Читать книгу 1917. Российская империя. Падение - Эдвард Радзинский - Страница 89

Вновь избранный председателем Государственной Думы Родзянко верил, что запрос Гучкова поставил царя перед необходимостью решить вопрос о Распутине. И начал заранее готовиться к высочайшей аудиенции. Однако прежде ему пришлось побеседовать с вдовствующей императрицей. Прочитав газеты, она пришла в ужас – и позвала Родзянко…

Его ввели в маленький кабинет Марии Федоровны, и она сразу спросила о запросе Гучкова. Родзянко описывает в своих воспоминаниях, как он объяснял, что запрос должен «успокоить умы… так как толки о Распутине зашли в обществе слишком далеко»… Но вдова Александра III уже поняла: Распутин – это опаснейший рычаг, при помощи которого можно опрокинуть великую империю… (Впоследствии Керенский сформулирует: «Без Распутина не было бы Ленина».)

Родзянко долго рассказывал о беспутствах «Нашего Друга»… Она слушала молча и только в самом конце вдруг сказала: «Я слышала, вы намерены говорить об этом с Государем. Не делайте этого. Он слишком чист душой, чтобы поверить во зло».

Она знала характер сына. Когда на Николая давили, он становился бесконечно упрям и вспоминал, что он самодержец – он, у которого уже не было возможности им быть. Ибо единственный, кто мог защитить его от безумных говорунов из Думы – Столыпин – был мертв…

Прощаясь, вдовствующая императрица попросила «этого славного толстяка», так мало понимавшего ее сына: «Не делайте ему слишком больно…»

13 февраля Мария Федоровна вызвала к себе премьера. «Разговор, который длился полтора часа, – записал Коковцов, – был целиком посвящен Распутину». После чего она отправилась к Ники и Аликс.

Из дневника Николая: «15 февраля… К чаю приехала мама́ имели с ней разговор о Григории».

Из дневника Ксении: «16 февраля… Мама́ так довольна, что все сказала… Аликс защищала Распутина, говоря, что это удивительный человек, и что мама́ следует с ним познакомиться… Мама́ только советовала его отпустить теперь, когда в Думе ждут ответа… Аликс объявила, что нельзя уступать… Тем не менее, они были очень благодарны мама́ за то, что она так откровенно говорила… И она даже поцеловала мама́ руку…»

Вдовствующая императрица могла повторить то, что накануне сказала Коковцову: «Моя несчастная невестка неспособна осознать, что она навлекает гибель на себя и на династию. Она глубоко верит в святость этой сомнительной личности».

Но совету матери царь все же последовал. Как и всегда во время разгоравшегося вокруг мужика скандала, он решил, что «Нашему Другу» лучше пока побыть в Покровском.

«18.02.1912… Русский уезжал с Николаевского вокзала, – записали агенты. – Провожали: Зимняя, Птица, Ворона, Голубка, Сова и человек 15 неизвестных обоего пола…»

Теперь в агентурных сводках все постоянные поклонницы Распутина получили клички, присвоенные с полицейской образностью. Лаптинская именуется за степенность и домовитость «Совой», Зинаида Манчтет, похожая на девочку, несмотря на свои 37 лет, нежно зовется «Голубкой», Головина-мать – «Зимняя», ибо весьма немолода и живет на Зимней канавке, Муня с ее чистыми глазами – «Птица», черноволосая и черноглазая жена Сазонова – «Ворона»… Избежала прозвища лишь Вырубова – не посмели из-за близости к «особам».

Агенты следуют вместе с ним в поезде и сообщают: «22-го прибыл в Тюмень, встречали жена и дочь и очень были обрадованы его приездом».

О запросе Гучкова мужик написал «царям» уже из Покровского (письмо сохранилось в дневнике Лохтиной): «Миленькие папа и мама! Вот бес-то силу берет окаянный. А Дума ему служит там много люцинеров (революционеров. – Э.Р.) и жидов. А им что? Скорее бы прочь Божьего помазанника долой. И Гучков господин их… клевещет, смуту делает, запросы. Папа, Дума твоя, что хошь, то и делай. Никаких запросов не надо…»

28 февраля, «вооружившись документами» (все той же брошюрой Новоселова), Родзянко отправился с докладом к царю. Сначала он заговорил о вечно дурном управлении Кавказом и наконец перешел к главному: к «всеобщему негодованию, когда все узнали, что Распутин – хлыст».

– Но отчего вы думаете, что он хлыст? – спросил царь.

Родзянко заявил: полиция проследила, что он ходит в баню с женщинами.

– Так что ж тут такого? У простолюдинов это принято.

И тогда Родзянко рассказал о брошюре Новоселова, о «Тобольском деле», о письмах и исповедях распутинских жертв, о Лохтиной, которую Распутин довел до сумасшествия, о «радениях» на квартире Сазонова, где Распутин жил, и, наконец, о пагубном влиянии, которое «старец» может оказать на душу наследника.

– Читали ли вы доклад Столыпина? – спросил царь.

– Нет. Я знал о нем, но не читал.

– Я ему отказал.

Наивному Родзянко в царских словах послышалось сожаление. Он не понял, что Николай хотел сказать: ничего нового вы мне не сообщили, я уже все это слышал. Царь усмехался про себя: он знал, что никаких «радений» у Сазонова не происходило, что Лохтина многим кажется сумасшедшей только потому, что она оставила суетный свет и избрала новую жизнь, и что никаких точных данных о хлыстовстве Распутина в «Тобольском деле» нет…

Царь предложил Родзянко взять «дело» из Синода и изучить его. Председатель Думы был счастлив – ему показалось, что он выиграл… Потом Николай познакомил его с наследником. Родзянко игриво представился мальчику: «Самый большой и толстый человек в России». И Алексей, «удивительно симпатичный ребенок», рассказал ему, как он собирал деньги на благотворительные цели – «целый день простоял с кружкой и собрал один целых 50 рублей».

Толстяк решил, что знакомство с наследником – знак высочайшего доверия. Но, скорее всего, Николай показал ему сына с иной целью. Родзянко должен был понять: душа ребенка чиста, ибо «Наш Друг» учит его любви и служению ближним.

Уже на следующий день Родзянко с энтузиазмом начал расследование. «Мне… было указано взять дело из Святейшего Синода, рассмотреть его и доложить, каково мое мнение о Распутине. Дело мне привез товарищ обер-прокурора Даманский».

Даманский – еще один назначенец Распутина в Синоде. Сыну сибирского священника, жалкому синодскому канцеляристу, посчастливилось стать другом «старца» – Распутин останавливался в его доме во время своих визитов в Петербург. И обер-прокурора Саблера заставили взять Даманского в заместители.

Аликс тотчас узнала от Даманского о передаче «Тобольского дела» – и заволновалась. Прямых улик в «деле» не было никаких, но она знала, как враги «Нашего Друга» умеют использовать косвенные улики…

Из воспоминаний Родзянко: «Уже на следующий день он (Даманский. – Э.Р.) звонит мне по телефону и просит принять…

– Я приехал просить, чтобы вы отдали мне секретное дело о Распутине.

– А высочайшее повеление у вас есть?

– Нет… Но это очень высокопоставленное лицо, вас просит… Государыня…

– Передайте Государыне, что она такая же подданная Государя, своего супруга, как и я.

– Ваше превосходительство, я с собою привез законоучителя детей императора…

Оказалось, это протоиерей Васильев… Он начал мне говорить:

«Вы не знаете, какой прекрасный человек Распутин…»

Я взбесился:

– Вы приехали хвалить негодяя, развратника и хлыста! Вон из моего кабинета!»