Читать книгу Стратегия Византийской империи - Эдвард Люттвак - Страница 6

Ранние его разновидности были известны с эпохи античности как «скифский лук», но его гуннская разновидность не привлекла бы к себе такого пристального внимания, если бы этот лук не был значительно более мощным оружием, применявшимся в войнах вплоть до шестнадцатого столетия по всей территории Азии, от Османской империи до Японии[40].

Есть много вариантов этого лука, так что нижеследующее сводится к описанию тех самых существенных его элементов, что неизменно должны были наличествовать в особом луке (или луках) гуннов, от которых не сохранилось ни одного засвидетельствованного образца, фрагмента или достоверного описания – хотя, как это ни странно, один обычно серьёзный историк не так давно с уверенностью утверждал, что гуннский лук был асимметричным, и даже привёл его точные размеры[41]. Конечно, вполне возможно, что он был длиннее над рукоятью, чем под ней, и такая асимметрия действительно позволяет изготовить более длинный и потому потенциально более мощный лук, который к тому же не будет задевать шею лошади, когда его держат вертикально, прямо перед всадником. Однако следует отметить, что на единственных конных состязаниях по стрельбе из лука, которые мы можем видеть и сегодня, то есть в японских соревнованиях по ябусамэ, проводящихся у святилища Мэйдзи в Камакуре и в других ритуальных местах, где методы школ Огасавара и Такэда применяются с XII века и все участники пользуются асимметричными луками, лишь очень немногие всадники при стрельбе держат свои луки прямо, причём по весьма веской причине: держать лук под углом значительно легче. Асимметрия – всего лишь вопрос предпочтения, и у нас нет никаких свидетельств тому, что гунны предпочитали именно асимметричные луки. Между прочим, прекрасно описанные и ставшие предметом множества изображений монгольские луки были абсолютно симметричны.

Даже если бы у нас были вполне достоверные изображения гуннского лука, они не поведали бы нам слишком много, поскольку внешний вид этого оружия вводит в сильное заблуждение: если бы такой лук со спущенной тетивой лежал за витриной нынешнего музея, мы увидели бы лишь длинный, тонкий, веретенообразный предмет, будто бы из тщательно окрашенного дерева, хотя в действительности он изготовлен из множества тонких слоёв высушенных конских жил и костяных пластинок. Составной лук аккумулирует энергию жил и костяных пластинок, когда тетиву натягивают, и он настолько мощен, что при спущенной тетиве изгибается в обратную сторону[42].

Говоря точнее, число элементов составного лука с обратным изгибом может доходить до пяти: это деревянная сердцевина, которая сама по себе должна быть простым «цельным луком» из одного куска древесины; брюшко (сторона, обращённая к лучнику), изготовленное из внешней, более эластичной кератиновой части рога, обычно бычьего; многослойная прокладка из жил на спинке лука, обеспечивающая большую часть упругости при натяжении, которую накладывали слой за слоем по мере просыхания каждого из них; «ушки», то есть прямые наставки, крепящиеся к оконечности каждой из изогнутых частей лука, чтобы повысить уровень накопления энергии; и рукоятка, которую либо встраивают в центр, либо изготовляют как отдельную деталь с двумя ответвлениями, а затем вставляют в лук или сращивают с ним. Благодаря животному клею, изготовляемому из коллагена, который получают при выварке шкуры или сухожилий, костяное брюшко лука, его деревянная сердцевина и сухожилия прочно скрепляются друг с другом.

Пластинки из бычьего рога могут сжиматься перед распрямлением на 4 %, тогда как лучшее дерево даёт всего 1 % сжатия. Предпочтительным считался рог европейского или индийского рогатого скота, лучше всего азиатского водного буйвола; его раскалывали на полоски, а затем обрабатывали паром или проваривали, отчего он становился мягче, и его легче было резать и гнуть. Слои высушенных жил сильно растянутой спинки лука примерно в четыре раза превышают предел упругости дерева. Извлекаемые из сухожилий животных (из задних ног или из спины), жильные нити полагалось накладывать на вяжущий слой клея из шкуры или жил, как при производстве современного стекловолокна[43].

Вполне очевидно, что это процесс куда более сложный, чем изготовление цельного лука, для которого требуется лишь подобрать прямую и гибкую деревянную заготовку; или лука с обратным изгибом, получаемого из изогнутой деревянной заготовки, которая при натяжении тетивы выгибается в обратную сторону; или сборного лука, который делали, скрепляя друг с другом несколько деревянных заготовок (хотя знаменитый английский и валлийский длинный лук изготавливался из цельного куска тиса, в действительности это был сборный лук, поскольку заготовка вырезалась из дерева по радиусу таким образом, чтобы эластичный и упругий луб стал спинкой, а сердцевина, сопротивляющаяся сжатию, образовала брюшко; или даже цельный деревянный лук американских индейцев, спинка которого была покрыта слоем сухожилий.

Поскольку гуннские луки были столь сложны в изготовлении, даже германские народности готов и гепидов, жившие вместе с покорившими их гуннами и сражавшиеся вместе с ними в течение десятилетий, не переняли у них этот лук: возможно, потому, что у них не имелось опытных мастеров по изготовлению луков, которых было, по-видимому, не так уж много и среди самих гуннов. В 1929 г. крупнейший знаток истории гуннов, О.-Й. Менхен-Хельфен, посетил Барлык-Алаш-Аксу в восточной Туве (тогда это ещё была Танну-Тува, «Высокогорная Тува», знакомая под этим названием старым филателистам; ныне это республика Тыва в составе Российской Федерации). Здесь он встретился со стариком, который сказал ему, что в 1870-х и 1880-х гг. в селении было всего два человека, ещё умевшие делать составные луки с обратным изгибом. Знатоки уловят в его комментарии не одну политическую нотку: «Мысль о том, что каждый… лучник мог изготовить себе лук, могла зародиться только в головах кабинетных учёных, никогда не державших в руках составной лук»[44].

Составной лук, вводящий в заблуждение своим внешним видом, утаивает свою мощь. Силы натяжения и сжатия в деревянной сердцевине минимальны, и именно это даёт возможность энергии, скопившейся в луке при натяжении тетивы, придавать ускорение стреле, а не массе самих частей лука. И деревянной сердцевине, и наборным роговым пластинам придаётся форма желобка, чтобы удвоить площадь склеиваемой поверхности. Клеевые стыки поддаются скорее разрыву, чем растяжению, когда лук натягивают, что лишь увеличивает их относительную силу. Наконец, «ушки» действуют как статические разгибатели, передавая всю энергию на среднюю треть каждого из плечей лука, когда тетиву спускают. Кроме того, когда тетива натянута, её рабочая длина увеличивается, что облегчает её дальнейшее натяжение.

Изготовленный надлежащим образом клей из шкуры или сухожилий крепче всех современных связующих, кроме самых «прогрессивных», но он гигроскопичен, то есть впитывает влагу из воздуха, даже если его качество улучшено добавлением танина из хинного дерева, что с успехом делали древние азиатские лучники. Только по этой причине конные лучники евразийских степей не могли добиться успеха в более влажном северном климате, и это ограничивало область их завоеваний. В «Саге о Хервёр и Хей дреке» (“Hervarar saga”) мудрый конунг Гизур (Gizurr, Gissur; его титул входил в официальное именование королей Швеции, «король шведов, готов и вендов» (Sveriges, Gotes och Vendes Konung), вплоть до 1973 г.) насмехается над гуннами и готами: «Не боимся мы ни гуннов, ни их роговых луков»[45]. Здесь слышен отзвук воспоминания об эпохальном и сокрушительном разгроме гуннов покорёнными ими прежде германцами в битве при реке Недао (Недава) в тогдашней Паннонии (нынешняя Сербия) в 454 г. И действительно верно, что конные лучники, хуже владевшие другими видами оружия, могли быть разбиты наголову, если у них не было возможности избежать сражения в дождь.

Очень сложный в изготовлении составной лук с обратным изгибом был также весьма труден во сколько-нибудь умелом обращении с ним, поскольку его мощность была причиной соответствующего сопротивления натяжению. В отличие от копий, мечей или даже цельных луков он поэтому практически бесполезен в руках новичков, которые попросту не могли натянуть его: ведь напряжение, создаваемое слоем сухожилий, нужно было сначала направить в противоположную сторону. Очевидно, именно составной лук с обратным изгибом оставил многохитростный Одиссей в своём непритязательном дворце на Итаке, отправляясь в плавание в Трою; этот лук ни один из женихов Пенелопы не мог даже натянуть, и именно с ним в руках Одиссей начал их избиение:

Женихи Пенелопы пытались согнуть лук за счёт грубой силы, стремясь придать ему изгиб, достаточный для того, чтобы надеть на него тетиву. Но сделать это легко, если у вас как минимум три руки: две для того, чтобы отогнуть плечи лука в противоположную сторону до нужного положения, и ещё одна, чтобы навязать или надеть тетиву на каждое из «ушек»; однако сделать это совершенно невозможно, если у вас всего две руки. Одиссей знал, как натягивать такие луки с обратным изгибом, каким был его собственный. Он натянул его «легко», сначала приведя оба плеча в нужное положение с помощью ложной тетивы, которая посредством петли крепилась к палке, привязанной к рукояти, и лишь после этого надел настоящую тетиву на лук, выгнутый теперь в другую сторону, а затем снял палку и ложную тетиву, чтобы начать избиение женихов.

Даже будучи натянут, составной лук с обратным изгибом слишком туг для того, чтобы пользоваться им сколько-нибудь успешно без долгой практики, начинать которую лучше всего в детстве. Ещё более основательная практика нужна для того, чтобы успешно применять это оружие, сидя верхом или вообще находясь в движении.

В этом и заключается главная причина того, почему даже самые ранние разновидности индивидуального огнестрельного оружия, а именно толстоствольные аркебузы и ещё более тяжёлые мушкеты (их приходилось устанавливать на треногах, причём перезаряжались они куда медленнее луков, с дульной части, куда надо было засыпать порох, запыживать, потом заколачивать пулю и снова запыживать, да к тому же и стреляли они отнюдь не так точно), несмотря ни на что, сменили как валлийский длинный лук, так и превосходный составной лук Османской империи, как только огнестрельное оружие стало доступно в значительных количествах (ещё одна причина заключалась в том, что громкий звук выстрела пугал врагов и не привыкших к нему лошадей[47]). Короли и военачальники, располагавшие золотом, быстро превратили огнестрельное оружие в грозную силу, создав полки мушкетёров: ведь недельных тренировок было достаточно для того, чтобы овладеть этим оружием. Напротив, обеспечить необходимое число пригодных к бою лучников было нелегко, ибо их обучение требовало как минимум нескольких лет. Кроме того, некоторые пехотинцы, но в первую очередь конники, просто не сумели освоить стрельбу из лука, для чего требуется не только усердная тренировка, но и некоторый талант. Что же касается метательного оружия, то лучникам приходилось полагаться на пращи для метания камней, которые они также носили с собой в качестве запасного оружия на тот случай, если стрелы заканчивались или погодные условия были таковы, что луки могли выйти из строя.

Нет никакого сомнения в том, что искусству конного лучника можно обучить и обучиться, так как византийские конные копейщики и лучники, заменившие собою тяжеловооружённую пехоту и ставшие ядром армии в шестом столетии, не были детьми степей, но попросту были хорошо натренированы в своём ремесле.

Хотя составной лук с обратным изгибом сложен в изготовлении и требует большого искусства в обращении с ним, в талантливых руках он вполне себя окупает. Широко прославившийся рекорд дальности стрельбы из него, поставленный в 1795 г. Махмудом-эфенди, секретарём посла Османской империи в Лондоне, в присутствии нескольких членов Королевского общества любителей стрельбы из лука, составляет 482 ярда (= 441 м). Однако этот результат не следует считать показательным, поскольку стрелы в данном случае не обладали убойной силой, да и выпускали их не по цели[48].

Есть и другое свидетельство, касающееся дальности стрельбы монгольских лучников в эпоху их расцвета. Оно запечатлено на знаменитой гранитной стеле с надписью уйгуро-монгольским письмом (уй-гарчин), которая датируется приблизительно 1224–1225 гг. Эту стелу нашёл знаменитый исследователь Сибири Г. И. Спасский. Местные ламы и толмачи без труда прочли на камне имя «Чингисхан», поэтому он и стал известен под названием «Чингисов камень». В 1818 г. сообщение о нём появилось в «Сибирском вестнике»; в 1829 г. памятник перевезли из Нерчинска в Петербург, где он был передан в Азиатский музей Академии наук. В 1936 г. стела поступила в Государственный Эрмитаж, где и находится по сей день:

Когда после завоевания сартаульского (исламского) народа Чингисхан собрал нойонов (вождей) со всего монгольского улуса в одно место, называемое Буха-Суджихай, Есунхэ (его племянник) выстрелил из лука на 335 саженей (приблизительно 400 метров).

Но слово «сажень» (алда) в современном монгольском языке означает некую не вполне определённую меру длины, примерно равную размаху распростёртых рук мужчины, и дальность выстрела в этой надписи иногда патриотически оценивается как 536 метров[49]. Эта стрела также не обладала убойной силой, для этого у неё просто не было энергии. Показательно, что в ходе состязаний по стрельбе из лука на современном монгольском празднике «Эрийн гурван наадам» («Три игры мужей») мужчины стреляют из лука с 75 метров, а женщины – с 60 метров. Однако при этом полезная дальность стрельбы составного лука с обратным изгибом преуменьшена, потому что на празднике главное внимание уделяется скорости стрельбы: мужчины должны выпустить 40 стрел, а женщины – 20, что достаточно много для таких тугих луков.

Одно можно утверждать наверняка: дальность боевой стрельбы из составного лука была просто феноменальной в сравнении с обычным цельным луком. Рабочая (то есть потенциально убойная) дальность стрельбы составляла 150 метров, что было особенно важно, если лучники могли пускать стрелы в тесное скопление людей или коней, не защищённых доспехами. Прицельная дальность стрельбы – до 75 метров, что особенно существенно в засаде или при осаде, когда лучники, выступая в роли снайперов, могли тщательно прицеливаться по единичным мишеням. Пробивная дальность – до 60 метров; стрела пробивает почти все виды доспехов – броню из металлических бляшек (нашитых на кожу), кольчугу (сплетённую из колец) и наборный панцирь (из металлических пластин)[50].

Составной гуннский лук был столь же мощным, что и длинные луки валлийцев, стрелами из которых они перебили французскую конницу при Азенкуре в 1415 г.; но в отличие от этого шестифутового оружия луки гуннов годились для конников.

Убойная сила этого оружия совершенно поразила римлян, когда они впервые встретили гуннов с их составными луками с обратным изгибом. Испытанное ими изумление отразилось в сочинении современника этих событий Аммиана Марцеллина. При первом же своём появлении гуннские луки развеяли прежнюю уверенность римлян, когда их, твёрдо полагавшихся на свои щиты и доспехи, стрелы пронзали с такого расстояния, с которого сделать это, как считалось доселе, было невозможно. Гунны могли стрелять с минимальной точностью, достаточной для того, чтобы поразить хотя бы кого-нибудь в тесном скоплении воинов; при этом гунны могли вести такую стрельбу даже на полном скаку, галопом, вбок или даже с полного разворота. Поэтому они могли спокойно приблизиться к врагам на расстояние убойной силы стрелы, то есть ярдов на сто (= 90 м) или около того, либо ближе, если враги были облачены в тяжёлые доспехи, а затем повернуться и ускакать за пределы досягаемости, чтобы повторять атаки вновь и вновь.

Пехота, вооружённая всего лишь такими видами метательного оружия, как дротики, пращи или простые деревянные луки, находилась в значительно худшем положении; застигнутая на открытой местности, она оставалась практически беззащитной для гуннских стрел.

Римская лёгкая конница находилась в более выгодном положении лишь потому, что легко могла бежать с поля битвы, тогда как тяжёлая конница, приученная к сокрушительной атаке, легко могла рассеять конных лучников-степняков, но не разбить их: ведь у гуннов не было никакого резона стоять насмерть на своём месте под таким натиском. Кроме того, атакующая конница нуждалась в основательных доспехах, чтобы остаться в живых, после того как её натиск угаснет, ибо стрелы, выпущенные из хорошо изготовленных составных луков, пробивали наборные доспехи из бляшек и даже цельные латы с пятидесяти ярдов (= 45 м), если не дальше.

Таким образом, у гуннов было несомненное тактическое превосходство в сражениях на открытой местности в сухую погоду, а именно на такой сцене чаще всего и проходили значительные битвы. Но они утрачивали это преимущество в очень влажную погоду, на местности пересечённой, неудобной для лошадей, в густом лесу, защищавшем их от стрел, а также при осадных операциях, технологию которых они освоили лишь впоследствии, при Аттиле; кроме того, им недоставало «логистической стойкости» – особенно в тех случаях, когда им приходилось полагаться на германцев, значительно менее уверенных в своих силах, чем сами гунны. Таким образом, на тактическом уровне военная сила гуннов по большей части неизбежно сводилась бы к сражениям в степи, если бы не их способности, проявлявшиеся на более высоком, стратегическом уровне.