Читать книгу Синдром обреченного - Екатерина Михайлова - Страница 1

Глава

1

Понедельник,

на

котором

сломалась

Вселенная

Мир не кончился ни гулом сирен, ни вспышкой ядерного огня. Он умер тихо, под аккомпанемент назойливого стука дождя по подоконнику и душераздирающего воя кофеварки, которая уже третью неделю умоляла о чистке. Он умер, а я даже не заметила – была занята попытками заставить тостер не жевать хлеб, а поджаривать его.

Воздух дрожал. Не метафорически, а буквально. Он вибрировал, как нагретый асфальт в зной, только было холодно. От этого звенеть начали зубы. Я потрогала стену – она была ледяной и едва заметно пульсировала, словно живая. Или словно что-то живое билось под её поверхностью, пытаясь вырваться.

Я видела пустоту. Проплешины в реальности. Маленькие, с ладонь, чёрные дыры в воздухе, которые впитывали свет, звук, даже запах. Они плавали по комнате, как масляные пятна на воде, и никто, кроме меня, не замечал их. Психиатр выписал таблетки и посоветовал меньше работать. А я просто перестала о них говорить. Но они не исчезли. Они росли.

Воздух на кухне треснул. Не со звуком, а с ощущением – будто кто-то надломил хребет самой тишине. Тишина распалась надвое, и из разлома хлынул ветер. Он пах озоном после грозы, жжёным сахаром и чем-то древним, пыльным, бесконечно чужим. Из щели посыпались искры цвета, которого нет в радуге – цвета, от которого сводило скулы и хотелось зажмуриться.

И тогда я услышала голос сквозь статику, сквозь шум, похожий на помехи между мирами:

«…не может продолжаться… нашли тебя… беги…»

Из разлома вывалилась фигура. Мужчина. Без сознания. На его виске мерцал участок кожи, распадавшийся на пиксели – глитч, который показывал то узор вен, то переплетение микросхем, то нечто вроде древних рун. Его одежда была ни тканью, ни металлом – что-то среднее, струящееся и твёрдое одновременно.

Я осторожно приподняла его и потащила на диван, прикрыв пледом с уродливыми оленями, который связала моя бабушка. Ткань пледа на мгновение показалась чуждой, будто и она не желала касаться этого существа. Когда его глаза открылись, я увидела золотые зрачки, полные ужаса и боли – и ещё чего-то, чего не могла назвать. Возраста. Бесконечного, нечеловеческого возраста.

Его ледяные пальцы вцепились мне в запястье с силой, от которой кости затрещали.

– Они идут, – прохрипел он, его голос был поломанным радиоприёмником, сквозь который доносились отголоски чужих голосов, чужих языков. – Они найдут эхо. Найдут тебя. Спасай… спасай нас… всех…

Потом его взгляд внезапно прояснился, стал почти человеческим – и в нём было ещё страшнее. Он посмотрел прямо на меня, будто видел сквозь кожу, сквозь время, сквозь саму ткань бытия.

– Ты даже не подозреваешь, что ты такое, – прошептал он. – А они знают.

Его рука разжалась, и он снова погрузился в беспамятство. На моём диване лежала самая большая загадка моей жизни – и возможно, ключ к тому, что происходит с миром. И он назвал меня «эхом». И сказал, что за мной охотятся.

За окном дождь усилился, стуча в стекло с такой яростью, будто хотел войти. Воздух снова задрожал – теперь уже не только на кухне. Тени в углах комнаты зашевелились гуще, плотнее, будто наливаясь чужим присутствием.

Понедельник только начинался. А мой мир, мой скучный, предсказуемый мир, тихо умер у меня на кухне. И что-то другое – холодное, древнее и безжалостное – уже стучалось в дверь.

Пока незнакомец лежал без сознания, а воздух в квартире сгущался до состояния желе, в голове у меня вспыхивали обрывки. Не воспоминания – скорее тени воспоминаний, стёртые и чужие, будто принадлежащие не мне.

Я видела двор из детства – тот самый, с ржавыми качелями и выцветшей горкой. Но в этих вспышках всё было иначе. Небо над двором не было голубым. Оно мерцало, как экран старого телевизора, залитое статикой цвета тёмного мёда. А по краям детской песочницы, вместо воробьёв, сидели Они.

Я не помнила их лица – возможно, их и не было. Но я помнила ощущение: тихий, непрерывный гул, исходящий от них, вибрацию, от которой молочные зубы ныли внутри дёсен. Они не были похожи ни на людей, ни на животных. Их силуэты будто состояли из наложенных друг на друга изображений, слегка сдвинутых, создающих эффект дрожания. Иногда у них проглядывало слишком много суставов на длинных пальцах. Иногда вместо головы – лишь мерцающее пятно, в котором угадывались очертания то ли лица, то ли схемы.

Они не приближались. Они просто наблюдали. Сидели на ветках старых тополей, которых в нашем дворе никогда не было. Стояли в дверях подъезда, растворяясь в тени, когда мама звала меня домой. В моих детских снах они были постоянными гостями – безмолвными фигурами за окном, от которых стекло покрывалось узором, похожим на морозный, но не холодным, а тёплым на ощупь.

Я всегда думала, что это просто детские страхи, плод слишком живого воображения. Психиатр в подростковом возрасте называл это «визуальными аурами», предвестниками мигрени. Но теперь, глядя на пульсирующую стену и тёмный разлом на кухне, я понимала – это были не ауры. Это были следы.

Возможно, они наблюдали не за двором. Они наблюдали за мной.

Один обломок всплыл особенно ярко: мне лет шесть, я прячусь в шкафу от грозы. Запах нафталина и старого дерева. И сквозь щель в дверце я вижу, как по стене моей комнаты, прямо под обоями с кроликами, пробегает волна – будто кто-то провёл невидимой кистью. Обои на мгновение стали прозрачными, как калька, и я увидела то, что было под ними: не стену из бетона, а бесконечную, уходящую в темноту решётку из света и тени, и в её ячейках что-то медленно шевелилось. А потом доносился звук – низкий, металлический скрежет, будто где-то в самой основе мира прокручиваются шестерни, которым давно пора сломаться.

Я тогда просидела в шкафу до утра, онемев от ужаса, который не могла объяснить. А утром мама, найдя меня, отругала за боязнь грозы. Никакой решётки на стене не было. Только кролики.

И вот теперь этот человек с пиксельной кожей на виске и золотыми глазами называет меня «эхом». И говорит, что они идут.

Может быть, они шли за мной всё это время. С самого детства. Может быть, эти проплешины в реальности, эти чёрные дыры – не дефект моего восприятия. А следы прицела.

На лбу незнакомца пиксельный глитч замерцал чаще, переливаясь болезнено-зелёным. Он стонал сквозь сон, его пальцы снова сжались в беспомощные кулаки. Я посмотрела на свои руки. Обычные руки. Никаких пикселей, никаких следов микросхем. Только маленький шрам от падения с тех самых качель во дворе. Шрам, который в свете мерцающего разлома на кухне вдруг показался слишком ровным, слишком геометричным – крошечный равносторонний треугольник.

С улицы донёсся звук – не грома, не сирены. Звук, похожий на гигантский лист металла, медленно сгибаемый в пустоте. Воздух в комнате снова дрогнул, и тени на стене на мгновение сложились в знакомый, леденящий душу узор: слишком много суставов на слишком длинных пальцах.

Они уже здесь. И они не просто идут.

Они вернулись.