Читать книгу Тунисские напевы - Егор Уланов - Страница 5

День угасал; бордовые облака бежали по небосводу, будто отбрасывая слабые лучи, которые скользили по каменным семиметровым стенам и круглым башням Великой мечети Сусса. Все готовились к Магрибу (вечерней молитве): муллы и муэдзины ходили взад и вперёд по просторному внутреннему двору, украшенному высокими арками с трёх сторон; служители Аллаха взирали на всех с таким важным видом; а простые богомольцы толкались, суетились, будто желая занять место получше. Глухой торжественный шорох толпы содержал некое таинство; чувствовался трепет человеческий перед чем-то неизведанным, тайным и могучим, а как это назвать решайте сами.

У ворот мечети стояло несколько арабов, спешивших завершить свои дневные разговоры о торговле и выгодах, чтобы совершить омовение и войти в мечеть без сует. То была известная нам площадь Медины, покрытая каменными плитами. Сквозь бойницы на стенах мечети пробивался алый свет заката, падая на оранжевые плиты, осененные вечерней тенью. Чей-то упрёк в жадности разносился по площади, разгоралась азиатская ссора, в которой побеждает тот, кто говорит быстрее и непонятнее. Из ворот вышел мулла. Всё затихло. Каждый приветствовал его. Тот отвечал и продолжал путь, сворачивая в переулок и уходя по узеньким улочкам. Кирго, пробиравшийся тем временем меж людей, увидел муллу и устремился к нему.

– Салам алейкум, Мактуб – обратился Кирго, наконец, догнав его.

– Да, да, юный евнух. Как у тебя дела? – без церемоний откликнулся мулла.

– Всё хорошо. А куда это вы?

– Я хочу отведать кофе перед молитвой, можем пойти вместе, ты ведь шёл ко мне.

– Да, я с радостью.

И они вместе пошли далее. Мактуб был высок, чёрен как чернозём, а на голове у него блестела белая чалма. Этот едва пожилой человек всем видом походил на могучую гору. На какой-нибудь Бешту: исчерно-синий или тёмно-зелёный книзу и белый от снега на вершине.

Они подошли к заведению. Мула испросил себе кофе и уселся на лавку, покрытую ковром. Кирго сел рядом. Вот их разговор:

– О чём ты хотел беседы, юноша?

– Недавно я разговаривал с Ракыбом, он сказал, что вы объясняли обо мне.

– Да, он упомянул, что разглядел в тебе храбрость, и я поведал историю.

– Он сказал, будто уважает меня.

– Ну и хорошо.

– Моё положение становится гораздо лучше. Господин отметил и одарил меня, его верный друг похвалил меня, у меня есть теперь золото и уважение.

– Этим всем одарил тебя Аллах за терпение.

– Положим, но достоин ли я этих даров? То есть, мне от них ни плохо, ни хорошо. Я их, почему-то, не оценил. Мне и раньше было также как теперь – то есть безразлично.

– Нужно быть благодарным всевышнему за его дары. Ты заслуживаешь их, потому как он ведает всё скрытое на небесах и на земле, и знает то, что ты обнаруживаешь, и то, что скрываешь.

– А всё же мне как-то пусто.

– Выстой молитву, очистись. Скажи: «Поистине, молитва моя и благочестие мое, жизнь моя и смерть – y Аллаха, Господа миров».

– Сделаю.

– По родителям и прошлому не скучаешь?

– Не по чему скучать, жизнь моя здесь.

– А доволен своей судьбой?

– Живу без тягот.

– Ну и хорошо. Помню, как тебя встретил, каким ты был маленьким и грустным. Чужеземный ребёнок с белёсой кожей, не знающий по-нашему. А потом научился; во всевышнего поверил. Теперь не последний человек, евнух в гареме. Ты же знаешь, что в Стамбуле евнухи велики и властны. И ты власть, пусть малую, но имеешь. И ты на счету. А всё Аллах.

– Я доволен, всё плохое позади, а лучшего и не надо. Буду смиренным в молитве, уклонюсь от пустословия, сотворю очищение, и тем сделаюсь счастлив.

– Ступай…

Мактуб всегда был непреклонен, будто сам знал волю Аллаха. Если кто-то совершал зло, то мулла совершенно отказывался понимать какие у него были причины, зачем и почему; даже если до того злодей считался им хорошим и праведным, то после не было ему оправданий. Если же кого-то хвалили, это значило, что он действительно был хорош, потому как Аллах не допустил бы почестей нечестивому. Перед ним проходили судьбы, а Мактуб только приговаривал: «Так записано, значит, тому и быть». Он считал себя вправе судить других, хотя и удалился от греха не сотворением добра, а отсутствием зла. И всё иное в жизни, что не попадалось ему, встречал он с тем же смирением. Проповеди его были такими же прямыми и нехитрыми; да и должны ли быть проповеди другими?

Кирго шёл домой; скоро наступал час молитвы, в котором юноша надеялся обрести спокойствие. В мечети он редко совершал намаз, ибо помнил, как в детстве его не пускали туда; а потом, когда он повзрослел, презрительно оглядывали при входе, как чужака. Ему было достаточно коврика в коморке гарема.