Читать книгу С.О.Н. - Екатерина Перонн - Страница 3

Когда Наташа резервировала отель, то мне несказанно повезло. Президентский люкс с двумя комнатами был занят, и ей пришлось брать два отдельных соседних номера.

Поэтому, закрывая дверь своей комнаты и бухаясь на кровать, я наконец-то чувствую себя счастливой. Это мое убежище. Временное, конечно, но свое. С дверью. И с собственной ванной комнатой.

Стягиваю столь любимые штаны, утешая себя тем, что через неделю мы уже будем дома. И там-то мне не придется каждый день одеваться в странные одежды, напоминающие помесь нарядов Леонтьева и Бритни Спирс. Современная мода излишне многогранна для такой простушки, как я.

Я думаю и про Славу. Вероятно, он, да и его сестра, которую теперь нужно называть исключительно Нинель и никак иначе (об этом нас заранее предупредила Марго), будут смотреть на меня свысока. Наша детская дружба осталась где-то далеко позади, а жизнь в Париже вместе с богатой маман накладывает свой отпечаток. И у Славы, возможно, уже есть девушка (о которой пока не знает его властолюбивая родительница. Когда он переехал во Францию, наше общение быстро сошло на нет. И нас, по иронии судьбы, сближало лишь общее раздражение по поводу неимоверного желания наших мам заставить нас сблизиться.

До ресторана еще два часа, поэтому родители, по настоятельной просьбе сонного отца, отправились вздремнуть в свой номер. Самолет и поездка с Марго вымотали и меня. Но спать сейчас было бы ошибкой: не хочется портить себе вечер. Все же ложусь на кровать и прижимаюсь щекой к веющей прохладой подушке.

Глаза слипаются.

Чтобы взбодриться, неохотно достаю альбом и пытаюсь закончить самолетный рисунок. В какой-то момент карандаш выскальзывает из расслабленной руки и улетает под прикроватную тумбочку. Ладно. Я могу просто полежать. Отдохнуть. С закрытыми глазами.

Усталость вдавливает меня в мягкий матрас и…

Нет, черт побери, только не это!

Сквозь сон я слышу, как шлепается на пол альбом. Пытаюсь зацепиться за ускользающее сознание, упасть с кровати, вырваться из цепких объятий извечного кошмара.

Все зря.

Я снова бегу по узеньким улочкам. И снова оказываюсь на перекрестке. Мой личный Ангел появляется во всей своей ошеломляющей красе. Я пытаюсь проснуться, но мое сознание решительно не выпускает меня из клетки собственного бреда. Нет! Не умирай! Не-е-е-ет!

БАМС! Я падаю с кровати вместе с подругой моих несчастий – мокрой от слез подушкой.

ЧЕРТ! ЧЕРТ! ЧЕРТ!

Пятая точка, приложившаяся к жесткому полу, обиженно вибрирует от боли.

За пять лет подобных ночных кошмаров (каждую ночь – один и тот же сон) я должна была бы привыкнуть. Странное воспоминание, пришедшее в момент аварии, когда мое сердце на какой-то миг остановилось, продолжает преследовать меня по ночам. Но в последнее время сон стал еще ярче. Страшнее. Реальней.

Вытираю волосами свои мокрые щеки, продолжая автоматически лежать на бездушном, тонком ковролине.

«Его не существует, – тихо шепчет подсознание. – Это всего лишь сон».

«Скажешь тоже, – парирует внутренний голос. – Ты прекрасно знаешь, что это на самом деле когда-то произошло».

Сжавшись в комок, я тихо баюкаю свое разбушевавшееся сердце. Наверное, это какая-то из версий Чистилища: повторять каждую ночь сон о том, как умирает незнакомый, но такой родной, такой любимый тебе человек.

Может быть, это моя кара за то, что погибла мама? (В конце концов, именно из-за моих дурацких танцев мы поехали тогда в город по скользкой дороге.)

Или все же воспоминание из прошлой жизни? (Я знаю, что это когда-то произошло по-настоящему. Мой внутренний голос твердит об этом раз за разом.)

Или умирающий мозг выдал мне серию пугающих картинок, основанных на сцене из забытого фильма или старой книги, настолько ярких, что они отложились в детском сознании на всю оставшуюся жизнь? (Мнение детского психолога, после десяти сеансов которой мне пришлось соврать, что я вижу нормальные сны про собачек и цветочки.)

Высушив слезы удачно подвернувшимися локонами, я медленно встаю с пола.

Сколько я проспала? Показалось, что целую вечность, но прошло всего… полчаса.

Наташа решительно врывается в номер, заставив меня подпрыгнуть от неожиданности. Она слегка раздражена (мы, как всегда, опаздываем!) и без особых разговоров заставляет меня надеть «это очаровательное маленькое черное платье». Платье и действительно очень маленькое. Такое короткое, что мне приходится его постоянно одергивать.

– Алиса, перестань прятать свою красоту! – возмущается мачеха, принуждая меня надеть отвратительные туфли на шпильке. – С твоей фигуркой ты можешь себе это позволить. Ну, пожалуйста, сделай мне приятно. Ты такая красивая. И вообще, мы с тобой договорились еще дома, что ты не будешь противиться тому, что я надеваю на тебя в Париже!

Со вздохом подчиняюсь и даже закалываю волосы в некое подобие шиньона.

Наташа убегает к себе в номер, возвращается через пять минут. Она уже подправила свой многослойный макияж и оценивающе рассматривает мой наряд.

– Накинь на плечи белый пиджак.

Послушно выуживаю из чемодана короткий, широкий жакет. Это будет моим «да» за сегодняшний день. Я не буду спорить.

– Да нет же! – вздыхает моя мачеха, увидев, как я расстегиваю пуговицу на зауженном рукаве, дабы запястье в него влезло. – Просто накинь на плечи! Как на показе. Помнишь, что говорила нам Наденька?

Наденька? Ах да, одна из многочисленных продавщиц.

Я снова проявляю чудеса безоговорочного послушания. Наташа в своей неуемной энергии меня слегка пугает.

– Сумочку возьмешь белую. Мою.

Мы выходим из комнаты, я со вздохом закрываю дверь в свое пристанище и следую за мачехой в родительские апартаменты.

Пять метров всего топать, а споткнулась уже два раза. Платье такое короткое, что я постоянно пытаюсь одернуть его сзади. Таша влетает в номер, швыряет в меня белым клатчем и косметичкой.

– Замажь прыщик на левом виске! – кричит она, скрываясь в ванной комнате вместе с пестрой кучей одежды.

Папа завязывает темно-синий галстук перед огромным зеркалом в золоченой раме. Он выглядит довольным, и я вдруг понимаю, что родители наверняка не дремали в последний час, а занимались более интересными делами. Впрочем, я могу и ошибаться. Боже, почему у меня такое живое воображение? Мысли об этом действительно противны.

Отец поворачивается ко мне и ошалело застывает. Что? Что не так?

Усиленно стягиваю платье вниз.

– Боже, солнышко, тебе так идет, – папа удивленно рассматривает мой новый образ. Пытаюсь вспомнить, когда в последний раз надевала вечернее платье. В прошлом году на день рождения? Нет, тогда я была в брюках. На Новый год? Тоже нет, тогда мне контрабандой удалось пронести джинсы в рюкзаке.

Да, нечасто балую я отца своими девичьими нарядами.

Взяв в руки огромную красную косметичку из крокодиловой кожи (я уверена, что в нее влезли бы парочка моих джинсов, кроссовки и с десяток футболок), я пытаюсь найти светлый тональный крем или пудру. Но Наташа в последнее время сильно увлеклась солярием, и вся ее косметика слишком темная.

– Да, Слава, мы будем минут через пять, – слышу я, как мачеха разговаривает по телефону из ванной комнаты. – Прости, что опаздываем!

Папа все еще многозначительно молчит, рассматривая мой наряд. Неужели так страшно? Я несмело приближаюсь к зеркалу.

Из сияющего чистотой и парой разводов от постоянных уборок стекла на меня смотрит незнакомка. Тонкие ноги, упакованные в золотисто-бежевый капрон, из-за шпилек кажутся излишне длинными. Спичечными. Платье вдруг сделало из привычного бесформенного тела резную, точеную фигурку. Пиджак скрывает легкую сутулость, тонкие плечи и как будто добавляет веса моему намеку на грудь.

Слава богу, что лицо осталось прежним. Высокий лоб, закрытый густой челкой. Длинные пушистые русые ресницы. Зеленые глаза. Слегка вздернутый нос. Пухловатая нижняя губа, а верхняя слегка потрескалась в правом углу из-за моей привычки ее закусывать в напряженные моменты.

Но это не мое тело. Мое тело обычно скрыто широкими штанами и безразмерными футболками. Да, папа не сможет поднять свою челюсть с пола, она будет там валяться еще долго. Даже я себя не узнаю, что уж говорить о другом человеке?

– Девочка моя, как ты выросла, – отец слегка обнимает меня за плечи, рискуя уронить с них белый пиджак.

(У жакета же есть рукава? Почему нельзя просунуть в них руки и не рисковать, что он где-нибудь слетит? Почему в мире современной моды все так сложно?)

– Наташа умеет подбирать наряды, – пожимаю я плечами. Пиджак в подтверждение моих мыслей тут же летит на пол. К черту. Ищу в зеркале тот прыщ, который мне необходимо замазать, дабы у мачехи не случилось сердечного приступа. Безуспешно. Где она его увидела?

– Я и не заметил… Ты стала взрослой… а я все думал, что ты еще ребенок совсем, – бормочет папа, поглаживая меня по голове. Заколка рискует последовать примеру пиджака. Прическа из русых с золотистым отливом волос (за сохранение натурального цвета моих локонов мы с Наташей до сих пор ведем холодную войну) опасно накреняется. Плевать.

Самое главное, что папа, наконец, меня заметил. Я хотела бы ответить ему. Искренне. Спросить, почему он не видел, что взрослой я стала еще в тринадцать лет? Почему он никогда не слышал моих криков о помощи, когда детство окончательно кануло в лету? Почему только одежда вдруг пробудила в нем понимание того, что я изменилась?

Но я не хочу портить этот момент.

Наташа выбегает из ванной, и обстановка в комнате вдруг накаляется до предела. Будто невидимый вулкан излил на наши головы потоки бушующей лавы.

– Застегни платье, милый, – кидается она к папе. – Алиса! Прыщ! И тушью намажь ресницы, они у тебя светлые сильно! Дорогой, ты разучился завязывать галстук? Боже, мы опаздываем! Опаздываем! Алиса! Почему твой пиджак на полу валяется?

Рискуя сломать себе шею, упав с высоты моих шпилек, я подбираю пиджак, провожу пару раз тушью по ресницам. Неведомый прыщ так и останется незакрашенным. Я, во-первых, не знаю, где он, а во-вторых, так и не нашла в безразмерной косметичке подходящего тонального крема.

– И блеском губы накрась, Алисочка! А лучше помадой красной! – Таша машет на меня рукой. – И иди уже! Слава с Ниной ждут в холле у стойки администрации. Скажи, что мы сейчас будем!

Как же она нервничает! Была бы моя воля, я бы ее саму отправила на столь долгожданное в ее глазах свидание с сыном ее лучшей подруги. Во всяком случае, она бы приложила все усилия, чтобы его очаровать, чем лично я заниматься не собираюсь.

Спускаясь в холл, три раза спотыкаюсь, начиная по-настоящему ненавидеть шпильки. Заколка, держащая волосы, не выдерживает таких резких передвижений и благополучно ломается. Когда я добираюсь до приемной отеля, то чувствую себя участницей марафонского забега. По крайней мере, настолько же уставшей.

Слава встречает меня с распростертыми объятиями.

Он почти не изменился с нашей последней встречи. Разве только сильно подрос: со своими многоэтажными шпильками я кое-как достаю ему до подбородка. И волосы отрастил. Он чем-то похож на Леонардо Ди Каприо из «Титаника». Только с пухлыми губами и упитанными щечками. Зато у него очень искренняя улыбка, затмевающая любые недостатки.

А вот Нинель явно решила выиграть в конкурсе на лучшую гримасу по поводу протухших щей. Она злостно хмурится и решительно поджимает тонкие губы (года через два природа ее матери возьмет свое, и она наверняка побежит делать себе надувные). Ее каблуки еще выше моих, но она все равно на голову ниже. И на пару размеров шире. Это ее, видимо, раздражает больше всего.

– Алис, ма шер, – заявляет она с превосходной картавостью, которой позавидовала бы сама Эдит Пиаф. – Поздравляю, ты совсем не изменилась.

Я пытаюсь не рассмеяться: такие вещи говорят обычно сорокалетним тетям, тщательно скрывающим свой возраст. Но никак не восемнадцатилетней ровеснице. Или это был не комплимент? Славин оценивающий взгляд как раз говорит об обратном: изменилась и еще как.

– Ох, Нинель, а ты… ты…

Как бы покрасивей сказать, что ее совсем не портит та парочка лишних килограммов, что прописалась на боках? Или все же похвалить прическу? Но красить волосы, да еще и в вульгарный желтый цвет, она начала слишком рано. Это будет звучать неискренне. Может, выдать комплимент по поводу платья? Но я снова сяду в лужу: это ж какой-то известный дизайнер, а я совершенно не знаю ни его имени, ни коллекций.

– У тебя помада очень красивая, – скомканно выдаю я и, слегка нервничая, поворачиваюсь к Славе. Его широкая улыбка внушает гораздо больше доверия.

Он официально целует меня в обе щеки, оправдываясь французской традицией.

– Прекрасно выглядишь! – восхищается он. – И так подросла.

Он подкалывает мои шпильки? Или все же вспоминает, какой пигалицей я была в детстве? С такими ненастоящими друзьями невозможно нормально общаться. Но за неимением здесь настоящих, приходится довольствоваться тем, что есть.

– Ты тоже… к-х-м… подрос, – искренне отвечаю я ему.

Слава смеется. Нина выдавливает из себя некое подобие светской усмешки. И все же. Как можно ТАК измениться за какие-то четыре года? В детстве я и подумать не могла, что она вырастет такой стервой.

– Как дела? – доброжелательно спрашивает Слава, увлекая нас с его сестрой на диван. – Хорошо долетели?

– Да, в принципе неплохо. Только очень много турбулентных зон.

– А я не боюсь самолетов, – тут же вставляет Нина. – Мы настолько привыкли с мамой летать, что я могу жизнь провести на борту.

Слава бросает своей, как я понимаю, не очень любимой сестре красноречивый взгляд: «Так и улетела бы, в чем проблема?» Нину это совсем не смущает.

– Твои родители скоро будут готовы? Ты знаешь, в такие рестораны, как этот, нельзя опаздывать.

– Почему? – невинно удивляюсь я. И опять со всей скорости сажусь в огромную лужу.

– Тебе ничего не говорит название «Ambassadeur»? – фальшиво удивляется Нина. Еще и так громко, чтобы все окружающие зеваки со стойки отеля услышали о том, какая я невежественная хамка. Слава Богу, что они не понимают по-русски. И все же…

– Нет, – насколько можно безразличней пожимаю плечами я. – А должно?

Нинель брезгливо закатывает глаза. Все же как актриса она – полный ноль: ее не взяли бы даже в самый дешевый театр. Слава едва сдерживает смешок, прикрывая его приступом кашля. У него хотя бы получается притворяться лучше, чем у его снобской сестры. Я снова задаюсь вопросом: смеется ли он над моим невежеством или над чванством Нинели?

– В нашем случае можно и опоздать, – приходит в итоге он мне на выручку. – Я прекрасно помню, как долго собирается тетя Наташа. А мама мне не простит, если я привезу ее подругу не при полном параде.

Киваю. Молчание затягивается. Решив, что хуже уже не будет, я торопливо сбрасываю отвратительные туфли.

– Зачем же носить, если тебе в них неудобно? – удивляется Слава.

– Ташин подарок, – я грустно вздыхаю: знал бы он, что это из-за него мне приходится их надевать. – И почему мы не ходим в кедах с вечерними платьями? Они гораздо удобнее.

Нина вновь закатывает глаза. «Она бы еще телогрейку с сапогами нацепила!», – кричит ее возмущенный вид. Гордое молчание Славиной сестры, однако, играет нам на руку: атмосфера заметно теплеет.

– В следующий раз, когда мы куда-нибудь пойдем, я разрешаю тебе надеть кеды, – авторитарно заявляет Слава.

– Обязательно скажи об этом Наташе, – я расслабленно подгибаю под себя ноги.

Диваны в этом отеле удобны до безобразия.

– А ты всегда ведешь себя, как хорошая девочка, и слушаешься маму?

Слово «мама» больно режет слух. Наташа благоразумно не просила называть ее так. Или ей не хотелось казаться слишком старой рядом со взрослой падчерицей? Попробуй определи мотивацию взбалмошной мачехи: никогда не знаешь, что у нее на уме.

– А как же иначе? – я безнадежно киваю. – Ты разве не помнишь, какой у нее характер?

Мы заговорщически переглядываемся. Нина фыркает, и я уверена, что первым же делом она расскажет об этом разговоре своей мамаше. Меня терзает дурацкое желание швырнуть в королеву прокисших щей свою неудобную туфлю. Сдерживают пламенный порыв лишь неопределенные основы этикета, привитые Наташей.

– У нашей такой же, – уныло отвечает Слава, рассматривая мои коленки.

Я официально заявляю, что ненавижу короткие платья, вызывающие непристойные мысли у друзей мужского пола.

– А вот и мы! – сияет Таша, перебивая неловкую паузу. В ее ушах чинно покачиваются длинные бриллиантовые сережки, а кроваво-красное платье подчеркивает загоревший цвет лица. Я еще в номере подумала, что она его не застегнет, но платье кажется идеальным по размеру. И как же она в него влезла, интересно? Три месяца назад этот шедевр французских кутюрье был безнадежно малым. Ах да, соседка Вера, местная портниха, за две недели до поездки приходила к нам на тортик. Видимо, платье внезапно расширилось под ее чутким руководством.

Слава, а затем и строптивая Нина церемонно расцеловывают моих родителей в обе щеки. Я с сожалением покидаю ложе столь уютного дивана, ужасаясь неудобности ненавистных туфель.

– Что ж, поехали, – Слава по-джентельменски протягивает мне руку. Мне удается пройти до машины, споткнувшись всего лишь один раз. (Нина в этот момент так сжимает губы, что я пугаюсь, как бы они не лопнули.)

Поездка в ресторан проходит в официально-неприятной обстановке.

Меня безумно раздражает настырная Наташа, заваливающая Славу кучей, как мне кажется, заранее подготовленных вопросов. Нинель она, кстати, тоже раздражает, так как вопросов ей почему-то не задает.

«Слава, а где ты учишься?» «Кем хочешь стать?» «Как тебе во Франции?» «Есть ли девушка?» (Она отлично знает, что официальной барышни нет, но безумно хотела спросить его об этом лично, а потом многозначительно на меня посмотреть.) «Какие у вас с Полем отношения?» «На какие оценки ты сдал сессию?» «Что это у тебя за машина?» «Твоя?» (Естественно, она помнит, что машина – Peugeot 209 и что это был подарок Марго на 18-летие, но предпочитает опять же услышать ответ от замученного Славы и вновь бросить мне выразительный взгляд.)

Как только мы подъезжаем к ресторану «Ambassadeur», я, несмотря на ненавистные каблуки, резво выпрыгиваю из машины, не дожидаясь очередного вопроса из серии «Лариса Гузеева и кандидат в «Давай поженимся». Наташа осуждающе цокает языком. Нина все еще дуется. Эта пигалица, как я понимаю, никогда и ничем не довольна. Как, впрочем, и ее неутомимая мамаша. Сколько же разводов придется выдержать женской части этой семейки, чтобы научиться вести себя порядочно по отношению к окружающему миру? И неужели я настолько цинична, что на полном серьезе об этом думаю?

– Добро пожаловать в «Crillon», один из самых дорогих отелей Парижа, – чопорно произносит Нинель, напоминая Наташе о своем существовании. – «Ambassadeur» – это их собственный ресторан.

Удивленно моргаю. Этот французский жених очень хочет нам понравиться. Или показать, что он богат. В здании из всех углов кричит неприкрытая роскошь. Люстры, свисающие с потолка, блестят тысячью хрустальных огоньков. Я с ужасом втягиваю голову в плечи, боясь, что одно из этих чудес света свалится на мою неудачливую персону.

Моя неуклюжесть всегда была моей визитной карточкой. И как Наташе пришло в голову обуть меня, такую нескладную, в высокие шпильки?

Нас подводят к огромному круглому столу, и штук десять официантов летят к нам с кучей невысказанных вопросов. Папа от неожиданности роняет кошелек. Его тут же поднимает непонятно откуда взявшийся одиннадцатый гарсон.

– Необходимо сесть так, чтобы чередовать мужчин и женщин, – подает голос Нинель, в очередной раз закатывая глаза.

Честное слово, если она все время так активно будет крутить своими зрачками, то года через три приобретет необратимое косоглазие.

– Я знаю, – высокомерно отвечает Наташа, вызывая во мне вдруг чувство смутной гордости.

Мачеха тут же развивает бурную деятельность: стул папе, затем – Нине, Славе, мне и себе. Я догадывалась, что она захочет посадить меня рядом с сыном лучшей подруги, но сесть на соседний? Она и правда хочет держать свечку?

Рядом с Наташей остается два пустых места: для жениха и невесты. В общем, мачеха осталась в настоящем выигрыше с этими «французскими рассадками» несмотря на то, что мужчин в нашей компании меньше, чем женщин.

– Принесите, пожалуйста, бутылку шампанского, – как настоящий хозяин положения заказывает Слава.

Спасибо родителям, с французским у меня все в порядке: репетиторы смогли вбить основы языка глубоко под корку мозга. Туда же, куда и запал кошмарный сон. Я незаметно вздрагиваю при мысли о мертвом Ангеле, напоминающем о себе каждую чертову ночь.

Официанты развивают бурную деятельность: через минуту на столе стоит огромное серебряное ведро со льдом и бутылкой французских виноделов. Плюс тарелочки с оливками, небольшими солеными слойками и прочей закусочной бурдой.

Интересно, работники ресторана так и будут стоять вокруг стола все то время, что мы будем ужинать? Сколько же персонала должно быть в этом странном месте? И не стесняет ли это несчастных клиентов? Я, например, не очень люблю, когда смотрят, как я ем.

Нам всем разливают шипящий напиток.

– Мама сказала их не ждать, – поясняет Слава. – Когда они приедут, мы закажем еще одну бутылку.

Нина загадочно фыркает, выражая свое неодобрение по этому поводу. Скорее всего, пить аперитив без присутствия ее мамаши кажется ей невежливым. Если уж на то пошло, то я бы вообще предпочла холодного пива (как, кстати, и папа). Но, как я понимаю, Вячеславу даже в голову не пришло спросить у нас, чего мы хотим. Или в подобном ресторане слишком стыдно заказывать что-то кроме элитных вин?

– Сантэ! – провозглашает тем временем Слава, поднимая свой бокал. – В смысле, за здоровье!

Папа слегка морщится. Ему такие тосты не нравятся из-за своей скандальной банальности.

Мы чокаемся и отпиваем шипящий напиток. Глоток вызывает во мне странное ощущение: шампанское совершенно кислое. Типа «экстра-супер-пупер-брют»?

Да уж, одно из самых дорогих в мире вин – и вдруг невкусное… Я незаметно наблюдаю за столом. Нина удовлетворенно улыбается. Папа с видом «что это нам подсунули» задумчиво смотрит на спрятанную в блестящем ведре со льдом бутылку. Слава отпивает два немаленьких глотка (больше, чем полбокала) и удовлетворенно вздыхает. Наташа с исключительно светским видом пробует шампанское и довольно кивает.

– Такой интересный вкус, – вставляю я, видя, что мои озадаченные родственники не решаются озвучить общую идею. – Хм-м… а я думала, что оно должно быть сладким.

Эту фразу стоило сказать исключительно ради того, чтобы в слегка натянутой тишине услышать, как совершенно не по-светски фыркнула Нинель.

Слава смеется и объясняет, что шампанское всегда кислит. Но можно купить газированное белое вино с приторным вкусом. Оно стоит дешево, и обычно французы разбавляют его каким-нибудь сладким сиропом. Обескураженная подобной логикой, я отпиваю новый глоток.

– О, это самое чудное шампанское, что я пила в своей жизни, – вставляет свои пять центов Наташа. – Алиса, переведи официантам, что мы довольны.

– Что Вы, этого как раз делать не нужно, – испуганно говорит Нина. – Мы ответим им, если они спросят.

Я пытаюсь подавить нервный смешок, со всей силы рвущийся из груди. Ну и законы у местных. А если я им скажу, что мне совершенно не нравится кислая жижа, меня посадят в тюрьму?

Марго и Поль должны приехать с минуты на минуту, и, опустошая странную бутыль, наша компания начинает оживать. Наташа, внезапно заинтересовавшись жизнью Нины, бомбардирует ее стандартными родительскими вопросами. Папа, как всегда, с невероятно умным видом роется в своем мобильном (только я знаю, что, мастерски притворяясь деловым человеком, он увлеченно режется в Зуму).

Пока Слава рассказывает мне что-то откровенно занудное про свою новую машину, я задаюсь актуальным вопросом: а не снять ли мне надоевшие туфли. С одной стороны, под длинной серебристо-белой скатертью не будет видно голых ног. С другой, если кто-то уронит салфетку или вилку, нагнувшийся за ней официант заметит мой позор во всей красе. Ну и что? В конце концов, бедному гарсону будет что рассказать своим многочисленным коллегам. «Представляете, нагибаюсь под стол, а там… Какой кошмар, голые пятки!» Да, я войду в историю этого ресторана.

– Алиса? – слышу я странный шепот в левом ухе.

Кажется, я слегка отвлеклась.

– Что? – таким же шепотом отвечаю я.

Слава кисло улыбается. Он, наверное, у меня что-то спрашивал, но, думая о несчастных туфлях, я профукала вопрос.

– Прости, я м-м-м… слегка устала от самолета. Еще и это шампанское. В общем, сплю на ходу.

Незаметно снимаю под столом шпильки и искренне улыбаюсь свободе замученных ног.

– А о чем ты спрашивал?

– Да так, – слегка обиженно буркает он.

– Ладно, если я тебя обидела, то готова загладить свою вину, – беспечно воркую я.

– Это как? – в его глазах зажигаются озорные огоньки.

У него все-таки золотой характер, у этого располневшего Ди Каприо.

– Ну… могу отдать тебе бокал с моим шампанским, например, – на полном серьезе отвечаю я.

Слава смеется.

– Просто оно тебе самой не нравится.

– Тогда с меня пиво, – решительно парирую я. – Как только родители отвернутся, я тихонько закажу у во-о-о-он того официанта. Он вроде наименее мерзкий из всей толпы.

Хохот Славы вызывает у всего стола цепную реакцию. Нина, как всегда, злится. На меня, потому что я понравилась ее брату? Или на брата за то, что он так неприлично себя ведет? Можно подумать, что мы не в ресторане, а на мессе в церкви, честное слово.

Наташа энигматично улыбается. Она прослушала диалог, за что готова искусать свои ухоженные локти. Но наш мимолетный флирт ей определенно нравится. Надеюсь, что она не будет спрашивать у меня подробности разговора.

У папы с губ готов сорваться вопрос: «Над чем смеется молодежь?», но в этот момент в зал вплывает элегантная Марго под руку со своим ухажером.

Вспомнив подробности французских приветствий (поцелуи вокруг щек в положении «стоя»), я в ужасе ищу ногами свои потерянные туфли. Если я встану из-за стола без них, то у Нинель, да и у Наташи с Марго будет общий сердечный приступ. Золушка, черт меня побери. Наплевав на дурацкие этикеты, приподнимаю скатерть и вижу, наконец, потерянную туфлю сантиметрах в двадцати от своей пятки.

Ух! Трагедия не состоялась: надеваю дурацкую шпильку и поднимаю глаза.

– Привет всем! – Марго в красивом жемчужном платье с белыми вертикальными полосками (какой-то известный бренд: у Наташи завистливо загораются глаза) игриво поправляет свое рубиновое колье. На ее голове устроена такая сложная прическа из перекрученных локонов, что я невольно радуюсь тому, что моя заколка для волос поломалась по дороге сюда: слабенький шиньон на фоне этого сложноподчиненного произведения искусства выглядел бы действительно жалким.

В тот момент, когда Наташа встает, чтобы во второй раз за этот вечер поцеловать свою любимую подружку, а Слава говорит какую-то слегка пошлую шутку, щекоча мне ухо своим дыханием, я вижу Поля, стоящего за спиной у Маргариты.

Наверное, за тысячную долю секунды перед тем как встретиться с ним взглядом, я чувствую слабый, но родной, сводящий с ума аромат: запах лимона, кедра и амбры.

Дыхание перехватывает сразу же, будто кто-то резко ударил в живот. Пытаясь поймать губами хоть капельку кислорода, я зачарованно смотрю в невероятные, золотисто-карие глаза. Его темные, слегка кудрявые волосы выглядят чуть светлее, чем во сне, а чувственные губы кажутся гораздо более желанными.

Ангел из моих кошмаров решил предстать передо мной во всей своей красе.

«Я схожу с ума! – испуганно кричит подсознание. – Он не существует. Я снова сплю!»

Поль вежливо мне улыбается, и мир вдруг исчезает из моего окружения. Я встаю, чувствуя, что ноги не подчиняются приказам обезумевшего мозга. Плюс проклятые шпильки. Марго во второй раз за сегодня целует воздух вокруг моих щек. По-французски. Поль медленно жмет папе руку, поворачивается в мою сторону, и я понимаю, что в секунде от обморока. Сердце бьется в груди так сильно, что мне невольно становится страшно: вдруг все присутствующие его услышат.

– Алиса, ты в порядке? – удивляется Слава. Я совсем забыла о нем. Если честно, я не помню ничего из того, что случилось со мной до этого магического момента – встречи с Ангелом из личного кошмара.

Все происходит так быстро. Как в треклятом сне. Поль вежливо наклоняется (его аромат окончательно опьяняет меня). Его губы не касаются моей кожи, когда он дарит мне формальное французское приветствие. Но близость его лица и тепло его тела в каких-то миллиметрах от моего добивают меня окончательно. Мир вдруг переворачивается, и я лечу в черную бездну, бессильно пытаясь схватиться за своего Ангела и больше его не отпускать. Никогда.