Читать книгу Такие люди умирают стоя (сборник) - Егор Демидов - Страница 5

Земля остывала. Промозглый ветер разносил по пашне пепел прогоревшей картофельной ботвы и прочего мусора. Вороны монотонно каркали. Их было слышно на улице, их было слышно в доме. По проводам тревожно стучал ветер. Это как будто деревянной палкой бьют по огромной железной бочке. Такое загробное гудение. Если сидишь в тишине, а ещё хуже если один, то все это пугает тебя и давит. Хочется накрыть голову подушкой и исчезнуть до первого снега.

Родители привезли меня к бабушке на неделю. В школе был карантин и поэтому каникулы начались раньше положенного. Целыми днями я ползал по деревьям, царапал руки о цепкие ветки старой китайки, марал сапоги в пруду, хлюпая у берега по резко пахнущему гнилью илу, и пачкал коленки, катая деревянную машинку по слипшемуся от постоянных дождей песку, сваленному за домом.

Вечерами мы с бабушкой топили печку. Когда кирпичи хорошо прогревались, я забирался на лежанку и читал старую тоненькую книжечку в мягком переплёте. На книжке резными буквами было написано «Былины». Я открывал ее наугад и по несколько раз перечитывал одну и ту же строчку, абзац, страницу.

После обеда ко мне обычно приходил Ванька. Он в деревне родился. Родители его нещадно пили, а отец ко всему прочему болел туберкулезом. Старая бабка его пока могла воспитывала, но прожила немного, и в восемь лет Ванька остался сам себе хозяин и воспитатель. Он приходил к нам во двор и сидел на лавке под яблоней, смотрел, как курицы вальяжно разгуливают по заулку.

Я выносил ему несколько кусков чёрного хлеба с растительным маслом и солью. Он с аппетитом их лопал и чмокал губами. Мне почему-то всегда этот звук казался смешным, а Ванька нахмурившись ел и просил ещё. Потом мы пили воду из алюминиевого бидона, брали выцветший резиновый мяч и шли во двор. Ванька вставал спиной к гаражу – его края были границей ворот. Границей моих ворот были две неглубоких колеи, оставленные дядиной «Волгой» в прошлые выходные. Мы пинали старый мяч друг другу и радовались, когда забивали гол. Неважно, кто кому забивал, все равно радовались оба. Иногда я проводил атаку на Ваню, которая перерастала в шутливую драку. Мы падали у гаража в потемневшую крапиву и таскали друг друга за рукава, срывая шапки или кепки и стаскивая с ног сапоги. Выбрасывали обувку подальше и на одной ноге, задыхаясь от смеха, прыгали к ней, иногда падая и смеясь от этого ещё больше. Как только чуть темнело, Ванька бежал домой – и без того вечно недовольная мать, кричала в три раза сильнее, когда он приходил затемно.

Прошло пять дней. Ванька любил, когда я приезжал – больше с ним в деревне никто не дружил, глупые дети брезговали. Со мной тоже никто не дружил, потому что я никого не знал, а Ваньку вот знал и был доволен этим.

В один из дней он пришёл ко мне рано. Моросил противный дождь, и мы забрались в баню. Сели в предбаннике на деревянную кровать играть в карты.

– А принеси хлебца с постным маслом? – по своему обыкновению попросил Ванька.

Я сходил. Вернувшись увидел, что Ванька стоит на коленках и шарит под кроватью кочергой.

– Ты чего делаешь? – удивился я.

– Да я сидел тебя ждал. Тут смотрю – у дверей ворона свалилась. Прыгает, а улететь не может. Под кровать и припрыгала. С крылом у нее чего-то…

– Ну-ка дай мне! – Я выхватил у него кочергу и беспорядочно начал возить ей туда-сюда под кроватью. Ворона выскочила и стала метаться по предбаннику, стуча коготками по полу и бесшумно открывая рот. Я замахнулся кочергой и со всей одури стукнул по птице. Она невнятно взвизгнула и упала навзничь.

– Ты чего?! – испуганно спросил Ванька.

– А чего она? Бабушка все время воронье ругает. Загадили весь колодец!

Я еще раз замахнулся и снова ударил птицу. Ванька заплакал. Я долго его успокаивал, потом он ссутуленный и грустный отправился домой.

Бабушка выругала меня за этот поступок, объяснила, что так делать нельзя, а ругает она ворон потому, что так надо, так положено. После бабушка два дня со мной не разговаривала.

Ту забитую ворону я вспоминаю до сих пор, как что-то глупое, страшное и безвозвратное.

Ваньке было девятнадцать, когда умер его отец. Ещё чуть раньше мать куда-то уехала и не вернулась, пропала. Ванька даже ее не искал. Целыми днями он шатался по деревне, подрабатывал, где придётся, ел, если давали есть, пил, если давали пить. Местные компании привыкли к нему – ни одна молодежная пьянка или посиделка не обходилась без него, он всегда и везде был в толпе, занимал свое воробьиное место. Однажды летом я приехал в деревню и вспомнил про него: нахлынули воспоминания детства. На тот момент мы не виделись уже несколько лет, как-то не получалось. Бабушка сказала, что Ванька умер – закрылся в доме и наглотался таблеток. Нашли самоубиенного только на третий день. Почтальон принесла пенсию по инвалидности, не смогла попасть внутрь и позвала соседей. Бедняга лежал лицом на столе. В мятой тетрадке в линейку на последней странице кривыми буквами было написано: «некому я ненужен» и подпись в виде маленькой загогулины.

Не знал Ванька, как жить на земле, не научили, не сумел. Взял страшный грех на себя и ушел. Легче, наверное, стало ему. Он был добр, вежлив, ласков. Он всегда помогал мне, если бабушка просила что-то сделать. Все помогали ему, но этого было мало. Ни одного плохого дела за ним не водилось. Мир его не принял.

04.12.2015 г.