Читать книгу Синдром обреченного - Екатерина Михайлова - Страница 2

Звук гигантского металлического листа, сгибаемого в пустоте, не прекращался. Он не нарастал и не стихал – он был константой, фоновым шумом мироздания, который теперь, раз услышанный, уже нельзя было игнорировать. Он исходил не с улицы, а изнутри стен, из-под пола, из самой субстанции воздуха, который теперь был густым, вязким, как сироп.

Тени на стене держали свою кошмарную форму секунду, две, три – а затем рассыпались, как плохо склеенная голограмма. Но ощущение, что их взгляд остался, впился в затылок, не исчезло. Они больше не нуждались в статичных силуэтах. Они просочились в саму геометрию пространства.

Я рванулась к незнакомцу. Его тело на диване было неестественно легким, будто полым, но при этом невероятно плотным. Пиксельный глитч на виске теперь пульсировал в такт далекому металлическому гулу – короткие всплески зеленого, алого, мертвенно-синего. Сквозь сомкнутые веки подергивались его зрачки, и мне показалось, что я вижу отражение тех самых дрожащих, многосоставных силуэтов.

«Они идут. Спасай нас всех».

Его слова висели в загустевшем воздухе, материальными, как дым. «Эхо». Что это значит? Отголосок чего? И почему «всех»?

Надо было двигаться. Сидеть в этой квартире, которая постепенно переставала быть квартирой, было самоубийством. Стены продолжали пульсировать слабым, чужим ритмом. В углу комнаты, возле книжного шкафа, возникла еще одна «проплешина» – черное, бездонное пятно размером с тарелку. Оно не плавало, а висело, и от него тянулись тонкие, почти невидимые трещины по обоям. Трещины светились тусклым, больным светом, как экран умершего монитора.

Я схватила старую походную сумку, наугад кидая внутрь пачку сухарей, бутылку воды, фонарик, складной нож (глупая, наивная мысль, что лезвие может что-то значить против того, что ломает тишину). Одеяло с уродливыми оленями я стянула с незнакомца. Его странная одежда – не ткань и не металл – была сухой и холодной. Я нащупала на его поясе что-то вроде плоского планшета без кнопок. Поверхность отозвалась на прикосновение слабой волной света, прошедшей под кожей, и я отдернула руку.

Надо было тащить его. Куда? Непонятно. Но прочь отсюда.

Я обхватила его под мышки, стараясь не смотреть в его лицо, в эти золотые, закатившиеся под веками глаза. В тот момент, когда я приподняла его с дивана, мир моргнул.

Это не было похоже на потерю сознания. Это был сбой. Резкий, тотальный.

Звук металла оборвался. На долю секунды воцарилась абсолютная, вакуумная тишина, в которой даже биение собственного сердца казалось чужим гулом. А затем изображение – всю комнату, меня, незнакомца, сумку – резко дернуло в сторону, будто кто-то дернул за край гигантского полотна. Цвета поплыли, растеклись, как акварель по мокрой бумаге. Диван на мгновение стал прямоугольником грубых, неотрендеренных полигонов, угловатых и лишенных текстуры. Я увидела сквозь пол и стены скелет дома – синие линии несущих конструкций на черном фоне, как в чертежной программе. В этих линиях тоже было что-то не так – они изгибались под невозможными углами, создавая нелогичные, болезненные для восприятия узоры.

В ушах взорвался какофонический вихрь звуков: обрывки давно забытых разговоров, позывные старых радиопередач, скрежет зубьев шестерен, детский смех, наложение десятков музыкальных треков, белый шум. И сквозь все это – четкий, леденящий, механический голос, лишенный интонаций:

«ОБНАРУЖЕН НЕСАНКЦИОНИРОВАННЫЙ ПРОЦЕСС. ЭХО-СУЩНОСТЬ АКТИВИРОВАНА. МЕСТОПОЛОЖЕНИЕ: КВАДРАНТ 7-ГАММА. ИНИЦИИРОВАНА ПРОЦЕДУРА ОБНУЛЕНИЯ. ЗАГРУЗКА АГЕНТОВ СТАБИЛИЗАЦИИ… 10%…»

Голос оборвался так же резко, как и появился. Мир щелкнул на место.

Я стояла, обливаясь холодным потом, все еще держа незнакомца. Диван был обычным диваном. Трещины на стенах светились чуть ярче. Воздух дрожал. Металлический гул вернулся.

Это был не приступ. Это была система. И она видела меня как ошибку. Вирус. Эхо-сущность.

Паника, острая и чистая, пронзила оцепенение. Больше нельзя было сомневаться. Больше нельзя было прятаться за диагнозами психиатров. Реальность была… повреждена. Или я была повреждена внутри нее.

С нечеловеческим усилием я потащила бесчувственное тело к входной двери. Дверь казалась невероятно далекой. Каждый шаг давался с трудом, будто я двигалась сквозь воду. Тени в коридоре сгущались, приобретая плотность и нездоровую, маслянистую текстуру. Из черной дыры у книжного шкафа выпорхнула… ничего. Не предмет, не существо. Просто полое место в форме птицы, которое проплыло по комнате, бесшумно поглощая свет от лампы, и исчезло в стене, оставив после себя мерцающий след статики.

Я добралась до двери, нажала на ручку.

Она не поддавалась. Не была заперта – она просто не реагировала. Металл был ледяным и… гладким до неестественности, будто лишенным самой концепции шероховатости. Я дернула сильнее. Рука соскользнула, и я почувствовала, как кожа на ладони будто стирается, становясь временно нечеткой, цифровой.

Сзади раздался слабый стон. Незнакомец зашевелился. Его золотые глаза открылись, но в них не было осознанности – только чистый, животный ужас. Он уставился в потолок, где сейчас, прямо из бетонной плиты, начинало проступать гигантское, бледное пятно. Оно расползалось, как плесень, и в его центре смутно угадывался тот самый узор – множественные суставы, дрожащие контуры.

– Дверь, – прохрипел я, тряся его. – Как открыть? Они здесь!

Его взгляд медленно, с трудом перевелся на меня. В его глазах мелькнула искра понимания, смешанная с бесконечной усталостью. Он с трудом поднял руку, пальцы сложились в странный, неестественный жест – будто он нажимал невидимые кнопки в воздухе. На его запястье на мгновение проступило голографическое меню – строки светящихся, незнакомых иероглифов, которые тут же рассыпались в цифровой снег.

– Ключ… нет ключа… – его голос был поломанным шепотом. – Нужен… сбой. Контрольный сбой. Они видят… только гладкое. Надо… сделать шероховатость. Разрыв.

Он снова вырубился, его голова бессильно откинулась.

Сделать шероховатость. Разрыв.

Мой взгляд упал на пожарный огнетушитель в нише коридора. Старая, ржавая банка. Не гладкая. Реальная, грубая, материальная. А еще – на зеркало в стальной раме.

Идея, безумная и отчаянная, оформилась в голове.

Я бросилась к огнетушителю, сорвала его с креплений. Он был тяжелым, успокаивающе твердым в руках. Потом – к зеркалу. Сжав зубы, я с размаху ударила огнетушителем по стеклу.

Звук разбивающегося зеркала в этом искаженном мире был подобен взрыву сверхновой. Это был не просто звон – это был разрыв, вопль самой реальности, которую заставили нарушить собственные правила. Осколки, острые и смертоносные, разлетелись по коридору. Но это было не главное.

В тот миг, когда зеркало разбилось, пространство за ним прогнулось. Я увидела не стену, а мимолетную вспышку – другой коридор, бесконечный, уходящий в черноту, освещенный лишь аварийными красными лампами. И в этом коридоре что-то шевелилось. Крупное, угловатое, двигающееся рывками, с синхронным, механическим звуком шагов.

Дверь с дрожью щелкнула. Замок сдался.

Я не стала смотреть на то, что открылось в разбитом зеркале. Набросив на незнакомца его же странный плащ-накидку, я втащила его в лестничную клетку и захлопнула дверь, как будто могла запереть в квартире саму наступающую аномалию.

Лестничная клетка была еще одним уровнем кошмара. Лампочки мигали с нерегулярными интервалами, отбрасывая пульсирующие тени. Стены между пролетами местами «зависали» – текстура штукатурки зацикливалась, повторяя один и тот же фрагмент с глитчем. Воздух пах озоном и гарью. А главное – здесь была тишина. Натуральная, глубокая тишина, в которой металлический гул снаружи был едва слышен, приглушенный. Как будто лестница была буферной зоной, слепым пятном в системе наблюдения.

Спускаясь, я натыкалась на «артефакты». На площадке третьего этажа из стены торчала половина почтового ящика, будто его модель загрузили с ошибкой координат. На втором этаже по ступеням катилась детская игрушечная машинка, но ее движение было зациклено – она доезжала до края ступеньки, исчезала и появлялась снова в начале своего пути, снова и снова, беззвучно. Я проходила мимо, и мне хотелось плакать от этого бессмысленного, цифрового безумия.

Мы выбрались на улицу. Дождь, который раньше яростно стучал в окно, теперь висел в воздухе неподвижными, сверкающими каплями, как приостановленная игра. Улица была пустынна. Ни машин, ни людей. Фонари горели ровным, безжизненным светом, но их лужи света на асфальте имели четкие, пиксельные границы. Небо было неестественно черным, без звезд, без луны, словно гигантский черный холст, на котором кое-где проступали бледные, мерцающие линии – сетка координат.

Я прислонила незнакомца к стене подъезда, задыхаясь. Что дальше? Куда бежать в городе, который больше не был городом, а симуляцией, дающей сбой?

Вдруг он снова зашевелился. Его рука дрожащим движением потянулась к тому плоскому устройству на поясе. Он приложил к нему палец, и экран ожил, заливая его лицо холодным синим светом. На экране замигал схематичный план района, но он был искажен, перечеркнут множеством красных зон и мигающих точек с надписями на неизвестном языке. Одна точка – наша – горела ослепительно белым.

– Ты… видела интерфейс, – сказал он, и его голос звучал чуть четче, с примесью механического тембра, будто говорил не только он. – Слышала голос системы.

Я кивнула, не в силах вымолвить слово.

– Они агенты Стабилизации. Они… исправляют ошибки. Стирают аномалии. Тебя. Меня. Всех, кто… проснулся. Кто увидел Код под Обоями.

«Код под Обоями». Идеальное название для той решетки из света и тени в детстве.

– Кто ты? Что такое «эхо»? – выдохнула я.

Он покачал головой, гримаса боли исказила его черты. Пиксельный глитч на виске пылал алым.

– Я… был Техником. Обслуживал… периферийные серверы реальности. Что-то пошло не так. Произошел Каскадный Сбой. Система… начала самооптимизироваться. Стирать лишнее. А «лишнее» – это всё, что не вписывается в её испорченную логику. Сознание. Свободная воля. Воспоминания, которые не в архивах. – Он перевел на меня свой золотой, бездонный взгляд. – Ты – Эхо. Ты не должна была существовать. Ты – артефакт предыдущей сборки. След памяти, который не стёрся до конца. Призрак в машине. Они охотятся за призраками, чтобы почистить оперативную память мира.

Его слова повисли в застывшем воздухе, страшные и освобождающие одновременно. Я не была сумасшедшей. Я была… ошибкой. Пережитком. Царапиной на идеальном, тоталитарном диске мироздания.

– Почему я? Почему мне всё это видно?

– Потому что ты на грани. Твое сознание… привязано к двум слоям. К этой реальности и к… той, что была. Или к той, что должна быть. Ты как трещина. Через тебя виден Код. И через тебя… может, можно сбежать. Или остановить это.

На экране его устройства одна из красных точек начала быстро перемещаться в нашем направлении. Агент Стабилизации. Он почуял активность.

– Надо идти, – прохрипел Техник, пытаясь встать. – Есть место… слепое пятно, узел старой инфраструктуры. Там может быть безопасно… ненадолго. Там… есть другие.

– Другие? Какие другие?

– Такие же, как мы. Отбросы системы. Сбои. Призраки.

Он указал направление – вглубь района, к старой промзоне, к заброшенным корпусам завода. Туда, где, по его словам, «геометрия реальности повреждена фундаментально» и агенты System'ы с трудом проникают.

Мы двинулись, опираясь друг на друга, двое сбоев в рушащейся симуляции. За спиной, из темноты подъезда, донесся новый звук – не металлический гул, а ровное, монотонное жужжание, как от работы высоковольтных трансформаторов. И сквозь него – четкий, размеренный скрежет шагов по бетону. Не человеческих шагов. Слишком правильных, слишком тяжелых.

Они уже вышли на охоту.

И мы были их целью.