Читать книгу Ожидание - Екатерина Ру - Страница 4

Когда Саша начала приходить в себя, над ней возникли размытые человеческие фигуры и раздались невнятные, как будто далекие голоса. Ни лиц, ни слов разобрать не получалось. Саша медленно выныривала из внутренней бессознательной черноты, всплывала к ясной, наполненной разговорами и жестами действительности. Но сознание то и дело ускользало, стремилось уплыть куда-то в сторону от яви. У Саши возникало ощущение, что она лежит в бархатистой густой траве, покрытой росой, на самом дне прохладного летнего леса. Склонившиеся над ней люди казались деревьями, а их голоса – смутным гулом ветра в раскидистых пышных кронах. Тяжелые волны листвы шелестели убаюкивающе, ласково, сливались с мерным шумом крови в голове. А в узорных лиственных прорехах сияло лучистое лесное солнце.

– Мне такие сюрпризы уже не по возрасту. – Сквозь ветряной гул проступили слова, очертились знакомые интонации. – Тоже мне, сюрприз.

– Бабушка, ну хватит уже. Сейчас она проснется и все нам объяснит.

И вновь пространство над Сашей наполнилось ровным невнятным шорохом листвы. Человекообразные деревья склонялись, шелестели, накрывали тенью. Пробуждаться не хотелось. Хотелось до бесконечности лежать во влажной лесной траве и смотреть на сверкающее солнце, засевшее в кронах.

Но внезапно возник отчетливый незнакомый голос – низкий, с переливами, словно глубокий изумрудный цвет:

– Да уж, ей пора бы проснуться, честно говоря.

И тогда Сашин сон распался, истаял. Солнечный лес растворился в ясно видимой, окончательно вернувшейся реальности. Сначала появились растрепанные Кристинины волосы, хрупкие ключицы в темно-зеленом треугольнике выреза. Затем из снотворного тумана выплыло мамино лицо – тревожное и желтоватое, будто церковный воск. И, наконец, четко прорисовался громоздкий угловатый силуэт незнакомого мужчины в белом халате. Видимо, врача.

Саша лежала на больничной кровати. Лесное солнце обернулось длинной люминесцентной лампой, стрекочущей, как целый рой цикад. А роса на траве превратилась в бисерные капли пота, покрывшие ровным слоем сонное Сашино тело.

– Мам, ты очнулась, ты как, ты в порядке? Тебя в больницу привезли, в первую городскую, ты в палате.

Кристина волновалась, тараторила. Ее голос нервно подрагивал и при этом как-то жалостно бренчал – словно сиротливая монетка в пустой копилке.

Саша попыталась приподнять голову, кивнуть в ответ, но в итоге лишь медленно моргнула. Живот еще немного ныл изнутри от догорающей, будто округлившейся боли.

– Мы тут чуть с ума не сошли, – с негодованием бросила мама.

В палате густо пахло поврежденным телом, незамкнутым, разъятым кожным покровом. Или раненой слизистой оболочкой. Солоноватый, темный, кровянистый запах. Очень физиологический. Саша подумала, что раз она в больнице, то, возможно, с ней что-то серьезное. Например, болезнь Крона или даже онкология. А может, какое-нибудь редкое, почти не изученное заболевание?

– Александра Валерьевна, почему скорую не вызвали? – изумрудно-глубоким голосом спросил врач. – Думали, сами как-нибудь справитесь?

– Да, мам, действительно, почему? Хорошо еще, что я телефон забыла и вернулась. А иначе неизвестно, как бы все закончилось. Это же опасно, вот так, одной, без помощи!

– Даже дочь твоя в шестнадцать лет и то сообразительнее тебя!

– Я… я не знаю, – полушепотом сказала Саша и на пару секунд прикрыла глаза. Изнанка век тут же замелькала солнечными пятнами на паркетных ромбах, лиственными узорами на оголившихся кремовых обоях.

– А не помешало бы знать, в такой-то ситуации, – недовольно пожал плечами врач. – Ладно, что уж теперь. Чувствуете себя как? Живот болит? Голова кружится?

– Немного…

Было очень жарко и в то же время знобило. Саша медленно повернула голову в сторону окна с открытой форточкой. На сквозняке дрожали бледные полупрозрачные занавески. Рядом с окном было что-то еще, что-то пестрое, неопознанное, никак не достигающее Сашиного сознания.

– Александра Валерьевна, вы вообще где наблюдались?

– Не поняла… Наблюдалась – в каком смысле?

Саша перевела взгляд обратно на врача. У него были крепкие скулы, тяжелый, заштрихованный темной щетиной подбородок, большой мясистый нос. Брови мохнатые, почему-то сердито сдвинутые. Глаза усталые, с покрасневшими белками, опутанными множеством тоненьких веточек-прожилок.

– В самом прямом. В районной консультации, в частной клинике? Где?

При этих словах Саша почувствовала, что внутри нее зарождается что-то странное, невнятной природы. Не тошнота и не боль. Что-то скользкое и холодное; нечто такое, о чем совсем не хотелось думать.

– Я не поняла… Почему я должна была наблюдаться? Я чем-то больна? Чем-то страшным?

– Я вашей карты не видел, про ваши болезни ничего сказать не могу.

– Тогда почему?..

Врач устало и как будто удрученно вздохнул, с раздражением потер переносицу.

– Вам вроде уже не семнадцать лет. Да и дочь у вас есть, почти взрослая. Вы издеваетесь надо мной? Хотите сказать, вы не знали, что нужно было наблюдаться?

– Зачем?..

И тут внезапно врач повысил голос, тут же потерявший свои изумрудные переливы, и кивнул в сторону окна:

– Чтобы он здоровым на свет появился.

Саша сразу обильно взмокла: бисерные капли пота превратились в быстротечные извилистые ручьи. Из желудка поднялась волна жара, а кожа молниеносно покрылась острыми мурашками.

– Если бы не Кристина, он бы сейчас лежал не здесь, – проскрежетала мама. – А в лучшем случае – в реанимации. Скажи спасибо дочери, что скорую вызвала. Как сама-то не додумалась? Тоже мне, мать называется. Вот, любуйся.

И Саше ничего другого не оставалось, как вновь повернуть голову. И на этот раз она увидела мальчика. Он крепко спал за стеклянным бортиком кровати, в серой шапочке, под синим одеяльцем с кувыркающимися дельфинами. Розовощекий, маленький, сморщенный, словно высохшее яблоко. Невозможный, ненастоящий, чужой, нет, нет, не Сашин.

– Он же прямо на полу валялся, когда я вошла, – звякающим, монетным голосом сказала Кристина. – Весь в крови. Липкий, какой-то не то синий, не то фиолетовый, ужас! И вопил при этом так, что с лестницы было слышно! Я еще подумала, когда поднималась: у соседей, что ли?

– У соседей?.. – машинально, со дна окаменелой безотчетности переспросила Саша. Из плотного речевого марева она выловила лишь последние слова.

– Ну да, у Кострюковых. А когда вошла в твою комнату и увидела там младенца, глазам не поверила. Ты тоже на полу лежала, почти без сознания. Несла что-то несвязное. Я и сама чуть в обморок не грохнулась. Мам, объясни, почему ты не говорила нам ничего? Мы же вообще не в курсе были!

– От своих родных такое скрыла, – остро и ржаво скрипнула мамина фраза.

Саше захотелось обратно в сон. Туда, где колышутся кроны, где шелестят неразличимые сочно-зеленые голоса. Она крепко, изо всех сил зажмурилась, будто пытаясь вдавить себя внутрь, загнать в глубину забытья.

– Ребенка вашего, конечно, понаблюдать нужно будет, – продолжил врач. – Все-таки два четыреста всего, маловато. Да и гипоксия была. Через пару часиков к вам неонатолог Мария Марковна заглянет, с ней на этот счет поговорите.

– Да, мам, смотри, он же совсем крошечный!

Саша разжала веки и села рывком, собрав воедино жалкие крохи сил. Перед глазами все поплыло, ярко вспыхнуло алое крошево, завертелись пурпурные нити.

– Что это за розыгрыш?.. – застонала она хрипло, сдавленно, до боли сжимая виски. – У меня самолет, мне собираться надо. И ты, Кристина, почему ты не уехала? Сколько вообще времени?

– Мам, успокойся. Ляг, пожалуйста. Я никуда не поеду. В ближайшие дни, по крайней мере.

– У тебя же билет на поезд! На восемь утра. А у меня самолет в девятнадцать сорок. Мне здесь делать нечего. Я уже нормально себя чувствую, где мои вещи?

Внезапно Саша заметила на простыне свежее кровавое пятно. И наконец осознала, что солоноватый физиологический запах исходит от нее. От ее надорванного тела.

– На самолет ей надо, видите ли, – сказала мама все тем же острым металлическим голосом, как будто тронутым ржавчиной. – Хотела скрыть от нас и улететь? Чтобы разродиться уже там, далеко? Чтоб никто не узнал? Да вот не получилось!

– Бабушка, ну перестань! Видишь, в каком она состоянии? Ей отдохнуть надо. Пойдем пока, выпьем чаю, тут есть кафе на первом этаже. Она успокоится, мы вернемся и поговорим нормально.

– Прекрасно! Моя дочь родила втихомолку, а я буду как ни в чем не бывало чаи гонять!

– Идите, правда… – утомленно вздохнул врач. – Ваша внучка права. Вам всем не помешает успокоиться.

– Да ладно, ладно, пожалуйста! Тут, я вижу, и без меня обойдутся.

Мама резким движением поправила на плече ремешок сумки и, не оборачиваясь, вышла из палаты. Кристина тут же выпорхнула за ней следом. И еще несколько долгих секунд сквозь приоткрытую дверь доносился негодующий скрежет интонаций.

– Ну так что, Александра Валерьевна, – вновь раздался после паузы изумрудно-глубокий голос. – Вы так и не ответили. Где наблюдались? Где ваша обменная карта?

Саша снова смотрела на мальчика. Потерянным, оцепенелым взглядом. Мысли разбегались в голове в разные стороны, копошились безумными торопливыми муравьями. И при этом упорно огибали стоящую совсем рядом стеклянную кроватку со сморщенным человеческим свертком внутри. Думалось об открытой форточке, о скомканном одеяле в ногах, о новых мокасинах, о нераспечатанном посадочном талоне. Обо всем, что осталось на периферии. Но не о мальчике, не о болезненном эпицентре разрастающегося кошмара, только не о нем. Думать о мальчике было невозможно.

– У меня ее нет, – прошептала Саша. – Обменной карты… Нет.

– Как так получилось? Потеряли?

Саша медленно покачала головой.

– Просто нет. Вообще нет.

– И почему же вы, будучи беременной, не озаботились получением обменной карты?

– Так ведь я не беременна.

– Ну сейчас уже, понятное дело, нет. Но когда были, почему не оформили?

– И не была. То есть была, но давно… Когда ждала дочь. И тогда мне обменную карту, кажется, выдавали, да… А с тех пор нет.

Врач долго молчал. Саша отвернулась от невозможного, несуществующего ребенка и уставилась в молочно-белую стену. Секунды наслаивались друг на друга, время разбухало в этом странном тревожном молчании, словно крупа в молоке – в сыром и холодном молоке стены.

– Я сейчас не про дочь вашу говорю, а про сына.

– Да нет у меня никакого сына! – воскликнула Саша. Чуть не захлебнулась собственным вздохом – судорожным, рваным.

В этот момент в палату вошла медсестра. Завезла бренчащую, нагруженную пробирками и шприцами тележку.

– Здравствуйте, Вадим Геннадьевич, вот вы где! – прощебетала она в сторону врача и тут же повернулась к Саше. – Ну что, мамочка, пришли в себя? Как самочувствие? Давайте-ка я у вас кровь на анализ возьму и давление померю.

Саша тяжело дышала, с напряжением слушала, как волны крови омывают сердце гулким прибоем. Волны горячей, бурлящей крови, которую нужно взять на анализ.

– Левую ручку вытягиваем, кулачок зажимаем.

Внутри все распирало, отчаянно хотелось выскочить, вырваться из себя, из собственного тела. Медсестра ловко натянула перчатки, протерла спиртом Сашину кожу в локтевой ямке. Надорвала упаковку шприца. Деловитая, быстрая, легкая. Безупречная в движениях. Глаза чистые, ярко-голубые, как больничные бахилы.

– С самочувствием у мамочки не очень, – запоздало ответил за Сашу врач.

– Ничего-ничего. Отдохнет, выспится, чайку травяного попьет. И все наладится. Подтвердите, Вадим Геннадьевич.

Вадим Геннадьевич не подтвердил. Он молча и напряженно смотрел в окно, за которым висело стылое пасмурное небо, набухшее подступающим дождем.

– Кулачок сильнее сжимаем.

Медсестра поднесла иглу совсем близко к едва различимой голубоватой вене, и Саша вдруг дернулась, резко отняв руку.

– Мамочка, ну что же вы! Это ведь быстро и не больно. Ручку сюда дайте и не вырывайтесь. Вы же не в первый раз, наверное, кровь сдаете?

Ее голос казался одновременно приторно сладким и твердым. Словно колотый крупными кусками сахар.

На просьбу Саша не отреагировала. Крепко прижала руку к груди и отвернулась. Несколько секунд неподвижно смотрела в пространство, барахтаясь внутри себя в мутной безмолвной пустоте.

– Мамочка, миленькая, ну побыстрее, пожалуйста. Вы же не одна у меня такая. Да и Вадиму Геннадьевичу еще на обход идти. Давайте. Сдадите кровь, мы уйдем, и будете спокойно на своего ребеночка любоваться.

И тут застывшая, оцепенелая Саша неожиданно вскочила. Крупно затряслась, будто от внезапного нестерпимого холода.

– Да что это за бред, в конце-то концов! – закричала она надрывно, исступленно, словно пытаясь вытолкнуть из легких разъедающее едкое отчаяние. – Нет у меня никакого ребеночка!.. У меня есть дочь, Кристина, но она уже почти взрослая, ей шестнадцать лет… Я ее уже вырастила, и она уезжает в Москву, к отцу! У нее поезд в восемь утра. А у меня самолет!

Саша оттолкнула медсестру и выскочила из палаты. Бросилась бежать в неизвестном, случайно выбранном направлении – главное, подальше от невозможного, несуществующего мальчика, от неподъемного абсурда. Коридор раскачивался под ногами, густо-синие волны линолеума то поднимали ее к самому потолку, к стерильному свету ламп, то кидали обратно вниз. Иногда отбрасывали в сторону, к ряду пустующих розовых диванчиков, похожих на беззубые детские десны. Мимо проплывали люди – неразличимые, туманные, как будто даже бестелесные. Человеческие тени, сотканные из тяжелого непрозрачного воздуха.

Добежав до лестницы, Саша остановилась. Коридор резко оборвался, обернулся бескровно-белой площадкой и такими же бескровно-белыми ступенями, ведущими вверх и вниз. Слева возникло огромное окно, а за окном – пятиэтажное здание, погруженное в зыбкую сероватую дымку. На улице моросило. Словно муть всего происходящего сгустилась до блеклого дремотного дождя, заполнившего собой пространство.

В здании слева некоторые окна горели прямоугольным напряженным светом. А внутри Саши, казалось, не горело уже ничего. В душу внезапно ударила гулкая темнота, не подсвеченная даже больничными безжизненными лампами. Саша будто проваливалась в бездонный колодец с гладкими бетонными стенами.

Где-то хлопнула дверь; вверх по лестнице суетливо пробежал кудрявый юноша в белом халате. Саша опустила глаза, посмотрела на свои босые мозолистые ноги. На казенную сорочку, испачканную темной, уже подсохшей кровью. Подумала, что все ее вещи, должно быть, лежат в палате, рядом с безумным, бредящим врачом, безумной медсестрой; рядом с абсурдным, немыслимым ребенком. И заплакала от давящего бессилия, подступившего к горлу.

К Саше медленно и неохотно приблизилась пожилая работница регистратуры. Заспанная, устрично-студенистая, апатичная. Будто набитая изнутри чем-то мягким и сонным.

– Что с вами? Что тут у вас случилось? – спросила она усталым голосом.

Ответить было нечего. Саша не понимала, что с ней случилось. Она молча глотала крупные соленые слезы, теребила рукав застиранной дымчато-серой сорочки.

– Успокойтесь, придите в себя.

На бугристо-отечном лице служащей проявилось вялое раздражение. Придите в себя, придите в себя – перекатывалось по краю сознания тяжелым эхом. Саша прикрыла глаза и тут же унеслась на лодке головокружения в свою комнату. В памяти вновь нарисовались кремовые обои, очертились паркетные ромбы с растекшимся, словно подтаявшее сливочное масло, солнцем. И вдруг в этом теплом текущем свете появился младенец. Крохотный, сморщенный и совершенно нелогичный, непостижимый.

– Я не знала… ребенок… правда, не знала, – бормотала Саша сквозь слезы.

– Что-то не так с вашим ребеночком? Больным родился?

– Я не знаю, почему… я не…

Взгляд служащей немного подобрел. Она положила Саше на плечо сыровато-мягкую, будто бескостную руку.

– Просто успокойтесь. Так бывает. На все воля свыше.

Рядом внезапно оказалась медсестра из Сашиной палаты, стала оживленно говорить, жестикулировать. Регистратурная работница смотрела на нее и сонно качала головой. Затем снова перевела взгляд на Сашу и что-то тягуче произнесла в ответ.

Бисерный моросящий дождь за окном тем временем превратился в ожесточенный ливень. По стеклу побежали потоки небесных слез, словно обезумевший, утративший логические опоры, перевернутый мир заплакал вместе с Сашей от беспомощности и отчаяния.

– Ну что же вы, мамочка, такая нервная?.. – доплыло до Сашиного сознания. – Кричите, шумите, от нас с Вадим Геннадичем убегаете.

Подошли еще какие-то люди, оттеснили медсестру, начали что-то выяснять у регистратурной служащей. Что-то явно не связанное с Сашей. Их голоса то струились ручьями, смешиваясь друг с другом, то сочились по капле, замирая на полузвуке. Саша вздрагивала, захлебывалась слезами. В какой-то момент она вдруг остро ощутила свою теплую, беззащитную, травмированную плоть. Саднящее живое нутро под вспотевшей кожей, под серой больничной сорочкой. И Саше стало мучительно жаль свое тело, особенно ноющий живот. Она осторожно погладила его костяшками пальцев, будто постороннее, самостоятельное, незаслуженно страдающее существо.

Медсестра взяла Сашу под руку и повела обратно по коридору. Потянула за собой – мягко, но настойчиво.

– Вам ведь лежать нужно, – сказала она своим твердо-сахарным голосом. – Зачем же вы скачете. Вы подумайте о себе, о своем здоровье, вам же ребеночка растить.

Но думать не получалось, все мысли стали свежими разверстыми ранами, культями ампутированных жизненных планов.