Читать книгу Фаина Раневская. Один день в послевоенной Москве - Екатерина Мишаненкова - Страница 3

В чем была главная особенность первых послевоенных лет? Наверное, в том, что все верили в лучшее. Страна лежала в руинах, но опьяненные Победой люди готовы были терпеть лишения, работать на износ и стремиться вперед, к светлому будущему, которое обязательно наступит. Потому что они видели чудо и чувствовали себя причастными к сотворению этого чуда, ведь это их руками была сломлена мощь фашистской Германии. «Все мое поколение, за исключением разве некоторых, переживало трудности, – вспоминал известный строитель В.П. Сериков. – Но духом не падали. Главное – война была позади. Была радость труда, победы, дух соревнования».

Совсем скоро это радостное ожидание, задавленное бытовыми проблемами и тяжелой работой, должно было превратиться в мечту, а потом у большинства людей и вовсе в сожаления о несбывшемся. Но эта вера в чудо наложила отпечаток на все поколение.

Из воспоминаний Алексея Щеглова, «эрзац-внука» Фаины Раневской:

В один особенно жаркий день у Прутов на даче было решено идти купаться. Куда? Никакой речки я в округе не замечал. Был только пруд, которым кончалась дачная улица.

«Это не „Прут“, а „пруд“, – учила меня бабушка, – на конце не „т“, как у Софьи Ефимовны, а „д“!» В этом тесном пруду тогда бил холодный ключ, и однажды там утонул несчастный юноша – случился сердечный приступ. На этот пруд никто идти не хотел. А речка все-таки была – маленькая, незаметная, но не ручей – вилась себе среди кустов, выходила на луг перед Ильинской красной церковью, и там среди холодной травы мы расположились для купания.

Я не умел плавать – бабушка, Фуфа и Пруты сидели на траве, а мама держала меня и ласково и медленно окунала в речную прохладную блестящую рябь – веселую и неожиданную, с желтым песчаным дном, похожим на полосатое нёбо у нашего кота.

Каким же оно все-таки было – поколение переживших войну и встретивших Победу?

Прежде всего, как уже сказано, оно верило в счастливое будущее. Второй особенностью было, пожалуй, то, что люди после войны очень идеализировали предвоенное время. Четыре года страданий и лишений как бы скорректировали их память, заставив помнить только о хорошем. Так часто бывает с воспоминаниями о молодости – очень многим кажется, что сорок лет назад трава была зеленее, еда вкуснее, а люди добрее. Но то сорок лет, а то четыре. Война перепахала сознание людей, проложив глубокую колею, разделившую жизнь на до и после.

Возможно, именно поэтому во второй половине 40-х наибольшим спросом в библиотеках пользовались сказки и приключенческие романы. Это было некое бегство от жестокой реальности в мир грез, или как писал один фронтовик: «страшная жажда всего, что не связано с войной». Людям нужна была компенсация той безумной психологической нагрузки, которую они пережили, нужно было что-то яркое и красивое, чтобы забыть увиденные ужасы. Для этого и нужны были развлекательные книги, веселая музыка и конечно лучший из изобретенных к тому времени способов ухода от реальности – кино.

Неудивительно, что лидерами проката с середины 40-х и в первой половине 50-х были в основном приключенческие ленты, комедии и романтические мелодрамы про красивую любовь. В основном это были трофейные фильмы: «Девушка моей мечты», «Индийская гробница», все четыре части «Тарзана» и многие другие, уже давно забытые. Но работал и советский кинематограф – уже в 1945 году вышли такие популярные фильмы, как «Близнецы» и «Пятнадцатилетний капитан», выпустили на экраны и «Сердца четырех», снятые еще до войны, но долгое время считавшиеся слишком легкомысленными. В 1946 году на экраны вышли «Беспокойное хозяйство» и «Каменный цветок», взявший на Каннском фестивале приз за лучшее цветовое решение.

Из воспоминаний Людмилы Гурченко:

Потом я влюбилась в американскую актрису Жанетт Мак-Доналд. На экранах шли фильмы с ее участием: «Роз-Мари», «Таинственный беглец», «Двойная игра» и «Спринг Тайм» – что значит «Весенние дни». Этот фильм мне больше всех нравился. Неизменный партнер Жанетт Мак-Доналд – красавец Эдди Нельсон. Ну то, что я наизусть знала всю музыку из всех картин «от и до» – это «як закон». Но актриса… Жанетт Мак-Доналд была моим идеалом во всех отношениях – голос, внешность, мимика, «игра», ослепительная улыбка – все неотразимо!

Перед лентами с ее участием шел титр: «Этот фильм взят в качестве трофея после разгрома немецко-фашистских захватчиков». И после этого грозного известия начиналась такая розовая, безоблачная жизнь, с музыкой, перьями, пудреными париками, шляпами, кринолинами и кружевами… Все так соскучились по красоте, по музыке, что смотрели этот фильм по десятку раз. А я еще больше.

Власти хорошо понимали, что людям необходим этот мир грез, чтобы отдыхать от суровой реальности – разрушенных городов, нехватки еды, постоянной тяжелой работы и т. д. Поэтому кинотеатры восстанавливались быстрее, чем многие другие объекты. Так, в мае 1948 года, после капитального ремонта, в Москве уже заработал кинотеатр «Форум», и народ радостно повалил туда смотреть новый цветной фильм Ивана Пырьева «Сказание о земле Сибирской».

Праздничная иллюминация и салют на Красной площади в честь 800-летия основания Москвы 7 сентября 1947 года.

Иван Александрович Пырьев

Елена Кузьмина. «О том, что помню»

Была у Пырьева еще одна особенность. Он любил мечтать, а мечтая, что-то придумывать. И сам потом верил в свои выдумки. Он, как Жюль Верн и подобные ему фантасты, наделял своих героев крыльями, жабрами, фантастической техникой.

Одно время Пырьев ставил фильмы о колхозах. Но не о тех колхозах, которые существовали в то время на самом деле. Он не хотел видеть грязь, бедность, безграмотность. Он придумывал самих героев. Богатых, нарядных, грамотных, веселых и счастливых…

У окружающих эта неправда вызывала раздражение и нарекания. Пырьева обвиняли в приспособленчестве. Да, вероятно, в то время это так и казалось. Никто не верил в возможность быстрых перемен. Но Пырьев, зажав уши, вел свою линию.

Но, пожалуй, самым знаменитым, можно даже сказать знаковым или культовым, фильмом послевоенных лет стала другая картина Пырьева – комедия «Кубанские казаки» с неизменной Мариной Ладыниной в главной роли. Фильм рассказывал о богатой и веселой жизни послевоенной деревни, за что его впоследствии, после разоблачения культа личности и тем более в 90-е, много критиковали.

С одной стороны, было за что. Картина показывала выдуманную, лакированную действительность, которую рисовали в официальных сводках, замалчивая реально существующие проблемы. Так, например, в конце 1946 года в «Огоньке» была напечатана оптимистичная заметка П.Я. Селезнева, секретаря Краснодарского краевого комитета партии: «Кубань живет хорошо, на славу! Колхозные закрома полны, урожай собрали вовремя и все другие работы справили. В этом году наш край дал государству шестьдесят четыре миллиона пудов хлеба, на пять миллионов пудов больше, да мяса сдали без малого вдвое против прошлогоднего». В это же время на рассмотрение Сталину поступила подборка документов об истинном положении дел с продовольствием в стране и сопроводительная записка от Берии: «31 декабря 1946 г. Представляю Вам полученные от т. Абакумова сообщения о продовольственных затруднениях в некоторых районах Молдавской ССР, Измаильской области УССР и выдержки из писем, исходящих от населения Воронежской и Сталинградской областей, с жалобами на тяжелое продовольственное положение и сообщениями о случаях опухания на почве голода».

Но критики, особенно постперестроечные, не жившие в те годы, не понимали, что было нужно людям, недавно перенесшим тяготы великой войны. Журналистка Т. Архангельская вспоминала, как в интервью одна из участниц съемок фильма рассказывала ей, что массовка, весело гулявшая по ярмарке и разглядывавшая горы фруктов, изготовленных из папье-маше, была голодной, но веселой. Они радовались съемкам, а вовсе не возмущались тем, что участвуют в создании обмана. «Мы верили, что так и будет и что всего много будет, – говорила она, – чего захочешь. И нам так нужно было, чтобы все было нарядно и чтобы песни пели».

У Раневской на эти годы приходятся тоже три самые легкие веселые картины из всей ее довольно небольшой фильмографии (она за всю жизнь сыграла всего в двадцати семи фильмах, включая телеспектакли, короткометражки и эпизодические роли без слов). Это «Небесный тихоход», «Весна» и «Золушка». Во всех них она себе образы создала фактически сама, благо режиссеры ей не мешали, а Григорий Александров, снимавший «Весну», так и вовсе поощрял, он как раз любил приглашать больших артистов на маленькие роли и давать им творческую свободу. Но о «Весне» еще будет разговор в другой главе.

«Золушка» тоже стала одной из самых удачных картин с участием Раневской. В ней все идеально совпало – прекрасный сценарий, талантливый режиссер, отличный оператор и целое созвездие лучших советских актеров того времени. Золушку играла Янина Жеймо, Короля – Эраст Гарин, Лесничего – Василий Меркурьев. Работали они все с воодушевлением и буквально вживались в своих героев.

Фаина Раневская и Любовь Орлова в фильме «Весна»

Фаина Раневская: «В сцене, где я готовилась в к балу, примеряла разные перья – это я сама придумала: мне показалось очень характерным для мачехи жаловаться на судьбу и тут же смотреть в зеркало…»

Янина Жеймо: «И тогда я пошла на хитрость».

Янина Жеймо: «Моя Золушка не могла просто из чувства страха и покорности исполнить приказание Мачехи».

Янина Жеймо вспоминала, как снималась знаменитая сцена, где Золушка надевает туфельку своей сестре: «В сценарии Евгения Шварца „Золушка“ героиня просто надевала туфельку по приказанию мачехи. Моя Золушка, как я ее представляла, не могла просто из чувства страха или покорности мачехе исполнить приказание. Я долго просила Шварца дописать фразу, объясняющую согласие Золушки надеть туфельку. Но он считал, что для Золушки, которую любят дети всего мира, ничего не нужно объяснять… И тогда я пошла на хитрость. На съемке эпизода с туфелькой Раневская-мачеха начинает льстиво уговаривать Золушку надеть туфельку. Я, Золушка, молчу. Раневская опять обращается ко мне. Я опять молчу. Фаина Георгиевна теряется от моего молчания и неожиданно для всех – и для самой себя тоже – заканчивает фразу: „А то я выброшу твоего отца из дома“…» Жеймо не ошиблась в своих ожиданиях – Шварц принял этот экспромтом родившийся вариант. В таком виде сцена и вошла в картину.

Были и другие знаменитые фразы и эпизоды, родившиеся прямо на съемках. Так например, Раневская писала в дневнике: «В сцене, где готовилась к балу, примеряла разные перья – это я сама придумала: мне показалось очень характерным для Мачехи жаловаться на судьбу и тут же смотреть в зеркало, прикладывая к голове различные перья, и любоваться собой».

Георгий Андреевский. «Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху 1930–1940 гг.»

За киносценарий полнометражного фильма, например, можно было получить от 30 до 80 тысяч, а за съемку фильма кинорежиссеру полагалось от 20 до 75 тысяч рублей. Ежемесячно кинорежиссеры, даже если они и не снимали фильмы, получали зарплату. Зарплата наиболее выдающихся режиссеров составляла 4–5 тысяч, а невыдающихся – 2–3 тысячи. Актеры высшей категории в период съемки фильма получали 3,5–4 тысячи рублей в месяц. А вот низшая ставка актера третьей категории составляла всего тысячу рублей. Эта ставка уже приближалась к зарплате следователя прокуратуры…

…К тому же жизнь была дорогая, фильмов снималось мало, телевидения еще не было или почти не было, и артистам приходилось искать любую возможность, чтобы подработать. Такую возможность давали концерты, и прежде всего «левые», где гонорар устанавливался по договоренности, а не по ставке, которая была копеечной. Имена знаменитых артистов на афишах служили отличной приманкой для зрителей, а следовательно, для извлечения дохода. И все были довольны. Артисты – «наличными», зрители – знаменитостями, администраторы – сборами. Недовольным оставалось только государство: оно не получало налоги…

…Государство вело решительную борьбу с жуликами и расхитителями социалистической собственности, и суды были завалены многотомными делами о хищениях, злоупотреблениях и растратах.

Были в послевоенные годы и другие популярные развлечения. Все, наверное, помнят, как в фильме «Место встречи изменить нельзя» Глеб Жеглов лихо обыгрывал Копченого в бильярд. Это действительно был один из самых популярных видов досуга, особенно расцветший в конце 40-х. В 30-е против бильярда были серьезные гонения, как и против других азартных игр, на «интерес» же мало кто играл, в основном на деньги. Но после войны власти смотрели на подобные развлечения сквозь пальцы, не до того было.

Так что бильярдные открывались вполне легально, причем не только в ресторанах, но и в таких солидных заведениях, как Дом учителя, Дом архитектора, Дом санитарного просвещения и т. п., не говоря уж о многочисленных санаториях и домах отдыха. В том числе его повсеместному распространению помогло и то, что в СССР появилось много хороших трофейных бильярдных столов, вывезенных из Германии.

19 апреля 1948 года в парке Горького открылась бильярдная на пятнадцать столов, работавшая с одиннадцати утра до двенадцати ночи. Маркерами там служили три женщины, выдававшие шары, кии, мел. Время начала игры записывалось мелом на доске, а по окончании игры ее участники платили деньги в кассу. Час игры стоил полтора рубля. А вот в бильярдной в подвале гостиницы «Метрополь» час игры стоил тридцать рублей. Но и игроки туда ходили непростые, для них это была плевая сумма, на бильярде в «Метрополе» тогда проигрывались тысячи рублей. Там да и в других таких же серьезных местах бывали профессионалы, для которых это был способ зарабатывать на жизнь.

Впрочем, на деньги тогда и в ресторанах, и во дворах играли во что угодно. Когда в 50-х вновь начались гонения на азартные игры, поймали немало профессионалов не только бильярда, но и преферанса, и даже шахмат.

Еще одним вполне легальным способом просаживать деньги можно было на ипподромах. Там после войны все время царил настоящий ажиотаж. Трибуны были забиты до отказа, деньги текли рекой. И это в условиях послевоенной нищеты и разрухи! Но азартные люди охотно спускали на бегах все заработанное и уж тем более все наворованное – естественно, довольно большую часть клиентов букмекеров составляли игроки, живущие на нетрудовые доходы.

Москвичи на скачках. 1956 год

Рысистые испытания на Московском ипподроме. 1956 год

Из воспоминаний Алексея Щеглова:

В свободный день Фаина Георгиевна решила поехать со мной на ипподром. Очевидно, она задумала эту акцию еще в Москве, ведь мы жили на Беговой, рядом с ипподромом, но в 1949 году он сгорел и был надолго закрыт. Как всегда, Фуфа хотела сделать своему «эрзац-внуку» подарок. Довольно быстро насладившись видом лошадей, Раневская вошла в азарт и стала делать ставки на различные номера в заездах, все больше втягиваясь и раз от разу проигрывая все больше. Кончилось тем, что мы в чужом городе, далеко от дома, остались без единой копейки, и Раневская ехала со мной на трамвае «зайцем», ни жива ни мертва от страха в ожидании контролера.

В тот приезд во Львов у Раневской, впрочем, как обычно, была бессонница. Она рассказывала об одном из эпизодов ее ночных бдений: выйдя однажды на балкон гостиницы, Фаина Георгиевна с ужасом обнаружила светящееся неоновыми буквами огромных размеров неприличное существительное на букву «е». Потрясенная ночными порядками любимого города, добропорядочно соблюдавшего моральный советский кодекс днем, Раневская уже не смогла заснуть и лишь на рассвете разглядела потухшую первую букву «м» на вывеске мебельного магазина, написанной по-украински: «Мебля».

Ставок в то время существовало только три вида: «одинар» – это когда ставка делалась на одну лошадь в одном заезде, «двойной одинар» – ставка на двух лошадей в двух заездах и «парный одинар» – когда ставка делалась на двух лошадей в одном заезде. Жокеев знали в лицо и по именам, у своей публики они были не менее популярны, чем какие-нибудь артисты.

Но, пожалуй, ничто не могло сравниться по популярности с футболом (кроме кино, конечно). После войны любовь к спортивным соревнованиям вышла на новый виток. Люди остро нуждались в положительных эмоциях и чувстве единения, чтобы хоть как-то заменить те эмоции, которые ощущали, слушая по радио сводки об очередных победах.

И конечно, наибольшим успехом пользовался самый дешевый и массовый вид спорта – футбол. Ведь для него даже профессионалам требовалось не так много инвентаря, а любители и вовсе могли играть в него в каждом дворе.

Главным стадионом города стал отстроенный стадион «Динамо», а главными командами – «Динамо», «Спартак», «ЦДКА» (Центрального дома Красной армии), «Торпедо», «Крылья Советов», «Локомотив» и «Зенит». Больше всего болельщиков было у «Спартака», потому что эта команда считалась рабочей, она представляла промкооперацию. Зато болельщики милицейской или армейской команд были более сплоченными. Но все болели за своих до самозабвения. Кто не попадал на стадион, стояли у репродукторов на улице, собирались около автомашин, в которых были радиоприемники, слушали, спорили, кричали «Ура», ругались друг с другом. Победа любимой команды воспринималась как праздник. Было замечено, например, что когда побеждала команда «Торпедо», на Автозаводе имени Сталина повышалась производительность труда.

Билет на стадион стоил недорого, почти как билет в кино, поэтому в принципе это было самое что ни на есть массовое развлечение, доступное каждому (хотя, конечно, были тогда уже и перекупщики-спекулянты). Но социальный состав болельщиков был самый разнообразный. Люди интеллектуального труда, богема и партийные лидеры болели так же отчаянно, как и простые работяги.

Футболу в то время покровительствовали первые лица страны, что, правда, не всегда благотворно сказывалось и на спорте, и на самих спортсменах. Так, например, зрители, собравшиеся 16 августа 1952 года на московском стадионе «Сталинец», так и не дождались начала матча между футбольными командами ЦДСА (до 1950 года ЦДКА, в наши дни ЦСКА) и киевским «Динамо». Объяснений не последовало – просто отменили, и все. Позже стало известно, что легендарная «команда лейтенантов», как называли ЦДСА болельщики тех лет, распущена. И тоже безо всяких объяснений. Лишь много лет спустя стал известен приказ № 793 Комитета по делам физической культуры и спорта «О футбольной команде ЦДСА»: «За провал команды на Олимпийских играх, за серьезный ущерб, нанесенный престижу советского спорта команду ЦДСА с розыгрыша первенства СССР снять и расформировать». Дело в том, что на завершившихся 3 августа 1952 года XV Олимпийских играх, первой Олимпиаде, в которой участвовали советские спортсмены, советская футбольная сборная, костяк которой составляли армейцы, проиграла полуфинальный матч команде Югославии. Но реальная причина скорее всего была иной – армейской команде покровительствовало Министерство Вооруженных Сил СССР, а динамовцев опекал Берия, болезненно переживавший превосходство ЦДСА над своим «Динамо». Он, по мнению многих спортивных историков, и воспользовался проигрышем на Олимпиаде, чтобы убедить Сталина дать добро на разгон ненавистных «лейтенантов».

На трибунах Центрального стадиона «Динамо» во время международного матча между сборными командами Германской Федеративной Республики и Советского Союза.

Футбольный матч между сборными командами Франции и СССР в Москве (счет 2:2), 1955 год. Капитаны команд Роже Марше слева) и Игорь Нетто обмениваются традиционными вымпелами.

Георгий Андреевский. «Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху 1930–1940 гг.»

Но не только футболом, хоккеем, бильярдом и бегами был тогда сыт человек. Из подмосковных водоемов он таскал налимов и щук и не только стрелял по тарелкам, но и охотился на волков, кабанов и другую живность, он ходил на лекции и встречи с писателями, посещал уроки бальных танцев в ЦПКиО имени Горького и в «Сокольниках», которые стали у нас культивировать в конце сороковых годов в пику загнивающему Западу, он ходил в походы и запускал воздушных змеев…

Перед Новым, 1946 годом в Москве открылись елочные базары. В центре базара на Манежной площади стояла двадцатиметровая елка, а по бокам входа на ярмарку – две избушки на курьих ножках и расписные сани с запряженными в них тройками лошадей. На самой ярмарке маленькие избушки и теремки до конца января торговали украшениями, игрушками, пирожными, конфетами, одеколоном, пудрой, помадой, бутербродами, папиросами, табаком, книжками, альбомами с вырезными картинками и прочими мелочами…

Летом в Центральном, Измайловском и других парках открывались танцплощадки. На них до двенадцати ночи звучали вальсы, фокстроты и танго, а завсегдатаи, держа фасон, носили в танце на открытых ладонях маленькие ручки своих дам. За отсутствием кавалеров женщина танцевала с женщиной, «шерочка с машерочкой». С эстрады время от времени «для оживляжа» объявлялся танец с разбивкой пар или «белый танец», в котором «дамы приглашали кавалеров». Если же кто хотел разбить пару, то подходил к ней и хлопал в ладоши…

А сама Москва под конец войны стала выглядеть неважно. Пожары не способствовали ее украшению. В ней давно не красили дома, не мостили улицы, не сажали цветы и деревья. На Чистопрудном бульваре трава была вытоптана, а сам пруд превратился в грязную лужу. Пришла в запустение и площадь у Белорусского вокзала, а мостовая в Кривом переулке, это между улицей Разина (Варварка) и Мокринским переулком, пришла в такое состояние, что в ее выбоинах и ямах ежедневно застревали машины. Надо было очистить пруд, привести в порядок площадь у вокзала, убрать с нее трамвайный круг, разбить сквер и вообще сделать очень много нужных и неотложных дел…

В домах, например, прохудились и текли крыши, развалились подъезды. Некоторые из них были так изуродованы, что нельзя было ни войти в дом, ни выйти из него. Во флигеле дома 10 по Конюшковской улице упразднили крыльцо (на дрова, наверное, растащили), и теперь, чтобы выйти на улицу, жильцам приходилось прыгать на землю чуть ли не с двухметровой высоты. Необходимо было восстановить подоконники, двери, рамы, которые в холодные зимы жители города выломали и сожгли…

В начале 1946 года открылись после ремонта Сандуновские бани, заработали в городе шестьдесят чайных. В новой чайной на Добрынинской (Серпуховской) площади стала подаваться традиционная «пара чая» – один большой чайник с кипятком и маленький – с заваркой…

В городе появились булочные, работавшие круглосуточно и продававшие хлеб без карточек. Такими стали булочные в доме 30 на Кировской (Мясницкой) улице, в доме 2 на Малой Бронной, а в доме 6 на улице Горького (Тверской) открылся большой хлебный магазин, который тоже продавал хлеб без карточек…

После «годов трудов и дней недоеданий» Москве особенно нравилось устраивать всякие парады и праздники. Физкультурные парады на стадионе «Динамо» были яркими и интересными. Спортсмены советских республик одевались в разноцветные костюмы. Сотни их на поле стадиона, делая упражнения, складывали из своих тел лозунги и составляли картинки…

А какие воздушные парады проходили в Тушине! В 1946 году москвичи увидели здесь впервые вертолет, геликоптер, как тогда говорили, а также самолет «Утка», у которого крылья были в конце фюзеляжа, и казалось, что он летает хвостом вперед. На празднике в честь Военно-морского флота в том же году, который проходил в Химках, левее автомобильного моста, присутствовали участник обороны Порт-Артура А. С. Максимов и матрос с крейсера «Варяг» А. О. Войцеховский. На глазах собравшихся тысяча двести краснофлотцев, как тогда называли моряков, переплыли канал с разноцветными воздушными шариками, так что получались волны разного цвета, и на другом берегу отпустили шарики в небо (тогда воздушные шарики летали). Потом был морской бой с подводной лодкой, минной атакой и дымовой завесой. Ну а под конец на берег был высажен десант, летели мины, ракеты, началась стрельба, потом потасовка, и все закончилось, ко всеобщему удовольствию, победой «наших»…

2 июля 1945 года в «Вечерней Москве» стали публиковаться прогнозы погоды. Их просматривали даже те, кто газеты вообще не читал.

Удивительно, но все это возрождение, весь возврат к довоенной мирной жизни происходили на фоне не только послевоенной разрухи, но и острейшего продовольственного кризиса. Первые признаки ухудшения ситуации на продовольственном рынке появились летом 1946 года – засуха, охватившая ряд регионов Центральной России, Среднего и Нижнего Поволжья, а также Украину и Молдавию, поставила под угрозу судьбу урожая в этих областях. Правда, поначалу казалось, что все не так страшно, потому что хороший урожай ожидался в Сибири и Казахстане. Но в период уборочной кампании там начались проливные дожди, техника вязла в земле, и большую часть урожая пришлось убирать вручную. В результате валовой сбор зерна в 1946 году составил 39,6 млн т, что было на 7,7 млн т меньше, чем в 1945 году, и в 2,4 раза меньше, чем в предвоенном 1940 году.

Репродукция картины Сергея Григорьева «Вратарь»

Продуктовые карточки 1947 года

Власти, стремясь не допустить сокращения государственного резерва хлеба, пошли по тому пути, который уже приводил к голоду в 20-е годы, – ввели обязательную продразверстку. Колхозы и совхозы получили так называемую надбавку к плану и вынуждены были отдать хлеб, предназначенный для крестьян, которым за работу платили не деньгами, а зерном. Деревня оказалась на грани голода.

В городе ситуация была получше, там еще с войны получали продукты по карточкам. Всего в 1945 году карточной системой были охвачены 80,6 млн человек. Существовали рабочие карточки первой и второй категории, а также специальные карточки для служащих, детей и иждивенцев. Нормы отпуска продуктов по карточкам, а также цены на эти продукты были строго фиксированными (например, дневная норма отпуска хлеба по рабочей карточке первой категории составляла 800 г., а по карточке второй категории – 600 г. Нормы для служащих, иждивенцев и детей были еще ниже). Цены на продукты, распределяемые по карточкам – их называли пайковыми ценами, – были существенно ниже цен на рынке или в коммерческих магазинах. Например, пайковая цена ржаного хлеба летом 1946 года составляла от 75 копеек до 1 рубля 15 копеек за 1 кг в зависимости от региона. А его коммерческая цена была от 8 до 10 рублей за кг.

В сентябре 1946 года Совет Министров СССР и ЦК ВКП(б) начали так называемую кампанию за экономию хлеба, и прежде всего, конечно, повысили пайковые цены. В соответствующем постановлении было написано, что это вынужденная мера, поскольку «без серьезных жертв невозможно ликвидировать тяжелое наследие войны». Правда, в качестве компенсации обещали снизить коммерческие цены, но на деле пайковые цены выросли в 2,5–3 раза, а коммерческие были снижены на 10–20 %. Да и надбавки к зарплатам, которых все тоже очень ждали, оказались совсем небольшие: получающим до 300 рублей была установлена надбавка 110, до 500 рублей – 100, до 900 рублей – 80 в месяц. Надбавку в 60 рублей получили неработающие пенсионеры и 80 – студенты.

Передовики сельского хозяйства из республик СССР на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке в Москве, 1954 год

Когда о грядущем постановлении сообщили местным партийным организациям, оттуда стали поступать недоуменные вопросы: «Как жить дальше?.. Поймите, если сейчас на семью в три человека требуется 600–700 рублей, чтобы выбрать продукты, то ведь это еще не все. Мыла правительство не дает, жиров нет, выдают заменители, керосина нет. Все обносились до крайности. Заработка едва хватает на паек, где брать деньги на квартиру, одежду, мыло?» Вопросы вызывало и то, что правительство требовало от своих граждан пойти на жертвы, но в то же время оказывало продовольственную помощь другим странам. Только в течение 1946–1947 годов во Францию, Болгарию, Румынию, Польшу, Чехословакию, Югославию и другие страны из Советского Союза было отправлено 2,5 млн т зерна.

Разумеется, после того, как содержание постановления стало известно местным парторганизациям, слухи просочились довольно быстро и вызвали настоящую панику. Люди заговорили даже о новой войне – другого повода для повышения цен они не могли себе представить. 14 сентября секретарь ЦК ВКП(б) Н.С. Патоличев сообщал Жданову: «Следует особо отметить, что во многих городах, в том числе в Москве, Ленинграде, населению известно о повышении пайковых цен в ближайшее время. В магазинах в связи с этим скопились очереди, население пытается выбрать продукты за сентябрь, а коммунисты недостаточно осведомлены для того, чтобы провести нужную разъяснительную работу среди населения, в связи с чем было бы целесообразно и необходимо опубликовать постановление об изменении цен не позднее 15 сентября, т. е. завтра».

Елена Зубкова. «Послевоенное советское общество: политика и повседневность. 1945–1953»

По неполным данным, осенью 1946 г. за хищение хлеба в СССР были осуждены 53 369 человек, из них 36 670 человек (74,3 %) приговорены к лишению свободы. Среди общего числа осужденных (по всем видам преступлений) в 1946–1947 годах около 50 % составляли женщины с малолетними детьми, которые должны были следовать за своими матерями. Всплеск так называемой «женской преступности» в эти годы был прямым следствием голода, так же, как и рост преступлений, совершенных детьми и подростками. Часто наказание – от 5 до 8 лет заключения в исправительно-трудовом лагере – совершенно не соответствовало степени содеянного (такой срок можно было, например, получить за кражу нескольких картофелин с колхозного поля или одного килограмма муки).

Через 10 дней после повышения пайковых цен 27 сентября 1946 года правительство и Центральный Комитет партии приняли новое постановление – «Об экономии в расходовании хлеба», снимающего часть населения с пайкового снабжения. Это был удар посильнее повышения цен. Прежде всего пострадали жители сельской местности, там были сняты с пайкового снабжения хлебом 23 млн человек. В городах та же участь постигла еще 3,5 млн человек, в основном неработающих взрослых иждивенцев. Одновременно ухудшалось качество выпекаемого хлеба: с 1 ноября 1946 года была официально установлена норма примеси овса, ячменя и кукурузы при хлебопечении до 40 %, а для Москвы и Ленинграда – до 25 %.

После снятия с пайкового снабжения иждивенцев и жителей сельской местности много народу ринулось в города, устраиваться на заводы. Промышленные предприятия Ленинграда, например, приняли в октябре 1946 года в два раза больше рабочих, чем в сентябре.

Но несмотря на все меры, справиться с кризисом не удавалось. Следующим шагом стали денежная реформа 1947 года и отмена карточек, но надо сразу сказать – экономическая целесообразность этого крайне сомнительна. Главной целью обеих реформ было показать и населению, и всему миру силу советской экономики.

Естественно, и эти реформы не обошлись без утечки информации, и в конце ноября 1947 года началась паника. В то время в сберкассы ежедневно поступало около семи-восьми миллионов рублей и примерно столько же выплачивалось вкладчикам. Но 28 ноября объем денежных операций увеличился в три раза, 29 ноября в семь раз, а 30-го – уже в десять.

В промтоварных магазинах скупали все, что только можно. Дорогостоящие товары, до этого лежавшие месяцами, буквально сметались. Так, в трех мебельных комиссионных магазинах мебельные гарнитуры стоимостью 30, 50 и 60 тысяч рублей к 29 ноября были уже проданы, а на гарнитур за 101 тысячу рублей, который не могли продать в течение трех лет, имелись уже четыре покупателя. Меха, золото, серебро, драгоценности исчезли за три дня. 2 декабря из дюжины ювелирных магазинов Москвы работали только три, остальные закрылись на «учет», потому что им нечего было продавать.

Когда кончились ценные товары, люди стали скупать все подряд. В Петровском пассаже в магазине узбекской промкооперации распродали даже все тюбетейки, которые прежде вообще никому не были нужны. «Уже несколько дней народу на улицах тьма, – писал В. Кондратьев, – все магазины: и коммерческие, и комиссионные, и промтоварные – облеплены очередями. Позавчера на бывшей Никольской в магазине «Оптика» брали нарасхват бинокли. Прекрасные цейсовские бинокли – мечта всех средних командиров на фронте – покупали теперь какие-то бабенки, мужички, и брали не один-два – десятками, по сто рубликов за штуку. Уже неделю, как в сберкассах толкотня, кто вносил деньги, кто, брал, не известно же никому, чем обернется реформа и как лучше… Ну, а вечером рестораны коммерческие штурмовались с боя, крики, брань, чуть ли не потасовки у дверей…»

Георгий Андреевский. «Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху 1930–1940 гг.»

Многие реформе радовались. Ушли в прошлое такие понятия, как «отовариться», «промтоварная единица», не надо было теперь «прикрепляться» к магазинам, собирать и сдавать всякие справки для получения карточек, бояться того, что их потеряешь или их у тебя украдут. Ушли в прошлое такие объявления, как: «Прием стандартных справок до 19-го. Не сдавшие своевременно останутся с пятидневками» или «С 1 февраля 1946 года будет производиться продажа картофеля по продовольственным карточкам на февраль (по безымянному талону) по три килограмма на человека. Отпуск картофеля будет производиться по месту прикрепления продовольственных карточек».

Больше всех радовалась, конечно, пресса. «Полновесный новенький рублик зазвенел золотым звоном!» – заливались газеты в припадке восторга.

Ну а когда в Москве открылись наполненные товарами магазины, москвичи обалдели. После жалких прилавков военной поры картина была впечатляющая. На прилавках лежали продукты, о которых москвичи давно забыли. В Москве тогда сразу открылось сорок два кафе, столовых и закусочных. Первое блюдо в столовой стоило от 80 копеек до полутора рублей, а второе – от 70 копеек до 4 рублей. В учреждениях и предприятиях, помимо столовых, заработало четыреста буфетов.

Единственное, что портило впечатление, так это ценники.

Согласно им килограмм ржаного хлеба стоил 3 рубля, пшеничного – 4 рубля 40 копеек, килограмм гречки – 12 рублей, сахара – 15, масла сливочного – 64, подсолнечного – 30, килограмм мороженого судака – 12 рублей, литр молока 3–4 рубля, десяток яиц – 12–16 рублей (яйца тогда были трех категорий). Килограмм кофе стоил 75 рублей, бутылка «Московской» водки (пол-литра) – 60 рублей, а пива «Жигулевского» – 7.

При зарплате в 500–1000 рублей жить было, конечно, трудно. Ведь помимо еды нужно было покупать кое-какие вещи, а они были недешевы. Скромный мужской костюм, например, стоил 450 рублей, а приличный, шерстяной – 1500. Туфли стоили 260–300 рублей, галоши (артикул 110) продавались за 45, а носки мужские, «рисунчатые» – за 17–19 рублей. Разоряли москвичей такие приобретения, как часы, радиоприемники и пр. Часы марки «Звезда» или «ЗИФ», как и патефон «ПТ-3», стоили 900 рублей, радиоприемник «Рекорд» – 600, фотоаппарат «ФЭД-1» – 1100 рублей.

Реформа в итоге была проведена в ночь с 14 на 15 декабря 1947 года. Накануне, 13 декабря в газете «Известия» появилось Постановление Совета Министров СССР и ЦК ВКП(б) «О проведении денежной реформы и отмене карточек на продовольственные и промышленные товары». Старые деньги до 22 декабря включительно можно было обменять в сберкассах и выплатных пунктах на новые из расчета 10 старых рублей на рубль новых. Только мелочь не утратила своей стоимости. Монеты продолжали хождение по номиналу. Вклады в сбербанках обменивались по такому же курсу 10:1 до 3 тысяч рублей, а далее действовала система постепенного «обесценивания» старого рубля по отношению к новому. На всех купюрах (от 10 рублей и выше) появился портрет Ленина.

Одновременно с этим отменили карточки, и уже 15 декабря 1947 года на прилавках магазинов (в основном московских, ленинградских и еще некоторых крупных городов) появилось довоенное изобилие. Люди ходили туда как на экскурсию и восторгались… разумеется, и не предполагая, как долго и тщательно магазины готовились к этому дню. Чтобы обеспечить успех реформы на показательных площадках Москвы и Ленинграда, Совет Министров СССР принял постановление о создании в этих городах неснижаемых запасов товаров. Согласно этому постановлению только в Москву планировалось завезти из других районов и хранить до начала реформы: 500 тонн мыла, 2000 тонн сахара, 10 000 тонн мяса, 300 тонн колбасы, 65 тонн муки и других продовольственных товаров.

Правда, на прилавки к тому времени уже действительно было что выкладывать. Трофейные товары понемногу уступали место произведенным на советских фабриках и заводах. Причем речь не только о самых необходимых товарах. Так, в булочных и кондитерских продавали не только хлеб и булки, но и печенье «Бисквит» (фабрики «Большевик»), шоколад «27 лет Октября», «Гимн» и «Дирижабль», шоколадные конфеты «Мишка-сибиряк», «Красная Москва» и «Золотая нива» (фабрики «Рот Фронт»), торты «Мокко», «Дипломат», «Зандт», «Манон», «Миньон», «Баумкухен», «Отелло» и «Калач», пирожные буше, тарталетки, меренги, трубочки, муфточки, кольца, картошка, а также новые, увиденные в Европе, «Наполеон», «Эклер» и «Шу».

В парфюмерных магазинах появились лосьоны «Тоник», «Топаз», «Вита», крем после бритья «Норд», духи и одеколон фабрики «Красная заря»: «Огни Москвы», «Красная Москва», «Черный ларец», «Голубой ларец», «Золотая звезда», «Манон», «Камелия» и «Магнолия». Фабрика «Новая заря» выпустила духи «Жди меня». Духи «Кремль» продавались во флаконах, похожих на Водонапорную башню Кремля. Продавалось и мыло «Кремлевские звезды» в форме звезды, а также наборы мыла «30 лет Октября», «Триумф Октября», зубной порошок «Юбилей Октября», «Детский», «Виктория», «Садко», «Метро» и т. д.

Ну и нельзя рассказывать о послевоенной жизни и не затронуть при этом тему снижения цен. О, это была великолепная популистская мера. В политическом смысле она стоила всех сопровождавших ее экономических издержек. Давно уже забылось, что за эти снижения цен в больших городах пришлось расплачиваться голодом в деревнях и дефицитом в маленьких городках. Семьдесят с лишним лет прошло, а о сталинских снижениях цен до сих пор вспоминают с ностальгией.

Фаина Раневская:

…Из всего хорошего, сердечного, сказанного мне публикой, самое приятное – сегодня полученное признание. Магазин, куда я хожу за папиросами, был закрыт на обеденный перерыв. Я заглянула в стеклянную дверь. Уборщица мыла пол в пустом зале. Увидев меня, она бросилась открывать двери со словами: «Как же вас не пустить, когда, глядя на вас в кино, забываешь свое горе. Те, которые побогаче, могут увидеть что-нибудь и получше вас (!!!), а для нас, бедных, для народа – вы самая лучшая, самая дорогая…» Я готова была расцеловать ее за эти слова.

48 год, 22 июня

Снижения цен начались еще в 1946 году, но с 1948 года они превратились в торжественное ежегодное мероприятие и стали практически обязательными. Последнее снижение цен проводилось в 1954 году, после чего Хрущев прекратил эту порочную практику и попытался начать жить по средствам, чего ему так и не простили.

Сталин сумел превратить ежегодные снижения цен в настоящий праздник. Население оповещалось заранее – в магазинах появлялись разноцветные объявления и плакаты, приглашающие покупателей на распродажу. На предприятиях проводились митинги, на которых трудящиеся благодарили партию и правительство. Рабочие присылали письма в газеты: «Не было такого случая, чтобы слова товарища Сталина не выполнялись. Иосиф Виссарионович сказал, что цены будут снижены и в ближайшее время будет отменена карточная система, значит, так это и будет. Большое ему спасибо от нас, рабочих». Им вторили и в городских очередях: «Цены снижены по-сталински – большой размах, солидная фирма»; «Ходил я в чайную только чайку попить, а теперь и с булочкой можно».

Благодаря «неснижаемому запасу» в Москве и Ленинграде удавалось поддерживать в магазинах это изобилие. Но в других городах вскоре все раскупили, и много где начала стихийно восстанавливаться нормированная система снабжения в виде карточек, заборных книжек, специальных пропусков. Люди пытались жаловаться, писали в газету «Правда»: «В очередях у хлебных магазинов происходит ужасная картина, установили «десятки», выделили бригадиров и наблюдателей у входа. Рабочий получает на 3–4 суток 2 кг хлеба. Ежедневно происходит мордобитие. Все это создаст ужасное положение рабочих» (г. Семипалатинск); «В городе Спасске исключительно плохое снабжение хлебом. Чтобы получить хлеб, надо отстоять в очереди с утра и до следующего утра. Я инвалид войны, ввиду своего здоровья не могу лезть в давку, и потому я и моя семья из 5 человек вот уже 10 дней не видим хлеба» (Рязанская область).

Очереди вообще стали приметой того времени. «Здесь ругались и дрались, знакомились и влюблялись, изливали душу, делились знаниями и узнавали новости, пророчествовали и высказывали смутные опасения, – пишет Г. Андриевский. – В очередях можно было услышать о том, как немецкая подводная лодка высадила в южной Патагонии Бормана, бежавшего из Берлина, когда в него вошли наши войска, а сама была затоплена; о том, как фашисты похитили труп Муссолини с миланского кладбища и хранили его в сундуке монастыря «Святой ангел», пока наконец один из монахов монастыря ордена Меньших братьев не выдал его полиции. В очереди можно было услышать о том, что знаменитая исполнительница русских народных песен Лидия Русланова повесилась на собственных чулках в камере Бутырской тюрьмы, куда ее посадили из-за мужа, генерала, вывезшего из Германии целый вагон барахла…»

Лидия Русланова выступает с концертом перед советскими воинами на ступенях Рейхстага

Фотоаппарат ФЭД-2