Читать книгу Дарю тебе небо – Дорога в Вечность - Екатерина Борисовна Митрофанова - Страница 7

– Мам? А ты когда-нибудь пробовала рисовать небо? Как Стас? – неожиданно спросил Влад, когда они с матерью неспешно шли вдоль побережья и наблюдали за вьющимися над самыми волнами чайками, попутно бросая им кусочки мамалыги, которые эти обыкновенно ленивые, но именно сегодня исключительно проворные птицы ловили на лету.

Марина Сергеевна на минуту задумалась и ответила, не сдержав печального вздоха, вызванного не самой сутью вопроса, а болезненным напоминанием о погибшем сыне:

– Нет. По крайней мере, я никогда не выводила небо на первый план. Только делала его фоном к своим пейзажам. К тому же я всё равно не смогла бы рисовать небо так живо и талантливо, как это делал твой брат. Я уверена.

– Вот и у меня никак не получаются подобные зарисовки, – задумчиво запрокинув голову кверху, словно бы пристально разглядывая небо в малейших деталях, признался Влад. – Как будто на эскизах Стаса стоит какой-то особый магический знак. Мне никогда в жизни не добиться столь точного сочетания красок и форм.

– А ты что – тоже пробовал рисовать небо? Как и твой брат? – Марина Сергеевна взглянула на сына с удивлением и в то же время – с нескрываемым беспокойством.

Влад кивнул, не отрывая пристального взгляда от безмятежной лазури небес.

– Пробовал. И не один раз. Причём по большей части я пытался экспериментировать в этой области ещё до того, как мне довелось узнать о рисунках Стаса и увидеть их.

– Вот как? – Беспокойство, отражавшееся в больших серых глазах Марины Сергеевны, которые унаследовали оба её сына, возросло. – Но я никогда не видела твоих рисунков. Покажешь мне?

– Там не на что смотреть, – Влад тихонько вздохнул. – Они не идут ни в какое сравнение с рисунками Стаса. У него небеса – они живые, одухотворённые… А у меня это лишь жалкие намётки, не стоящие внимания.

– И всё равно мне бы очень хотелось на них взглянуть, – произнесла Марина Сергеевна, мягко взяв сына под руку. – Наверняка у тебя получались хорошие рисунки. Ты всегда всё делал с толком… как и твой брат. Уверена, ты просто себя недооцениваешь.

Влад пожал плечами:

– Как хочешь. Там нет никаких секретов и ничего выдающегося, что стоило бы прятать от глаз людей. Правда, – он опустил запрокинутую кверху голову и очень серьёзно посмотрел на мать. – Понимаешь… В рисунках Стаса было нечто такое… Неподдельное. Настоящее. Как будто бы он пропускал все свои эскизы через себя. Как будто чувствовал живые небеса изнутри. Ну, не знаю, как тебе объяснить.

Марина Сергеевна ласково улыбнулась:

– Я понимаю.

– А вот мне этого не дано, – тихо продолжил Влад. – Все мои попытки отобразить небо, перенести его на бумагу или холст жалки и ничтожны в своей сущности. Нет, я не завидую брату. Я просто стараюсь быть честным перед самим собой.

– Это хорошо, – Марина Сергеевна слегка потрепала сына по макушке. – Это значит, что ты у меня уже стал взрослым и ответственным. И всё-таки… Покажи мне как-нибудь свои рисунки. Хоть ты и мой сын, но, думаю, я смогу оценить их объективно. Во всяком случае, мне есть с чем сравнивать, – она печально вздохнула, вспомнив поистине невероятные в своей сущности, совершенные в оттенках и настроениях зарисовки небес Стаса. – Вполне возможно, ты слишком строг к себе.

– Ничуть, – возразил Влад. – Я знаю, о чём говорю.

К ним подошла уличная торговка с плетёной корзиной в руках и стала предлагать товар, нахваливая его качество и вкус на причудливом абхазском наречии. Марина Сергеевна придирчиво оглядела небольшие колбаски, называемые здесь «аджинджухуа», в России же именуемые чурчхелой, с изящными изгибами по своим внешним контурам. Колбаски, сделанные по национальной традиции из орешков – грецких и фундука, были нанизаны на толстые нити и аккуратно покрыты слоем загущённого мукой виноградного сока. Марина Сергеевна выбрала по две довольно плотненькие на ощупь колбаски обоих видов, оплатила покупку и протянула сыну пару отменных сладких заморских диковинок – одну с грецкими орехами, одну с фундуком.

– Спасибо, мам, – поблагодарил Влад, осторожно ухватившись за нитку одной из колбасок обеими руками и слегка надкусив свой нежданный десерт. – Очень вкусно. Так вот… – он поспешил вернуться к волновавшей его теме. – Знаешь, о чём я подумал? Я, кажется, не так давно понял секрет изумительных рисунков Стаса. Открыть его тебе?

Марина Сергеевна снова с внимательной покровительственностью посмотрела на сына и кивнула. Ей было и в самом деле интересно, что думает Влад о художественном мастерстве своего брата, как он интерпретирует его рисунки. Может быть, в объяснениях Влада она найдёт зацепку, которая позволит ему самому поверить в себя, настроиться на творческий лад и снова попробовать свои силы в том, к чему у него и в самом деле лежит душа? Марину Сергеевну порадовала эта мысль, она приготовилась выслушать сына и, если это потребуется, дать ему дельный совет.

– Всё очень просто, мамуль, – ответил Влад, серьёзно взглянув в большие серые глаза матери, которые в данный момент внимательно изучали, казалось бы, каждую чёрточку его лица. – Просто Стас – прирождённый пилот. Он чувствовал небо каждой своей клеточкой, у него это было в крови. Поэтому он просто не мог рисовать иначе. Понимаешь?

– Ну, кровь-то у вас одна, – Марина Сергеевна улыбнулась. – Так что ты у нас тоже, получается, прирождённый пилот, разве не так?

– Да, – Влад слегка опустил голову; было видно, что он глубоко задумался. – Я тоже так считал… до поры до времени. Но, очевидно, я ошибался.

Марина Сергеевна продолжала пристально смотреть на сына, ожидая объяснений.

– Мне кажется, всё то, что со мной случилось, – это своего рода знак судьбы. Предостережение против моего желания стать пилотом.

Влад почувствовал, как рука матери мягко обхватила его за плечи, даруя такую необходимую ему сейчас защиту и поддержку.

– Ясно же, что я не такой, как Стас. У меня изначально иные склонности, иные увлечения. И управление самолётом – это не для меня. Я не в состоянии почувствовать небо настолько же глубоко и досконально, насколько его чувствовал мой брат. И то, что у меня не получается рисовать небеса столь же живо и качественно, как это делал Стас, только доказывает, что это так.

Влад и его мать подошли ближе к морю, где их моментально окружили гомонящие чайки, выпрашивая добычу. Влад покрошил им остатки мамалыги и оторвал с нити знатный кусок аджинджухуа, на который накинулись сразу четыре белоснежные птицы с чёрными кончиками слегка оттопыренных крыльев, чтобы растащить заветное лакомство в мгновение ока.

Влад с умилением улыбнулся:

– О как! А я думал, что чайки любят рыбу. Я ж только ради прикола кинул им эту штуку, – он выразительно кивнул на свисавшие с толстой нити остатки аджинджухуа в своей руке. – Не думал, что они так резво набросятся на неё и сметут всё подчистую. – Он проводил взглядом одну из белоснежных красавиц, которая, подхватив солидный кусок сладкой добычи, величественно взмахнула крыльями и устремилась в морскую даль.

Влад радовался, что он может теперь различать контуры предметов. Гибридная линза, выполненная по японской технологии и заказанная Ладой прямо у страны-производителя – то самое чудо, которое Лада деликатно передала Владу через его мать, очевидно, подошла для его глаза и пусть и не до конца, но всё же скорректировала его зрение.

– Вот видишь, сынок, – Марина Сергеевна очень серьёзно заглянула сыну в глаза, а затем обезоруживающе ласково ему улыбнулась. – Это доказывает, что в мире существует множество необъяснимых вещей и явлений, и что не всё так просто и однозначно, как может показаться на первый взгляд. Вот, к примеру, твои рассуждения действительно вполне разумны и логичны. С ними трудно не согласиться. А на деле всё может оказаться совсем по-другому, чем мы предполагали изначально. Жизнь, сыночек, она полна сюрпризов и логических несоответствий. На вопросы и задачи, которые она подкидывает, не существует универсальных, заранее готовых ответов. Каждый из нас постигает только свою личную правду на своём личном опыте. Так что – не вешай носа, но и не теряй головы. Со временем жизнь сама расставит всё по своим местам.

– Ты хочешь сказать, что я ещё не всё про себя знаю? – спросил Влад, оторвав взгляд от растворившейся в небесной дали чайки и очень пристально посмотрев на мать. – Что я, к примеру, смог бы управлять самолётом – управлять грамотно и толково, даже если очевидно, что я не в состоянии проникнуться небом столь же полно, как это мог сделать Стас? Брось. Я, может, и хотел бы в это поверить, но не могу. Да, я мечтал ощутить небесную стихию – мечтал столь горячо и отчаянно, что в какой-то момент даже понадеялся, что способен сесть за штурвал самолёта и подняться в воздух. Но эта надежда погибла в тот день, когда с нами произошёл этот кошмар. Ты верно сказала – жизнь действительно расставила всё по своим местам и по-своему скорректировала мои мечты… Точнее, убила их, изничтожила на корню.

– Человек изначально не знает своего призвания, – сказала Марина Сергеевна, подведя сына к возвышавшемуся на побережье большому гладкому валуну. Она помогла Владу присесть на почти идеально ровную каменную поверхность и неспешно продолжила: – Зачастую оно приходит к нему неожиданно, можно сказать, сваливается как снег на голову. Вот ты, например. Разве ещё каких-то пять-шесть месяцев назад мог подумать, что будешь так хорошо лепить?

– Лучше бы я и не лепил вовсе, – с внезапно прорвавшейся невыразимой горечью ответил Влад. – Слишком высока цена.

Марина Сергеевна встала позади сына, осторожно положила кисти рук на его плечи и с величайшей нежностью прижала к себе. Тут он был абсолютно прав. Цена действительно слишком высока.

Влад довольно долго молчал, перекатывая ногами мелкую округлую гальку, сгрудившуюся вокруг валуна, на котором он сидел. Затем снова поднял лицо к небу и прищурился от пронзившего его видящий глаз резкого солнечного света.

– А знаешь, мамуль, что я ещё понял? – негромко спросил Влад, внезапно развернувшись к матери и очень серьёзно посмотрев ей в глаза. – Стас изначально заслуживал неба больше, чем я. Он был подлинным пилотом – пилотом от Бога, пилотом по призванию – как угодно. Мало того что он чувствовал небо как свою родную стихию – он уже с самого начала ставил перед собой более правильные задачи, чем те, что чудились мне. Я хотел покорять небо и чтобы небо покорилось мне. Это жестокая ошибка. Моя личная ошибка, потому что у Стаса были иные цели. Он стоял на страже неба, оберегал его. Вот это действительно верно в своей сущности. Именно к этому следует стремиться. А я ошибался – и поплатился за свою ошибку. Теперь небо стало для меня столь же далёким и недосягаемым, как и то, в чём я нуждаюсь больше всего на свете – живое общение со Стасом, его такая ощутимая поддержка, надёжное братское плечо. Эх!

Влад поднял с берега округлый, словно бы аккуратненько обточенный по краям камушек и со всего размаху бросил его в море.

Он довольно долго сидел не шелохнувшись, наблюдая, как пенистые морские волны лениво обсасывают береговой песок. Затем решительно встал, расправил плечи и негромко обратился к матери:

– Ладно, мам, пойдём в наш номер. Что-то мы с тобой загулялись.

– Вот. – Когда они с матерью остались в своём номере, Влад открыл вместительную картонную папку, обклеенную поверху пёстрой бумагой, и отобрал несколько рисунков. – Это те эскизы небес, которые я набросал здесь, в Абхазии. У нас, в Солнечногорске, есть и другие мои зарисовки.

Влад передал папку матери, и та с интересом стала рассматривать её содержимое. Когда Марина Сергеевна осторожно извлекла из папки первый плотный листок ватмана, на котором были изображены охваченные стальным блеском грозовые небеса, тёмные недра которых разрывала серебристая змейка молнии, у неё мгновенно участилось дыхание, а большие серые глаза подёрнулись такой знакомой ей, особенно за последнее время, природной влагой.

В плане техники этот эскиз, бесспорно, уступал многоплановым зарисовкам небес Стаса. Однако и в этом рисунке чувствовалось некое неповторимое своеобразие. В нём был свой стиль, своя индивидуальность. Уже то, что рисунок выполнялся не в характерной для подобных эскизов акварели, а в технике гризайль – в сепии с лёгкими вкраплениями сангины, неопровержимо свидетельствовало об уникальном ви́дении Влада, о его особом восприятии. Марина Сергеевна быстро просмотрела остальные эскизы и с немалым удивлением убедилась в том, что и они выполнялись в той же технике.

– Ну, что скажешь, мам? – Влад устремил на мать пронзительный взгляд, с трепетом в сердце ожидая её приговора.

– Они… Неплохие, сынок. Совсем неплохие.

Влад заметно воодушевился – это был лучший комплимент, на который он мог рассчитывать от матери. Марина Сергеевна никогда не пела дифирамбы сыновьям, не расточала пустых похвал. Она говорила исключительно то, что думала на самом деле – не приукрашивая, но и не принижая своих впечатлений. Кроме того, Влад доверял мнению матери – ведь она сама была отменным мастером в области живописи и могла что-то подсказать, дать дельный совет.

– Скажи, а почему ты выбрал для этих эскизов сепию и сангину в качестве основных материалов для работы? Это было сделано спонтанно или же ты осознанно хотел придать своим зарисовкам особый эффект?

Влад пожал плечами.

– Да я особо не раздумывал над этим, мам. Просто я так вижу. Вот и всё. Ну и хотелось освоить технику гризайль – так, ради интереса.

– Любопытно. – Марина Сергеевна повертела в руках один из рисунков, рассматривая его со всех сторон. – Разве ты не знаешь, что сангина и сепия придают рисункам цвет, присущий старым чёрно-белым фотографиям? И в результате работы, выполненные в подобных тонах, приобретают эффект имитации таких фотографий.

– Да, – согласился Влад, осторожно вытащив из папки другой эскиз и придирчиво его рассматривая. – Действительно, похоже на старую фотографию.

Марина Сергеевна пристально взглянула на сына, мягко взяла его под руку и помогла ему сесть на соседний стул.

– Надо полагать, ты рисовал не с натуры? – негромко уточнила она, и Влад моментально уловил в её голосе сочувствующие интонации.

– Нет, – коротко ответил он. – С натуры я просто не смог бы… И ты прекрасно понимаешь почему.

– Значит, идеи этих рисунков родились в твоей голове? – Она снова пересмотрела эскизы Влада и заметила ещё одну довольно любопытную деталь – каждая из этих работ отображала именно грозовые небеса. Гроза, мятежность, вспышки молний были как бы лейтмотивом этих эскизов, их непременным условием. Марина Сергеевна спросила, случайно ли это.

– Просто я почему-то чувствую именно так, – тихо ответил Влад. – Я ощущаю мятежное небо как свою стихию. Мне не близки и, если хочешь, не интересны пасторали с голубым небом и чистыми белыми облаками.

– У Стаса в тематическом плане трактовки были куда шире, – задумчиво произнесла Марина Сергеевна. – В его рисунках находилось место как грозовым небесам, так и светлым и безмятежным «пасторалям», как ты их называешь. Только не говори мне, что в исполнении твоего брата они были неинтересны. Уж кто-кто, а Стас умел вдохнуть в свои рисунки подлинную полнокровную жизнь.

– Да, – ответил Влад, понурив голову. – Совершенно с тобой согласен, мамуль. Теперь ты видишь, почему я говорил тебе, что мои эскизы в сравнении с рисунками Стаса – лишь жалкие намётки, не стоящие внимания?

– Ну, я бы так не сказала, – Марина Сергеевна подняла голову от рисунков и ободряюще подмигнула сыну.

– Правда? – Бледное, осунувшееся за время болезни, но сохранившее при этом какую-то удивительную притягательность лицо Влада озарилось пленительной светлой улыбкой. – Нет, ты серьёзно? Значит, не всё так уныло и печально, как я думал?

– Я бы даже сказала, совсем не уныло и не печально, – Марина Сергеевна ласково улыбнулась и пояснила: – Тебе не везде хватает техники, что в принципе неудивительно: ведь ты серьёзно и целенаправленно занимался графическим рисунком. Стасу в этом смысле было легче – он же не специализировался на графике и проектировании столь же основательно и углублённо, как ты. Отсюда бóльшая разноплановость его рисунков, более богатая трактовка образов, более смелый выбор красок и других материалов для рисования. Но это вовсе не повод, чтобы ты унывал и опускал руки. В твоих рисунках есть свой стиль, своя индивидуальность, свой особый почерк, который не спутаешь ни с чем. А это уже несомненный знак качества.

Улыбка расцветала на лице Влада всё сильнее. Каждое слово матери было для него на вес золота. Марина Сергеевна не льстила сыну и не хвалила его слишком откровенно, и вместе с тем любая её оценка, любая сдержанная похвала, любое деликатное замечание буквально окрыляли Влада, даря ему надежду. Ему захотелось прямо сейчас, в присутствии матери, сесть за настольный мольберт и, вдохновившись её словами, воплотить на плотном листе ватмана, установленном поверх картонной основы, самый смелый из всех своих замыслов.

– Ну а то, что ты рисуешь не с натуры, как это делал твой брат в большинстве своих работ, – продолжила Марина Сергеевна, – это говорит о том, насколько у тебя богатое воображение и насколько потрясающе живо развито образное мышление.

– Да ладно, мам. – Владу стало неловко. – Это говорит о том, что я ни черта не вижу. А потому просто не могу рисовать с натуры.

– Плохо видеть – ещё не значит не мочь. Запомни это.

Марина Сергеевна встала, прошлась вдоль просторной светлой комнаты, служившей временным пристанищем Влада, подошла к стоящему на тумбочке возле подоконника настольному мольберту, и её взгляд выцепил из общего обзора карандашный эскиз. Это была голова довольно привлекательной женщины, отображённая на широком листе ватмана крупным планом. Особенно выделялись на лице большие, тщательно прорисованные глаза, правильно вписанные в контуры надбровной кости. Эти глаза, благодаря эффекту объёмности, смотрелись как живые.

Влад подошёл к матери сзади и тоже пристально вгляделся в безупречно выполненное объёмное изображение.

– Это работа Лады, – понизив голос, пояснил Влад. – Я немного объяснил ей, как правильно сделать карандашный эскиз головы. Мне кажется, у неё это получилось замечательно. Но, видимо, она слишком торопилась сегодня на свой самолёт и забыла снять этот эскиз с мольберта. Ничего. Я его сохраню, а когда мы вернёмся, передам Ладе. Наверняка у неё дома имеются важные дела, о которых она думала во время сборов, иначе она непременно захватила бы эскиз с собой, я уверен.

Марина Сергеевна повернула голову к сыну и мягко улыбнулась:

– Считай, что я ничего не видела.

Влад заметил, что мать весьма красноречиво подмигнула ему, и смутился:

– Мам. Да чего ты? Мы с Ладой только рисовали… Ну и лепили вместе. Правда.

– Только рисовали и лепили? – Марина Сергеевна вопросительно подняла брови. – Жаль.

Влад покраснел до самых корней волос, а его мать невозмутимо продолжила:

– Нет, правда – жаль.

– Мам… – Влад даже охрип от потрясения. – Ты что… Серьёзно? – он покраснел ещё гуще.

– А почему нет? – Марина Сергеевна ласково взглянула на сына. – Ты у меня уже взрослый. Совершеннолетний. Пора бы уже и… Об этом сáмом подумать.

– Ну, ты, мамка, и шутница… – поражённо выдохнул Влад.

– Почему шутница? – Лицо Марины Сергеевны выглядело несколько озадаченным. – Нет, я вполне серьёзно.

– Мам… Ну ты даёшь! – Влад находился во власти приятного возбуждения. – Ты что же, всё за нас решила? Да?

– А ты что – против? – Марина Сергеевна делано нахмурилась. – Только не говори мне, что тебе не нравится Лада! Ни на грош не поверю!

– Не скажу. – Лицо Влада обрело своё обычное серьёзное выражение. – Но тут всё не так просто… И потом, не обижайся, конечно, мамуль, но… Может у меня быть своя личная жизнь? Или нет?

– Ну так разве я говорю не о том же самом? Я как твоя мать полагаю, что ты уже вполне созрел для того, чтобы устраивать свою личную жизнь. Лада – замечательная девочка.

Влад смотрел на неё с недоумением, но на его раскрасневшемся лице отразилась благодарность.

– О Светлане ты так не говорила, – Влад улыбнулся, приняв игру матери.

– Об этой разукрашенной кукле, которая вильнула хвостом при первых же трудностях? Да боже упаси! И не вспоминай о ней, хорошо? Терпеть её не могу!

Марина Сергеевна неспроста затеяла весь этот разговор. Уж она-то знала, через какие чудовищные испытания Владу и Ладе пришлось пройти, какие невероятные трудности преодолеть, чтобы отыскать путь друг к другу.

– Я ведь тебе счастья хочу, сынок, – произнесла она уже вполне серьёзно. – К каждому оно приходит в своё время. Ты у меня уже давно стал взрослым, поэтому к тебе и пришло чуть раньше, чем, возможно, мы ожидали. Ну раз уж так случилось, что ты встретил свою судьбу именно сейчас, то не вижу никаких причин от этого отказываться. Наоборот – радоваться надо. Или скажешь, что Лада просто так сюда прилетала? И все новогодние и рождественские праздники провела рядом с тобой, вдали от своих родных? Несправедливо перебрасывать наши с тобой проблемы на эту девушку и заставлять её страдать, разве не так?

Влад очнулся от своих мыслей и согласно кивнул.

– Ну так и когда же ждать вашей свадьбы, сынок? – расцвела в улыбке Марина Сергеевна.

– Боюсь, с этим придётся повременить, – Влад вздохнул. – Я же сказал, что тут всё не так просто.

– Ну, сложности для того и существуют, чтобы их разрешать. Верно, сынок?

– Ладе теперь не до свадебных торжеств и прочих сопутствующих плюшек, – Влад посмотрел на мать; его взгляд был пронизан необычайной серьёзностью. – Она беспокоится за сестру. Да и мне самому, если честно, кажется, что с Лидой что-то не так.

– Ну так давай мы все вместе съездим к Лиде, – не задумываясь, предложила Марина Сергеевна. – Посмотрим, как она там, узнаем, как у неё дела. По правде говоря, это давно следовало бы сделать. Вот вернёмся с тобой из пансионата, договоримся с Ладой и её родителями и нагрянем к Лидочке всей дружной семьей. Поздравим её и с Новым годом, и с Рождеством, отвезём подарки.

– Нет, – коротко ответил Влад.

– Но почему? – Марина Сергеевна опустила руки, продолжавшие деликатно ласкать голову и плечи сына; в голосе её звучало недоумение.

– Ни Лада, ни сама Лида не хотят, чтобы мы туда ездили. А раз это так, об этом не может быть и речи.

– Вот как? – Марина Сергеевна была в смятении. – Ну что же, тогда будем надеяться, что всё разрешится. Я знаю, что ты переживаешь за Лиду, сынок. Но ведь если она так решила, значит, понимала, на что идёт, верно?

– Дай-то бог, чтобы и в самом деле понимала, – произнёс Влад, тихонько вздохнув.

– Это единственная трудность, которая создаёт препятствие для вашей свадьбы с Ладой? – мягко обхватив плечи сына, спросила Марина Сергеевна.

– Нет, – ответил Влад, понизив голос. – Не единственная. Скорее, одна из многих.

Зачем мать спрашивает, если и сама всё понимает? Разве Влад в его теперешнем положении может быть той опорой и поддержкой, которая необходима Ладе? Что он может предложить привлекательной во всех смыслах, здоровой девушке, если сам он с неотвратимой неизбежностью слепнет день ото дня? Да, пока он может лепить, а также – понемногу чертить и рисовать, а значит, приносить хоть какую-то пользу. Но никто не знает, как долго это может продлиться. А что потом? Он снова будет жить на деньги своих родителей и Лады? Как последний альфонс? Для Влада страшно и унизительно было даже подумать об этом.

Учитывая эти соображения, Влад старался сдерживать себя, чтобы не дать Ладе повод думать, что их отношения могут выйти за рамки дружеских. Он считал, что так будет лучше. Во всяком случае – честнее по отношению к Ладе. Она не должна заметить, что он втайне сходит с ума от одного лишь взгляда в её сторону, что ежедневно, ежесекундно борется с искушением обнять эту милую девушку и поведать ей о своей любви.

Нет, Лада не должна об этом узнать. Но, Господи, как же это трудно – почти постоянно быть рядом с Ладой, видеть в её глазах пронзительную, перехлёстывающую через край неизбывную нежность и делать вид, что его это не касается! Нет, Влад не был настолько тщеславным, чтобы мечтать стать таким, как прежде. Он не искал простых путей, чтобы добиться расположения Лады. Но одно он знал твёрдо: если он поймёт, что эта милая девушка и в самом деле испытывает к нему хотя бы симпатию, хотя бы нежность – именно симпатию и нежность – подлинные, первозданные, а не с горькой и унизительной для него примесью жалости, – он будет добиваться её взаимности честно и открыто, не прячась за тенью погибшего брата, к которому Лада наверняка по-прежнему оставалась неравнодушной.

Но для того чтобы позволить себе хотя бы изредка мечтать о такой возможности, Влад должен всеми правдами и неправдами выкарабкаться из того положения, в котором он находился теперь. Он просто обязан твёрдо встать на ноги, чтобы обеспечить любимой девушке ту жизнь, которую она заслуживает. Лишь при условии, что он станет самодостаточным человеком, способным создать для Лады надёжный тыл, он наберётся смелости просить её руки. Только так и никак иначе!

Пока же ни о чём подобном не может быть и речи. Близорукость на единственном видящем глазу Влада по-прежнему прогрессирует. А это лишь увеличивает его шансы стать для Лады и для своих родителей жалкой обузой и никоим образом не сочетается в его представлении с той надёжной гаванью, которую он так хотел бы предоставить для такой милой, такой желанной и самой лучшей девушки на свете!

Поэтому Влад запретил себе хотя бы на мгновение помыслить о том, что для него возможно счастье – столь трудное, столь выстраданное. А впрочем, нет. Не совсем запретил. И вот тому доказательство: огромная ласточка, как бы парящая в небесах. Живой символ его надежды, его немой укор. Пора бы уже быть честным до конца – хотя бы перед самим собой. Ведь вот она – небесная ласточка, которую Влад с каким-то остервенелым упорством продолжал лепить изо дня в день. Для той единственной во всём мире девушки, которой он – вопреки всему – всё же надеялся посвятить свою жизнь и которую, пусть и втайне от всех и прежде всего, очевидно, от самого себя, горячо мечтал однажды назвать своей.

– Сынок, ты пойми, – продрался сквозь вихрь мыслей Влада мягкий голос Марины Сергеевны. – Есть реальные трудности, а есть трудности, которые человек создаёт себе сам. Они существуют только в его собственной голове. Так вот. Все трудности, которые ты напридумывал себе с Ладой – они как бы и не трудности вовсе. Эти преграды ты поставил в своей голове. И просто боишься, наверное, их убрать и увидеть своё счастье. А оно, твоё счастье – вот оно, рядом с тобой. Только протяни ладонь – и прикоснёшься к нему. Разве не понимаешь?

И почему Влад такой упёртый? Прямо как Стас! Почему он в упор не замечает очевидного? Ведь Лада любит его! Любит! Так же, впрочем, как и он – её, какими бы нелепыми доводами сам он не опровергал эту истину. Такая любовь, какая есть у Влада и Лады, быть может, одна на миллион. Таким чувством нельзя разбрасываться направо и налево, по какой бы то ни было причине закрывая на него глаза. Его нужно всячески поощрять и сберегать в своём сердце. А это возможно только при условии, если стараться изо дня в день удерживать этот огонь в своём заветном алтаре, не отказывая себе в общении с предметом своих симпатий, чтобы снова и снова пробуждать нежность, способную сберечь любовь.

Марина Сергеевна обошла сына сбоку, встала прямо перед ним и заглянула ему в глаза. В её собственных глазах, больших, серых, лучистых, точно таких же, как у Влада и у Стаса, отразилась неизбывная материнская нежность, и вместе с тем в них светилось участие – такое подлинное в своей сущности, такое неподдельное и искреннее, что у Влада защемило сердце.

– Мам, ну что ты? – он улыбнулся немного застенчиво. – Обещаю обо всём подумать и исправиться. Идёт?

– Идёт, – мать озарила сына ответной улыбкой, от которой от внешних уголков её глаз обозначились и разлетелись по сторонам мягкие лучики. – Только подумай хорошенько! А пока вот что… Ты же учил Ладу рисовать человеческие головы и лица. Так?

– Так, – негромко отозвался Влад.

– Можешь поучить и меня тоже? Почему-то так сложилось, что я по жизни пишу пейзажи. А вот портреты, изображения людей мне никогда не давались. Ну что? – она вопросительно взглянула на Влада. – Возьмёшь меня в ученицы?

– Конечно возьму, какой разговор? – Влад снова улыбнулся едва заметно, одними уголками губ. – Когда ты хотела бы начать занятия?

– Да хоть бы и прямо сейчас, – отозвалась его мать. – Чего тянуть?

– Что ж, хорошо, – согласился Влад. – Сейчас так сейчас.

Он осторожно открепил и снял с настольного мольберта Ладин эскиз, а на его место установил и укрепил зажимами новый лист ватмана на картонной основе. Затем протянул матери свежеочиненный графитный карандаш, и они вместе с воодушевлением взялись за работу.