Читать книгу Крысы кошкам не друзья - Екатерина Исакова - Страница 3

      На дворе стоял холодный октябрь 20ХХ года.

      По тротуару, рядом с проезжей частью, по району идиотов, бежал, если выражаться точнее, несся один незрелый юноша. На улице не август, и мы явно не в солнечной Филадельфии живем, а на нем, на парнишке, расстегнутая джинсовая куртка, замузганные брутальные берцы и классические джинсы без выкрутасов. Щеки его покраснели от холода, а глаза горели. В одной руке у него был пистолет-зажигалка, а в другой кожаный коричневый кошелек, принадлежавший какому-то мужчине, но это в прошлом. Несся он, а не преспокойно себе прогуливался потому, что за ним снарядили погоню двое полицейских: молодая курсантка и более опытный сержант. Догнать его они не смогли, потому что приходить на службу на каблуках – не самое разумное решение, а что про мужчину-полицейского, то меньше нужно употреблять спиртного. Для дыхалки не полезно.

      Парень в расстегнутой джинсовке пробежал еще метров пятьсот прежде, чем скрылся в переулке между домами. Там он забрался на балкон первого этажа кирпичной сталинки и наконец попал в тепло.

      Кухня, на немытый пол которой он грохнулся с подоконника, пустовала. Маленькая комнатушка, три на два метра, с гнилью и потеками на стенах, с нечищеной гарнитурой, с горой заплеванной посуды в раковине, с плесневелыми остатками еды на столах. Где-то в углу лежала отрава для тараканов с истекшим сроком годности. Если присмотреться, то можно было увидеть струйку грязной коричневой воды, стекавшей из раковины на дверцы шкафчиков. На самом деле, струйка – тропинка из муравьев, дружно перетаскивавших крошки хлеба к себе в муравейник, расположившийся где-то под фасадом дома. Сделать вывод о том, что в этой квартире кто-то проживал, можно было лишь по воде, кипятившейся в кастрюле, поставленной на старую ржавую плиту с наклейками в виде белочек, грибов и свиней. Пройти в гостиную, не наступив в кошачью мочу, не представлялось возможным. Поэтому, вообразив из себя приму-балерину, парень, на цыпочках, медленными осторожными шажками, прошабуршал в зал.

Окна обступила темень, а в квартире скупились на лампочки. Хоть выкалывай глаза.

      Пройдя на ощупь в гостиную, парень двинулся дальше и наткнулся на белую, обшарпанную дверь – вход в ванную. Она соответствовала состоянию кухни, если не была хуже. В ней был сделан ремонт от застройщика пятидесятилетней давности: грязная ржавая ванная, выкрашенная в сине-бирюзовый цвет, такой же туалет, на который страшно взглянуть, не то, чтобы присесть. Раковина текла, поэтому каждый входящий должен был протирать скопившуюся воду тряпкой; кран был вырван вместе с куском фаянса, а тем, кто осмеливался помыть руки, нужно было использовать пятилитровые бутылки, стоявшие при входе; от голых стен тянуло холодком (в каких-то местах выпадали кирпичи).

      Но парень зашел сюда не справить малую нужду или искупнуться. Тихонечко нырнул он внутрь, подпер ручку двери деревянной шваброй и наклонился к стене, где подозрительно шатко был вставлен кирпич. Он его вынул и всунул руку глубоко внутрь образовавшегося отверстия. Оттуда парень достал пакет с небольшим количеством денег и документами. Среди прочих выглядывали краешки СНИЛСа, паспорта, свидетельства о рождении на имя Петербургского Льва Павловича с прикрепленной фотографией, где смущенно жмурился он самый, поприветствуйте, который до незаконного проникновения в квартиру ограбил прохожего, а после уносил ноги от полиции по мокрому осеннему асфальту. Парня, на самом деле, звали Львом, а лет ему было семнадцать. Не предугадаешь просто так, в кого смог вырасти щуплый болезненный ребенок с фотографии. А правда в том, что Левушка превратился в довольно рослого юношу, бледнокожего; волосы его почернели с годами; черные густые брови теперь особенно хорошо подчеркивали его миндально-желтые глаза. Все также худоват, недокормлен, может быть, мало сока, или жилистый ловкач? Всю его левую руку занимали татуировки, набитые с полгода назад одним из друзей друзей через два рукопожатия, начинающим татуировщиком. Руку, начиная от кончиков пальцев, а заканчивая плечом, сплошь усеяли разнообразные рисунки: тут тебе и пасть дракона, извергающая пламя, дикие лошади, гроб с крестом, лицо девушки, намулёванное во время скоротечного романа. На пальцах красовались пять рисунков: пчела, гусеница, божья коровка, муравей и бабочка. Трудно сказать, какой смысл закладывали в тату: их было настолько много (переборчик), и все они были так не похожи друг на друга, что рвалась связующая нить.

      В пакете, помимо документов, пряталась пачка денег. Она совмещала в себе разные банкноты, тысячные и пятитысячные, какие-то пыльные, другие в грязи, третьи – в запекшейся крови. Каждая купюра прошла долгий путь прежде, чем попасть в руки Льва. Достав из свеженького коричневого кошелька пару сотен, вор-карманник запихнул их к подружкам, а затем убрал пакет обратно в дыру-хранилище и вставил на ее место кирпич.

      Выйдя из ванной, Лев направился в единственную комнату, транслировавшую свет. В действительности, в небольшую спальню с кладовкой и запаянным намертво решетчатым окном. Войдя в нее, справа натыкаешься на высокий стеллаж, от и до заставленный книгами, всевозможными коробочками с нитками и бусинками, ленточками. Книги же, в основном, хранились медицинские. Если облокотиться на косяк и посмотреть прямо, то перед глазами всплывет еще один шкаф, на этот раз с одеждой. Через приоткрытую дверцу видно, что вещей там не так много, но средь стопок простыней и халатов выделялась черная цигейковая шуба пошива времен тридцатилетней давности. Хоть и ясно, что ее никто не носил уже лет десять, а половину меха съела моль, шуба являлась, пожалуй, ценнейшей вещью в захудалой квартире.

      Рядом со шкафом, у окна, стоял телевизор «Зорька», показывавший всего два канала: один новостной, работавший с такими помехами, что ведущий не был виден, а слов его было не разобрать; второй канал рассказывал о возникновении римской империи. Он и был включен. А тот слабый свет, исходивший из комнаты, как раз производил телевизор.

      Не оставим без внимания стены, увешанные картинами, плакатами, мозаиками. Среди них всех выделялся портрет старика, сидевшего на стуле. Картина была выполнена в темных оттенках, поэтому с выключенным светом нельзя было точно определить, какой породы мужчину изобразили на портрете: смеялся ли он или грустил, может, злился, или наоборот, очень радовался чему-то. Картина, вторая по ценности вещь в доме, являлась предметом гордости хозяев. А висела она слева от двери, ведущей в кладовку, как раз над изголовьем старой чугунной кровати, на которой, в тот момент, лежало единственное живое, если его можно назвать таковым, существо, обитавшее в этой квартире.

      Маленькое, пропорционально месту обитания, скрючившееся тело, укутанное в два одеяла и подложившее себе под голову несколько пуховых подушек. Кровать вместе с бельем и ее обитателем покрывал слой пыли. Равные по толщине слои покрывали все поверхности в этой комнате. Если бы не факт присутствия запаха от стухшего яйца вперемешку с потом и мочой, ароматом, будто исходившим из пасти кошки, только что отобедавшей мышью, то закралось бы предположение, что здесь вообще никого не было. Но все же хозяин у этих книг, картин и одежды имелся – старуха, пережившая революцию, две войны и появление смартфонов. За ней насчитывалась сотня отпразднованных дней рождений и столько же пропущенных, хотя точное установление ее возраста складывалось в проблему: тело было не видно, лишь выпиравший из-под одеяла скрюченный длинный нос и приоткрытые глазенки-ягодки выдавали присутствие человека. Кто-то подумает, что она умерла, ведь вонь, исходившая от постели, подтверждала гниение клеток. Но старуха была очень даже живой и, если можно так выразиться, еще более-менее в своем уме. Звали лежачего больного Марийоной Вайтонис, литовка по происхождению.

      —Это ты, разбойник? – раздался хриплый голос из глубин одеяльной хижины.

      —Да, я это, Лев.

      —Давненько ты ко мне не захаживал, – продолжал раздаваться голос, – проходи, присаживайся.

      Лев, не без доли отвращения, возникшего лишь на секунду, подошел к кровати и присел на ее краешек.

      —Рассказывай, что там в мире творится, а то по моему старому ящику – один хрен, что увидишь, – продолжала старуха, высунувшая голову из-под одеяла.

      Теперь, когда она вылезла из своей берлоги, рассмотрим ее получше: худощавая, бледная, как и все старики, в особенности питерские, но скорее именно ее кожа отличалась желто-зеленым оттенком перегноя. Хотя, оно и понятно. Парализованная Марийона торчала в этой комнате уже многие годы, не выходя на улицу. Черные, словно нефть, глаза ее располагались близко друг к другу. Нос загрубел, не раз его ломали. Губы ссохлись, и вместо них нарисовалась одна тонкая линия. Все лицо, как и подобает людям, переступившим столетний возрастной порог, облепили морщины. На ее лбу, в верхней правой части, приютился шрам в виде ромба. Совсем безволосая; по яйцевидной ее голове расползлись пигментные пятна. Старуха искренне обрадовалась Льву. Только на его посещения она изредка соглашалась.

      —Ну, что рассказывать, все стабильно плохо. На прошлой неделе накрыли Алимада за передачей товара, глупо очень вышло, он то на это согласился по старому знакомству, – начал вещать Лев.

      —Ах, вот идиот! – вдруг вскрикнула старуха и попыталась махнуть слабенькими руками, в очередной раз забыв про паралич. – Это же надо было так попасться! Небось сдаст он вашего Игната, а полиции только выйти на него, так вас всех прикроют.

      —Не выдаст, его сестра сейчас с Савелием, так что не выдаст, не рискнет.

      —Дай боже, – Марийона покосилась на сувенирный деревянный крест, висевший около ее кровати, – ладно с этими ваши недоумками. Что там в кино идет? Что-нибудь стоящее внимания?

      —Недавно вышла комедия нашумевшая, французская, в ней вроде бы о правительстве что-то, то ли об американском, то ли о нашем, я не знаю точно.

      —Тьфу на комедии твои! Ты мне давай про серьезное кино расскажи. Драма, может, какая новая, триллеры я люблю, ты же знаешь… Комедии – ужас! Кто их только смотрит? Клоуны их смотрят, вот кто, только клоуны!

      —Ага, – зевнул от скуки Лев, – ни триллеров, ни драм. Вышел, вроде, боевик с знаменитым актером, имя я его не помню, но боевики для дятлов, ведь так?

      —Всё так, – ухмылялась Марийона, – ладно с киноделами этими бесталанными, рассказывай тогда давай, что там с домом моим.

      —Я приезжал туда на прошлой неделе, в воскресенье, кажется, – наигранно задумался Лев, – мы же сторожа подселили, приезжего, так он теплицу стережет, кур стережет, от дома бомжей отгоняет.

      —Что? Вы его поселили в моем доме? Вы рехнулись оба? Ладно Савелий, но ты то, вроде как, еще молодой, с головой все порядке быть должно! – старуха переходила на истеричный крик.

      —Нет, он живет в будке. Мы специально с Савелием построили ее для него. В дом никто не заходит, даже близко не подходит, не дышит на него. Клянусь честью пионера!

      —Ладно, негодяй, верю я тебе, верю. Вера моя – дорогая вещица, с умом ею пользуйся, усек?

      —Конечно.

      —Давай уж перейдем к самой животрепещущей теме, – окончательно успокоилась старуха, – рассказывай, как там сын мой, жив-здоров?

      —Савелий то? Да что с ним сделается… Вот Алимада накрыли, так он за неделю себе двоих взамен нашел по той же ставке. Только не начинайте про безалаберность и про то, что за копейки хорошего работника не сыщешь – эти ребята проверенные, братья одного из партнеров.

      —Двоих за неделю? Что с того, что братья? Проверку то устроили?

      —А то как. Все по сценарию. Я – покупатель, Ян и Тарас – полицейские. Мы якобы их спалили с поличным, они никого не сдали.

      —Ладно, бизнесмены, я в ваши дела не хочу лезть. Ты ко мне надолго то?

      —Нет, я забежал денег оставить Инне и посмотреть, как дела у вас тут идут, не идут ли.

      —Деньги ты сюда давай, я их припрячу, шоб не потерялись.

      —Нет, товарищ, мне велели деньги Инне и только ей передать. Не обижайтесь, но вам я ничего не дам.

      —Вот дрянь! Мерзавец! Супостат! Мне столько людей доверяли свои деньги на хранение, сколько ты никогда в жизни не повстречаешь! А тут какая-то мелкая зараза не доверит мне несколько грошей! А Инна эта – поганище редкостное! Мужиков водит, я видела, своими глазами видела! Она голодом морит меня, в могилу под руку ведет! А ты ей денег дать собираешься!

Старуха схватила лежавший рядом пульт от телевизора и швырнула им во Льва с атлетической, поразительной силой. Мишень не успела уклониться, так что ударило гостя прямо в лоб.

      —Ополоумела старая! – вскрикнул Лев.

      —Убирайся! Никогда сюда не приходи больше! В следующий раз убью! – верещала во всю глотку Марийона.

      Лев поспешил выскочить из комнаты и закрыть за собой дверь. Он тут же наткнулся на стоявшую посреди гостиной невысокую девушку, немного трясшуюся и сжимавшую в руках сумку. Одетая в клетчатую винтажную юбку, в водолазочке, походила барышня на сестру старушки, но с детским миловидным личиком. Лицо ее, по правде, перекосило неестественно, но не в том смысле, что его затянула ужасная гримаса, оно было таким, словно девушка только что встретилась с призраком. Ее большие грустные глаза сделались еще более грустными, они покраснели и намокли. Губы поджались, нос хлюпал.

      —Добрый день, Лев Павлович, – прощебетала она, как птичка, почти не разомкнув сжавшихся губ.

      —Инна, здравствуй. Чего это тебя перекосило так? Будто в первый раз этот концерт она дает, – расплылся в улыбке Лев.

      —И правда, не в первый. Она так кричит, что дом ходуном ходит, – продолжала щебетать птичка.

      —Не волнуйся ты так, она в хорошем расположении духа. Просто не заходи к ней ближайшие два часа. Такие стрессы сказываются на здоровье, моральном и физическом тоже.

      —Да, как скажете.

      —Это совет, не приказ. Ты где была то? Вообще, я к ней не собирался заходить, я деньги принес.

      —Я отбежала в магазин на пару минут, честное слово! Она захотела бульону куриного, а в холодильнике была только говядина, она так кричала, проклинала меня, я была вынуждена сходить за куриной грудкой. Я даже воду кипятить поставила. Прошу, не говорите об этом господину Вайтонису, – Инна приложила ладонь к ладони.

      —Успокойся ты, ничего я не скажу.

      —Благодарю, Лев Павлович! Спасибо вам огромное!

      —Ему и дела нет до нее…

Лев терпеть не мог молящих и просящих людей. Дело даже не в том, что он считал упрашивание наивысшим человеческим унижением, хуже, чем побираться, ему просто становилось не по себе. Раздражительно. По этой причине Лев поскорее сунул руку в карман, достал украденный коричневый бумажник, вынул оттуда оставшиеся деньги (несколько тысяч рублей) передал их Инне и поспешил удалиться. На этот раз через дверь.