Читать книгу Стратегия Византийской империи - Эдвард Люттвак - Страница 8

Результаты, достигнутые на оперативном уровне, также носят предварительный характер, поскольку победа или поражение в бою могут быть сведены к нулю, закреплены или многократно усилены из-за всей совокупности географического контекста. Например, сражения, выигранные на незначительной по размеру территории, имеют больше шансов оказаться решающими, чем те же битвы, но выигранные на границе обширного театра военных действий, в пределах которого побеждённые могут отступить вглубь, возвратиться на собственные земли, чтобы перегруппироваться, пополнить ряды за счёт новобранцев, обновить припасы, набраться сил и, наконец, перейти в контрнаступление. В этом и заключается основная причина того, почему уже в современную эпоху немецкий вермахт гораздо больше преуспел в покорении маленькой Бельгии, нежели огромной России, и почему самое глубокое вторжение Сасанидской Персии на территорию Византийской империи, когда в 626 г. персы дошли до берега напротив Константинополя, было в конце концов отражено, что положило конец и самой Сасанидской империи. Между тем, если бы Сасаниды удовлетворились более узкой полосой византийской Сирии, они, возможно, выиграли бы эту войну.

Географические расстояния, которые к тому же усугубляются за счёт естественных препятствий, отсутствия необходимых припасов (начиная с воды) или, напротив, «укорачиваются» за счёт хороших дорог и мостов, а также достаточного количества припасов по пути, создают «стратегическую глубину», защищающую тех, кто подвергся вторжению, – в той мере, в какой эта глубина не преодолевается благодаря мобильности людей, телег и грузовых повозок[56].

Очень высокие скорости достигались при идеальных условиях. Располагая свежими лошадьми, а также при благоприятных погодных условиях и на легкопроходимой местности с хорошими дорогами византийская государственная почта доставляла сообщения со скоростью, достигавшей 240 римских миль, то есть 226 сухопутных уставных миль, или 360 километров в сутки[57]. Это почти в десять раз быстрее, чем скорость передвижения тогдашней армии и даже конных подразделений, поскольку они тоже не могли долго оставаться активными без запасов продовольствия, без палаток, без инструментов, без запасных стрел и сменной одежды. Всё это нужно было перевозить в лучшем случае на вьючных лошадях, но, как правило, перевозилось это на телегах или даже в повозках, запряжённых медлительными волами.

Согласно проведённым расчётам, вьючные мулы и лошади могут двигаться со средней скоростью около 3,5 мили, то есть 5,2 километра в час, если они идут очень правильными колоннами по легкопроходимой местности. Но вьючная лошадь или мул в состоянии нести груз лишь в 152 фунта, то есть в 69 кг, а один вол, запряжённый в повозку, может везти 400 фунтов (181 кг); в повозку же, запряжённую четвёркой волов, можно загрузить одну тонну (короткую), равную 2000 фунтов (907 кг)[58].

Десять таких повозок могли заменить собою 130 вьючных лошадей. Это важное замечание, поскольку вьючными лошадьми и даже мулами трудно управлять, когда они собраны в больших количествах, а их потребность в надёжных пастбищах, в фураже и воде вполне может стать препятствием в ходе проведения военной кампании. Волам тоже нужна пища и вода, но они не забредают далеко от стоянки, их не нужно стреноживать, и в присмотре они не нуждаются. Запряжённые волами фургоны обычно были необходимы крупным военным силам, передвигающимся со своими припасами для проведения серьёзной кампании. Однако волы передвигаются значительно медленнее, их максимальная скорость при лучших условиях составляет две с половиной мили (четыре километра) в час, и они не пройдут за день более 20 миль (32 км), так как им нужно минимум восемь часов пастись и ещё восемь часов, чтобы пережёвывать жвачку и отдыхать[59]. Эти цифры достаточно приблизительны, так как волы, мулы и особенно лошади не могут служить долго, если их используют в полную силу Поэтому византийские экспедиционные силы, имевшие более существенное значение, чем разведывательные отряды лёгкой конницы, у которых были сменные лошади, едва ли могли преодолеть более пятнадцати миль (24 километра) в день по ровной местности и приличным дорогам[60].

В этом контексте можно заметить, что от обозов немецкой армии времён Второй мировой войны, когда они передвигались без каких-либо препон и не по железной дороге, ожидалась примерно та же скорость, то есть 15 миль (24 километра) в сутки, хотя более вероятно, что они проделывали всего 12 миль (19 километров). Немцы тоже в основном полагались на конную тягу, несмотря на сногсшибательную моторизацию в пропагандистской кинохронике; но их повозки были на резиновом ходу и запряжены парой лошадей, а не волов, что позволяло им достигать скорости в двадцать миль (тридцать два километра) в сутки по хорошим дорогам, на ровной местности, в благоприятную погоду, с хорошо обученными и здоровыми лошадьми – но лишь в один день, за которым должен был следовать день отдыха[61].

Гунны обладали значительно большим преимуществом в подвижности сравнительно со своими более оседлыми противниками, чем сухопутные силы Вермахта. Хотя у них тоже были повозки на конном ходу для своих семей и пожитков (см. вычурное описание у Аммиана Марцеллина: XXXI, 2. 10), причём такого преимущества, как резиновые шины, они были лишены, их военные силы, как и военные силы других степных культур, основанных на коневодстве, даже на значительных пространствах передвигались со скоростью верховой лошади, а не телег или повозок, то есть до пятидесяти миль (восьмидесяти километров) в день при благоприятных условиях – проще говоря, вдвое быстрее, чем наивысшая скорость передвижения византийских войск на театре военных действий. Иными словами, экспедиционные корпуса гуннов двигались примерно с той же скоростью, что и максимальная скорость патрулей лёгкой византийской конницы.

Даже выносливые монгольские лошадки не могут выдерживать такие скорости, неся на себе воина-всадника, его оружие, оснащение и припасы, – но им и не приходилось этого делать. Если гунны походили на своих преемников-степняков, что подтверждается всеми свидетельствами и чему ничто не противоречит, то они тоже ездили «с огромными табунами»[62] в отличие от обычных конников, располагающих единственным конём (в лучшем случае ещё одним, запасным).

Часто меняя лошадей задолго до того, как те успеют устать, распределяя поклажу лёгкими порциями на нескольких лошадей, а то и на дюжину или даже больше, всегда оставляя ещё предположительно двух запасных лошадей без всякого груза, многочисленные орды гуннов могли двигаться по удобопроходимой местности со скоростью в тридцать, сорок, а то и пятьдесят миль в день в течение нескольких дней подряд.

Вследствие этого их преимущества на уровне стратегии театра военных действий были огромны. Гунны могли добраться до отдалённой точки, стремительно атаковать, чтобы разбить силы противника или произвести грабёж, и отступить, не опасаясь реакции противника, какой бы она ни была. Такова вполне обычная тактика любого рейда, включая те, которые впоследствии стали привычными для византийцев и даже составили предмет одного из военных руководств[63].

Действительно, рейды существуют, должно быть, столько же, сколько и само военное дело. Но в любом случае для того, чтобы обладать относительным преимуществом в скорости действия/противодействия (что является обязательным условием успеха рейда), силы, участвующие в такой операции, должны быть невелики, а кроме того, либо быть лёгкими на подъём, либо располагать превосходящими средствами передвижения, которых у противника нет, либо же добиваться полной стратегической неожиданности, как это произошло в случае широкомасштабного набега ладей Киевской Руси на Константинополь в 860 г., когда мало кто знал об этом совсем новом государстве, а о тактике викингов и вовсе ничего не было известно. Впрочем, если оставить в стороне столь редкие исключения, рейды будут совершаться и будут достигать успеха, но они не могут причинить слишком уж большого вреда, потому что участвующие в них силы должны быть невелики в сравнении с полной военной мощью любой из сторон: выражаясь современным языком, это отряды коммандос в противоположность целым бригадам или дивизиям.

Однако это отнюдь не верно относительно гуннов и других конных лучников-степняков. Их конные войска обладали преимуществом в скорости 2 к 1, поскольку в них на одного человека приходилось несколько лошадей; поэтому они могли совершать рейд целыми армиями и достигать соответствующих результатов, причём не только в количественном, но и в качественном смысле; рейд мог обернуться чем-то совершенно иным: не набегом, а настоящим вторжением.

Количество могло перейти в качество, потому что преимущество в скорости было столь велико, что могло перевесить все недостатки на более низком уровне: как тактическом, так и оперативном. Например, сила конных лучников почти бесполезна в густом лесу, так что противник вполне может защищаться на пограничной полосе, выбранной с таким расчётом, чтобы в неё входило как можно больше лесистых участков. Но на это требуется время, а гунны, передвигаясь быстро, могли объявиться со своими силами, прежде чем противник развернёт свои войска по лесистой пограничной полосе, и настичь противника, когда тот ещё передвигается по более открытой местности, где нет защиты от гуннских стрел.

То же верно и в отношении другой значительной тактической слабости гуннов – их незнакомства с технологией ведения осады, которое длилось вплоть до последних лет правления Аттилы, когда в его лагере появились предатели-римляне, научившие гуннов строить «градоборы», то есть передвижные осадные башни с площадками для воинов, большие тараны и стенобитные орудия, защищённые лестницы и прочие «осадные машины и всякого рода метательные орудия»[64]. Но даже после этого они остались относительно неумелыми в деле осады городов, хотя бы уже потому, что у них не было продовольственных обозов, необходимых для пропитания их многочисленных союзников.

Если город, обнесённый стеной, был должным образом подготовлен к тому, чтобы сопротивляться блокаде, и в нём хватало запасов пищи и воды, накопленных на случай долгой осады, а стены и башни были надлежащим образом укомплектованы вооружёнными людьми по всему периметру, то конные лучники оказывались в невыгодном положении. Если же у них были римляне-предатели, умевшие проводить подкопы и строить осадные орудия, то офицеры, посланные для усиления гарнизона, должны были знать, как вести встречный подкоп и как нападать на осадные орудия.

Но это опять-таки требует времени, обычно недель, если не месяцев, а ведь это время легко могло свести на нет скорое появление гуннов ещё до того, как приготовления будут должным образом закончены. Именно так в 442–447 гг. гунны завоевали все основные укреплённые города, составлявшие главную ось римской защитной линии на Балканах. Она начиналась от окрестностей Константинополя во Фракии и шла вплоть до самого Сирмия (ныне Сремска-Митровица в Воеводине, Сербия), что по прямой составляет 600 километров. Линия шла через Сердику (ныне София), Наисс (сейчас Ниш, Сербия), Виминаций (Костолац), Марг (возле нынешней Дубравицы в Сербии), Сингидун (Белград). Наисс и Сердика были захвачены последними из этих городов вместе с Ратиарией на Дунае (возле Видина в Болгарии) в качестве прелюдии к рейдам во Фракию, на подходах к Константинополю[65].

В иной перспективе роль чистой скорости как причины главного стратегического преимущества гуннов предстаёт из письма, написанного в 395 г. наблюдателем – современником этих событий, Евсевием Иеронимом, который теперь более известен как св. Иероним Стри-донский. Из своей отшельнической кельи в Вифлееме он никогда не видел ни одного вооружённого гунна, но сообщает, что у него были информаторы. Кроме того, Иероним обладал чарующим слогом, как и приличествует человеку, который сделал карьеру, убеждая состоятельных римских дам финансировать его альтруистические и, безусловно, святые проекты:

Когда мы подыскивали жильё, достойное такой женщины [Фабиолы, прибывшей из Рима, очень богатой, разведённой, вышедшей замуж снова и творящей покаяние за этот грех, оставаясь с Иеронимом], <…> вдруг распространяются вести о том, что весь Восток [Oriens totus] затрепетал: с дальней Меотиды [Азовское море], что лежит между ледяным Танаисом [Доном, но такая точность, пожалуй, чрезмерна] и свирепыми народами Массагетов, где врата Александра [ «Каспийские ворота», то есть нынешний Дербент в Дагестане; или же Дарьяльское ущелье на границе России и Грузии] скалами сдерживают дикие племена, хлынули полчища гуннов.

География здесь, конечно, сомнительная, но следующие далее стратегические наблюдения весьма проницательны:

Летая то туда, то сюда на своих конях, несущих погибель, они всё заполонили сколько кровопролитием, столько же и ужасом… Везде они появлялись внезапно и опережали молву о себе за счёт скорости [тем самым по-прежнему добиваясь стратегической внезапности, даже после своих атак]… Общее мнение таково, что они направляются в Иерусалим… Стены, пребывавшие в небрежении в беззаботные дни мира, стали укреплять. Антиохия [ныне Антакия в Турции] подверглась осаде. Жители Тира [ныне Сур в Ливане], желая отделиться от суши, устремились на древний остров [в крепость]. Тогда и мы вынуждены были снаряжать суда, <…> опасаясь нашествия врагов; и, хотя ветры буйствуют, мы больше боимся варваров, чем кораблекрушения, заботясь не столько о собственном спасении, сколько о чистоте дев[66].

Гунны страшно беспокоили св. Иеронима. Вторжение было вполне возможно: ведь в 399 г. они прошли через Кавказ и совершили рейды в Армению, Месопотамию и Сирию, а также в Анатолию, вплоть до Галатии, и лишь после этого откатились назад с добычей, пленными и добровольными приспешниками[67]. Но дело в том, что, даже если бы в этом регионе были мощные римские полевые силы (а это было невозможно после огромных потерь в живой силе под Адрианополем в 378 г., равно как и после дальнейших бедствий), – задержать гуннов было бы всё равно невозможно. Они перемещались в различных направлениях слишком быстро («Летая то туда, то сюда на своих конях, несущих погибель», как писал св. Иероним).

Можно ясно представить себе, как могли бы развиваться события в идеальных обстоятельствах: гунны обнаружены своевременно, они двигаются в определенном направлении; имперские вестники на предельной скорости мчатся предупредить римские командные посты, опережая гуннов. Но в рейде участвует совсем не мало, а очень много воинов; поэтому, дабы избежать разгрома, следует собрать изрядные силы, чтобы преградить их предполагаемый путь. Но за каждый день, необходимый для этого, гунны могут пройти тридцать, а то и более миль, если обозы, груженные добычей, отправлены назад отдельно, тогда как римляне преодолевают не более двадцати.

Конечно, в этом особом случае возможно было гораздо лучшее решение. В одном сирийском источнике говорится, что гунны шли рейдом также вниз по Евфрату и Тигру, очевидно, не осознавая, что они приближаются к неприступной крепости с мощным гарнизоном, к «Царскому городу персов» (Ктесифон, примерно в 35 километрах к югу от Багдада):

«Персы погнали их и перебили весь отряд. Они забрали всю их добычу и освободили восемнадцать тысяч пленных»[68].

Решение состояло не в том, чтобы поступать так же: ведь персы настигли эту банду только потому, что она была слишком тяжко нагружена добычей и пленными; кроме того, гунны и сами облегчили им задачу, оказавшись слишком близко от главной части войска персов.

Решение было скорее иным: римлянам и персам нужно было прекратить свои распри или хотя бы временно отложить их, чтобы совместно расположить гарнизоны и перекрыть всего два прохода через Кавказские горы, в которых есть хорошие пастбища и где могут пройти большие табуны лошадей: Дарьяльское ущелье на границе современных России и Грузии, а также «Каспийские ворота» близ Дербента в нынешнем Дагестане, представляющие собою узкую полосу побережья между горами и Каспийским морем. Вместе пострадав, обе державы так и поступили, заключив «пятидесятилетний» мир.

Такими вот преимуществами на тактическом и оперативном уровнях, а также на стратегическом уровне театра военных действий, обладали гунны – первые степные конные лучники, достигшие Запада. У них было много последователей: это авары и их злейшие враги из первой степной тюркской империи, или каганата; булгары и хазары, отделившиеся друг от друга, чтобы основать собственные каганаты; мадьяры, печенеги, куманы и, наконец, монголы. Но у гуннов было неоценимое превосходство: неожиданность, причём не только стратегическая; неожиданность, так сказать, культурная, поскольку именно гунны стали первыми из схожих с ними кочевников, кто достиг Запада.