лужайке за домом. Зной разнеживал нас; мы, временные обитатели долины, защищенной холмами, уже и не помнили, каково это – чувствовать себя энергичными. Впрочем, как отец Хью и утверждал, такое состояние было характерно для каждого, кто поселился в Гарт-плейс: хороший аппетит, крепкий сон и полное здравие при отсутствии желаний, стремлений и порывов. Мы уподобились лотофагам, забыли о тревогах и отдались плавному потоку дней и ночей. Мы не раскаивались в своей лености, нас не мучила совесть; мы испытывали довольство жизнью сродни кошачьему, и самый дух Гарт-плейс безмолвно одобрял нас за это. Но, по мере того как шло время, я все яснее отдавал себе отчет в следующем: за нами обоими идет наблюдение, и чем дальше, тем острее мы сознаем незримое присутствие некой сущности.

Так минула неделя или около того; в очередной знойный, безветренный день мы отправились к морю, чтобы наскоро искупаться перед ужином, хотя по всем признакам близился шторм. Он грянул скорее, чем мы думали, – до дому оставалось не меньше мили, когда при полном безветрии на нас обрушился ливень. Тучи заволокли небо, создав эффект поздних сумерек; к тому времени, как мы с Хью ступили на тропу, что бежала параллельно ручью, видному из фасадных окон, мы оба были мокры до последней нитки. Перед нами маячил мостик; на нем я увидел мужскую фигуру и невольно задумался, что вынуждает этого человека стоять под проливным дождем, почему он не ищет укрытия. Стоял же он неподвижно, вперив взор в фасад особняка; проходя мимо, я пристально взглянул ему в лицо и тотчас понял, что оно мне откуда-то знакомо – вот только откуда? Где я мог его видеть? Увы, память не давала подсказок. Мужчина был не молод и не стар; я видел его лицо в профиль, и оно, чисто выбритое, смуглое, костистое, потрясло меня выражением злобы. Однако, рассудил я, всякий волен стоять под дождем и таращиться на особняк; мне до этого дела быть не должно. Впрочем, удалившись от незнакомца шагов на двенадцать, я все-таки шепнул Хью:

– Интересно, что здесь понадобилось этому субъекту?

– Какому еще субъекту? – удивился Хью.

– Да вон тому, который застыл на мостике; мы только что прошли мимо него, – пояснил я.

Хью оглянулся.

– Там же никого нет.

Действительно, незнакомец словно испарился, причем за считаные секунды; едва ли темнота, пусть и такая густая, могла скрыть его так быстро. Тогда-то мне впервые и подумалось, что вовсе не человеку из плоти и крови я глядел в лицо.

Хью между тем указал на тропу, с которой мы только что сошли, и произнес:

– И впрямь там кто-то есть. Странно, что я не заметил этого типа, когда мы проходили мимо. Впрочем, если ему нравится мокнуть – это его дело.

Мы поспешно вошли в дом; переодеваясь, я усиленно вспоминал, где же мог встречать прежде это худое смуглое лицо. Я был уверен, что пересекся с незнакомцем совсем недавно и что еще тогда он меня заинтересовал. И разгадка явилась. Я видел этого человека не живьем – я смотрел на его портрет, и не где-нибудь, а здесь, в Гарт-плейс, ведь портрет находился в длинной галерее в передней части дома – еще в день приезда Хью повел меня туда, но больше я в галерею не заглядывал. Красовались там изображения Верраллов и Гартов; тот же, кто занимал мои мысли, был не кем иным, как Фрэнсисом Гартом. На всякий случай я спустился в галерею перед ужином – и сомнений не осталось. На мостике я столкнулся с воплощением того, кто еще при королеве Анне проиграл Гарт-плейс предку и полному тезке моего друга.

О своем открытии я ни словом не обмолвился Хью – не хотел задавать определенный ход его мыслям. Хью, в свою очередь, также не заговаривал о странном незнакомце – кажется, происшествие не оставило следа в его душе. Вечер мы провели как обычно, а назавтра с утра засели за учебники. Мы занимались в комнате окнами на лужайку для игры в шары; примерно через час нашей работы Хью поднялся, чтобы чуточку размяться, и, насвистывая, приблизился к окну. Я не следил за ним; я насторожился, когда Хью перестал свистеть, причем на середине музыкальной фразы. Через мгновение он произнес дрогнувшим голосом:

– Поди сюда на минутку.

Я послушался, и Хью спросил, глядя в окно:

– Это его ты вчера видел на мосту?

Давешний незнакомец стоял вдали, у края лужайки, и сверлил взглядом нас обоих.

– Да, – ответил я.

– Сейчас пойду спрошу, что ему здесь нужно, – процедил Хью. – Пойдем со мной!

Вместе мы покинули комнату, недлинная дорожка привела нас к садовой калитке. Мягкий солнечный свет дремал на траве, но незнакомца уже не было.

– Очень странно, – пробормотал Хью. – Очень, очень странно. Давай-ка заглянем в портретную галерею.

– В этом нет нужды, – возразил я.

– Значит, ты тоже заметил сходство, – произнес Хью. – Хотел бы я знать, это просто человек того же типажа или Фрэнсис Гарт собственной персоной? Впрочем, кем бы он ни был – он следит за нами.

Итак, Фрэнсис Гарт – ибо мы с Хью и в мыслях, и на словах считали призрак именно Фрэнсисом Гартом – обнаружил себя уже два раза. В течение следующей недели призрак наблюдался у самых стен особняка, в котором некогда обитал, – Хью заметил его рядом с парадным крыльцом, а мне он явился через пару дней, когда я в сумерках поджидал Хью к ужину. Я не сводил глаз с лужайки для игры в шары, а Фрэнсис Гарт возник под окном и окинул комнату полным злобы взглядом. Наконец, всего за несколько дней до моего отъезда мы с Хью увидели призрак одновременно. Мы возвращались домой после прогулки по лесу, и Фрэнсис Гарт встретил нас прямо в холле, у открытого очага. В тот раз он явился отнюдь не на мгновение – о нет, наш приход не спугнул его, он оставался на месте еще секунд десять и лишь затем проследовал к дальней двери, где помедлил, обернулся и взглянул прямо в лицо Хью. Мой друг попытался заговорить с ним, однако он, не отвечая, удалился. Определенно, Фрэнсис Гарт вторично вступил во владение домом, ибо с тех пор мы не видели, чтобы он околачивался вне этих стен.

Я отнюдь не пытаюсь делать вид, будто призрачное присутствие не имело эффекта на мои нервы. Эффект был, да еще какой неприятный; я воздержался бы от слова «страх» – в данном случае оно слишком легковесно. Скорее я чувствовал, как мою душу омертвляет темная жуть, – причем, если уж быть точным, не в ту минуту, когда, собственно, и является Фрэнсис Гарт, а несколькими мгновениями ранее. Всепоглощающая, парализующая, эта жуть была всего лишь предвестницей неотвратимого. Однако к ней примешивалось и жгучее любопытство относительно природы потустороннего гостя, не отличимого внешне от живого человека, облекшегося в плоть, которая давным-давно стала прахом. Мой друг этих ощущений не разделял: привидение, снова завладевшее домом, беспокоило Хью Верралла не больше, чем оно досаждало его предкам в те дни, когда только-только обосновалось в Гарт-плейс.

– Вот что интересно, – произнес Хью, провожая меня домой, – у этого призрака, похоже, есть некий план; только какой? Буду держать тебя в курсе относительно его дальнейших действий.

С тех пор Фрэнсис Гарт сделался неотъемлемым атрибутом Гарт-плейс. Кое-кого он пугал, кое в ком возбуждал любопытство; вреда от него никому не было. В течение следующих лет пяти я регулярно гостил у Хью, и в каждый мой визит Фрэнсис Гарт являлся мне по крайней мере единожды. Неизменно явления предварялись жутью, описанной мною выше и не разделяемой ни самим Хью, ни его отцом. А потом мистер Верралл скоропостижно скончался. После похорон Хью приехал в Лондон ради встречи с юристами и улаживания дел, связанных с завещанием, и сообщил мне, что состояние покойного отца было отнюдь не столь солидно, как ему, Хью, представлялось, и что он теперь едва ли может себе позволить жить в Гарт-плейс. Хью решил запереть часть дома, максимально ужаться в расходах, но все-таки сохранить усадьбу.

– Не хотелось бы сдавать дом в аренду, – разоткровенничался Хью. – Да что там «не хотелось бы»! Меня сама мысль об этом ужасает. Вдобавок и шансов практически нет. Слухи о привидении распространились, и едва ли я теперь сыщу арендатора. Впрочем, надеюсь, в этом и нужды не будет.

Однако минуло полгода, и Хью понял: несмотря на строгую экономию, жить в фамильной усадьбе ему все-таки не по карману. Стоял июнь; я решил напоследок погостить в Гарт-плейс. Теперь все упиралось в потенциального арендатора – не найдись такового в самое ближайшее время, Хью будет вынужден запереть дом.

– Словами не опишешь, до чего мне это претит, – посетовал Хью. – Но другого выхода нет. Кстати, это вообще этично – сдавать дом с привидением? Как по-твоему, следует ли мне рассказать о привидении арендатору? Он уже нашелся – лишь на прошлой неделе я дал объявление в «Кантри лайф», и вот, пожалуйста, завтра утром для осмотра дома сюда нагрянет некий Фрэнсис Джеймсон с дочерью.

– Надеюсь, он поладит со своим тезкой Фрэнсисом Гартом, – усмехнулся я. – Часто он к тебе наведывается?

Хью вздрогнул.

– Очень часто. И случилось нечто странное – вот я тебе сейчас покажу. Давай выйдем за порог.

Хью повел меня к парадному входу и обратил мое внимание на фронтон – тот самый, под которым был камень со стершимся гербом Верраллов на щите.

– Комментировать ничего не буду, – сказал Хью. – Сам смотри, сам и выводы делай.

– По-моему, здесь проступает какое-то изображение. Я вижу две перекрестные линии и некий объект между ними.

– Ты уверен, что раньше этого не было? – уточнил Хью.

– Абсолютно уверен. Прежнее изображение стерлось – я это помню. Или, может, ты нанял реставратора?

Хью рассмеялся.

– Никого я не нанимал. И вообще, то, что ты видишь, – вовсе не наш, верралловский герб – это герб Гартов.

– Какая чушь. Просто по камню пошли трещины, и узор чисто случайно сложился в некое подобие гартовского герба, – возразил я.

И снова Хью отвечал смехом.

– Тебе не верится, да? Мне тоже; а ведь это работа Фрэнсиса; это он за дело взялся.

Назавтра с утра я отлучился в деревню за какой-то мелкой надобностью, а когда вернулся, увидел на подъездной аллее автомобиль и решил, что это прибыл мистер Джеймсон. Я прошел прямо в холл – и замер с вытаращенными глазами и разинутым ртом. Ибо там, в холле, я застал за беседой троих. Первым был Хью, второй – очаровательная девушка, определенно мисс Джеймсон, а что до третьего – мне явился сам Фрэнсис Гарт. При первом столкновении я живо провел параллель между человеком на мосту и портретом в галерее; вот и теперь глаза не могли меня обмануть – я не сомневался, что вижу Фрэнсиса Гарта, который обрел плоть и кровь. Я имел дело не с обычным внешним сходством, а с истинной реинкарнацией.

Хью представил меня гостям, и по его взгляду я прочел, что впечатления его идентичны моим. Определенно, беседа только что началась, ведь после церемонии знакомства мистер Джеймсон произнес:

– Мистер Верралл, прежде чем мы займемся осмотром дома и сада, я хотел бы задать вам один крайне важный вопрос; если ответ меня не удовлетворит, я не стану более тратить ваше время и утруждать вас экскурсией по вашим владениям.

Я решил, что он спросит о призраке, но ошибся. «Крайне важный вопрос» касался микроклимата долины; мистер Джеймсон со всем усердием человека, обуреваемого многими недугами, принялся излагать Хью свои требования насчет тепла, влажности воздуха и тому подобного. Защита от восточных и северных ветров в зимнее время, мягкое солнце – вот что он рассчитывал найти в Гарт-плейс. Ответы Хью оказались удовлетворительными и дали основания для экскурсии по дому, на которую мы четверо и отправились.

– Пегги, деточка, ступай вперед с мистером Верраллом, – сказал дочери мистер Джеймсон. – А мы с его другом пойдем помедленнее – если, конечно, этот джентльмен не откажется мне сопутствовать. Таким образом мы составим впечатление независимо друг от друга.

Тут я догадался: мистер Джеймсон желает провести некое расследование и предпочел бы получить информацию не от владельца, а от лица, в аренде не заинтересованного, однако знающего дом и окрестности. Вновь я приготовился к вопросам о призраке, однако то, что последовало, удивило меня гораздо больше.

Мистер Джеймсон дождался, пока его дочь и Хью удалятся на достаточное расстояние, и заговорил:

– Поразительно и необъяснимо! Я никогда не бывал в этом доме – и, однако, знаю его до мелочей! Едва мы вошли, как я уже вполне представлял себе убранство вот этой самой комнаты; а сейчас, если угодно, стану описывать вам обстановку в тех комнатах, куда мы проследуем. Этот коридор, к примеру, ведет в две комнаты, из которых одна глядит на лужайку для игры в шары, а другая – на дорожку, что пролегла непосредственно под окнами – настолько близко к ним, что с нее можно заглянуть внутрь. Широкая лестница разветвляется надвое на втором этаже, в задней части дома находятся спальни, а вдоль фасада тянется галерея, облицованная деревянными панелями; там висят фамильные портреты. За ней – две спальни с общей ванной. Далее есть лестница не столь внушительная, довольно темная; она ведет на третий этаж. Я ни в чем не ошибся?

– Ни в единой мелочи, – заверил я.

– Только не подумайте, что мне все приснилось, – продолжал мистер Джеймсон. – Эти подробности пребывают в моем сознании, но они не порождение сна, а словно бы факты моей жизни. Мало того, они приправлены чувством враждебности. Вам я могу об этом сказать; слушайте же. Лет двести назад мой предок по прямой линии женился на дочери Фрэнсиса Гарта и взял себе гартовский фамильный герб. Это поместье называется Гарт-плейс. Ответьте, жила ли здесь когда-либо семья Гартов или же дом поименован по названию деревни?

– Фрэнсис Гарт был последним обитателем этого дома из рода Гартов, – произнес я. – Усадьба проиграна им прямому предку нынешнего владельца; этого предка тоже звали Хью Верралл.

На лице мистера Джеймсона отразилось изумление вперемешку с необъяснимой враждебностью.

– Что это значит? – произнес он. – Уж не спим ли мы? И вот еще о чем я хотел спросить вас. Я слышал – впрочем, возможно, это просто сплетни, – будто в доме нечисто. Что вам известно об этом? Вы видели здесь потусторонние сущности – назовем их призраками, хоть я в таковых и не верю? Скажите, вам являлось в этих стенах нечто необъяснимое?

– Да, и не раз, – отвечал я.

– Могу я узнать, что именно это было?

– Разумеется. Я видел человека, о котором только что вам поведал. Когда он явился мне впервые, я сразу понял, что имею дело с призраком – если вы не возражаете против термина «призрак»; с призраком, стало быть, Фрэнсиса Гарта, чей портрет висит в галерее, столь верно вами описанной.

Тут я замолк, не зная, сообщать или нет мистеру Джеймсону о том, что я не только узнал привидение по портрету, но и что узнал его самого по полному сходству с привидением Фрэнсиса Гарта. Мистер Джеймсон заметил мое смущение.

– Вы мне что-то не договариваете, – бросил он.

Тогда я решился.

– Вы правы. Только, по-моему, лучше будет, если вы лично взглянете на портрет. Возможно, он окажется честнее и убедительнее меня.

Не заходя в другие комнаты первого этажа, мы поднялись в галерею, описанную мистером Джеймсоном; оттуда уже слышались голоса Хью и его спутницы. Мне не пришлось вести мистера Джеймсона к портрету Фрэнсиса Гарта – он сам к нему прошел и надолго застыл перед ним в молчании. Наконец мистер Джеймсон обернулся ко мне.

– Стало быть, это я должен рассказывать вам о призраке, а не наоборот, – произнес он.

В это время к нам приблизились Хью и мисс Джеймсон.

– Ах, папочка, до чего же это славный, уютный дом! – воскликнула девушка. – Если ты его не арендуешь, я сама это сделаю!

– Взгляни на мой портрет, Пегги, – отвечал мистер Джеймсон.

Далее я повел мисс Джеймсон осматривать сад, а Хью остался с ее отцом. У парадной двери, под фронтоном, мисс Джеймсон остановилась.

– Изображение не совсем четкое, – сказала она, – неужели это герб мистера Верралла? Удивительно похож на наш фамильный герб.

После мы все вчетвером пообедали, и Хью удалился в кабинет для обсуждения формальностей со своим арендатором; затем мистер и мисс Джеймсон уехали.

– Дело почти решено, – сказал мне Хью, проводив гостей. – Мистер Джеймсон арендует дом на год с правом продления. А теперь выкладывай, что ты обо всем этом думаешь?

Обсуждение затянулось; мы с Хью выдвигали теорию за теорией, но каждая оказывалась неполной, в каждой недоставало деталей. Наконец через несколько часов мы утешились соображением о том, что мир полон загадок. Вывод наш, возможно, не придется по нраву читателям, зато вроде бы проливает свет на факты и представляет собой то, что я, с позволения читателей, назову равномерно распределенной необъяснимостью.

Итак, если вкратце: Фрэнсис Гарт, лишенный дома и земли (возможно, посредством жульничества), проклял новых владельцев и, оставив сей мир, начал являться им в виде призрака. Затем последовала долгая пауза в явлениях, возобновились же они, когда я впервые гостил в Гарт-плейс. Нынче сюда прибыл прямой потомок Фрэнсиса Гарта – живое воплощение призрака, столь часто нами наблюдаемого, совершенно сходное с портретом этого бедолаги. Недаром мистер Джеймсон знал и расположение комнат, и их обстановку еще прежде, чем вступил в дом, о чем и вспомнил не без недоброго чувства в душе, – аналогичную враждебность мы замечали в лице призрака. Не следует ли из этого (тут наша теория обретает некие очертания), что во Фрэнсисе Джеймсоне нам явлена реинкарнация Фрэнсиса Гарта – только очищенная, так сказать, от его застарелой злобы, вернувшаяся в дом, который два столетия назад принадлежал ему, и вновь обретшая здесь пристанище? Разумеется, с того дня никакие враждебные, злобные сущности не заглядывали в окна и не маячили на лужайке Гарт-плейс.

Добавлю, что лично мне видится связь между событиями нынешними и теми, что произошли при королеве Анне, – и связь эта в том, что Хью Верралл в обоих случаях получил права на усадьбу. Другой стороной легла монета, отчеканенная в давние времена, ибо теперь новый Хью Верралл, пусть невольно, по причинам, которые скоро стали очевидными, покинув Гарт-плейс, обосновался в деревне Гарт (как и его полный тезка) и зачастил с визитами в дом своих предков, где отныне жил человек, чья семья владела этим домом задолго до первых Верраллов. Мне видится связь между теми и этими событиями еще и вот почему: Хью, без сомнения, получит-таки усадьбу обратно и закрепит ее за своим именем, ибо Фрэнсис Джеймсон, подобно Фрэнсису Гарту, имеет дочь. На этом пункте, правда, я вынужден признать доселе четкую связь грубо нарушенной, ведь, даром что первый Хью Верралл потерпел фиаско в сватовстве к дочери Фрэнсиса Гарта, второму Хью Верраллу в аналогичном предприятии повезло гораздо больше. Короче говоря, я только что вернулся с венчания моего друга Хью Верралла и мисс Пегги Джеймсон.