Читать книгу Коровья смерть - Екатерина Самигулина - Страница 11

ветер ворвался в дом дом дом в щели проник

глазами-льдом мальчик стеклу синий обвал приник

гнутся хлеба ба ба бабы в полях втянув животы поют

в этих краях перелётные птицы гнёзда не вьют

скошены травы, промёрзла в мясо нога журавля

и журавля тонкошеей истоме в воде гнить

в стоптанной обуви грязью и слякотью через поля

к дому бежать но чистой воды не испить

комьями снег, травами сон, пустотами – высь

где-то мой дом, где-то мой сын, только не здесь

здесь только стынь, здесь только стон сон дым

комьями снег, кольями дом, травами сын

снится в снегах в сырости стен окон окно

бабой в полях, веей, пургой заметено

травами сон, сугробами сын в слякоть и грязь

в стоптанной обуви через поля к шее припасть

журавля

сколько воды пролилось сколько прививок привито

прививки привитые немного повыше локтя

нас всех объединяют, как позже – могильные плиты

и пихты над кладбищем всех объединят

объединят объедИнят объедут объедками

корнями деревьев выпотрошат кишкИ

так хочется братьями быть – быть птицами нынче редкими

и смотрю повыше локтя на метку руки

но баба в салоне орёт толстой кондукторше:

да вы кОрмитесь нашим хлебом, иначе сдохли бы с голоду!

а сама с завода, где утро встречает рупором,

как и все – скинув робы в утробе города

а потом под вечер всё небо сизое-сизое

голубиным клещом небо над головою

и мужики как собаки под обвисающими карнизами

после работы встречают голодным воем

и сыновья дома с натруженным торсом

или брюхом разбухшим от салаки и пива

которое лифт с трудом поднимает протёртым тросом

и на восьмом этаже выходишь – а закат за окном такой

красивый-красивый…

в комнатах сыро и холодно, в кухне жарко

вечерний город небом над ним изуродован

как жернова друг о друга трутся серые шапки

шапки трутся, но не сокасаются головы

провалы в памяти как рта провалившийся колокол

как до грудины в землю закопанный труп

как рыбья молОка, как на пределе голода

от тела оторванный и с жадностью сожранный струп

провалы в памяти кто мы в полях заснеженных

куда ведут следы по дороге назад

чугунным идолам бабоньки жёны нежные

бросают в нутро окровавленный сервелат

чтобы вернулись домой… – да кто, не помнится

тАк просто, смутный образ, глаз синева

летом – малина вереск белые колокольца

зимою – снег, забившийся в рукава

провалы в памяти; слюна с подбородка спящего

стекает на пыльный пол техэтажа

любой за стеной, за пределами тесного ящика —

если не враг, то, по крайней мере, чужак

а как плясали в полях и плелись утробами

как кулаки сплетали в дремучий жгут —

провалилось в памяти и замело сугробами:

глубокие реки в нас неслышно текут

не слышно не видно кто-то бредёт аукает

главное дверь запереть на тяжёлый замок

не слышно не видно только зима баюкает

того кто нЕдобродИл недозвал промок

не пришёл смотреть стирать покрасневшие простыни

в комнатах сыро а в кухне жарко-темно

пусто в полях но все наебенились вдосталь

пусто в полях но собирается гной

в дёснах

всЕ мы – как корабельные сосны

как пихты и ясени

все постепенно степенно становимся дерева

чтобы гореть горячо, под коростою соки пряча.

Все дерева. Все дрова, все дрова, дрова.

шум и гул метели; метёт, метёт…

вой поездов ночью —

как воды ржавь как вмёрзшие в лёд

и не проросшие древесные почки

в моих же почках – вода, вода,

всё течёт и течёт трясиной,

и под вой поездов в полустанки и города

в пляске витта святого трясусь на ветру осиной.

рыси, волки в моих дремучих лесах,

в моих волосах спутанных, в снах тревожных;

как песенка сына мясо солдата в промёрзших часах,

в глухой темноте таёжной.

в преддверии мрака двери —

скользость и слизь:

не закрываются, только танцуют в петлях;

все дорожки петельки петли все разошлись

в вечерний сумрак рысий снегов и елей,

в канавы в ржавые ванны в стоячий мрак городов;

затопило, нечем дышать в нечистой постели…

рот заштопан берёзкой, выдут ветрами рот;

как осина, как мясо солдата кружусь в метели.

лохмотьями кожа, нищее платье моё,

пляшет в снегу, от тела пляшет отдельно.

танцует смешно и весело;

в хлебнувшие ржавой воды оконные щели суют елдаки

                                                                          деревья,

в грязные рты, заполненные едой,

прорастает сосок матери, хохочущей, древней

и под гулом метели деревни слюнявой губой

сладко рыгают в другие слепые деревни.

мясо солдата в часах разлетается в клочья, растёт,

проникает в ночь, как любовник в спящее лоно;

прибывает вода, бубоном вздувается лёд

под мышками города; дети лепечут сонно;

пляшет солдат на часах, саблей браво вскрывает живот,

и летят во все стороны струпы гноящейся плоти;

и в снегах и метелях город плывёт и плывёт,

и солдат продолжат рубить, и колоть, и колоть, и…

качается крюк мясной: тик-так

красной заре чумной

не разо-драть мрак

стук башмаков в лёд в грязь вмёрз

листьев шматами гной

на трупах берёз

на струпах перил отпечатки ребячьих лап

потёки чернил на тротуарной слизИ

льдистыми комьями зимними склоп-хлаб

по стёклам скользит

сквозит

в дверь

ветер

и дождик с небес моросит.

как бес голосит

баба за хлипкой стеной

в изморозИ

обветренных губ рождается вой

и затихает под крепким хмельным кулаком…

как хорошо по тёплой земле ходить босиком.

там, в тишине за городом, спят леса,

голосами гулкими песню сквозь сон поют;

ветер в вершинах звёздные небеса;

под снегами соснами вязкие соки текут,

чтобы в мае проснуться смолой в изгибах коры

а потом пожары лесные, МАЗы и топоры.

а потом заборные песни топот сапог

в висок

самогон за шиворот рот наискосок

в солнцетени месиве маслом машинным взгляд

одуревших глаз;

задорно и весело исполняет отряд

приказ

и так каждое лето: уезжает в МАЗах братва

деревянных идолов заживо корчевать

чугунными лбами в пустые ворота бить

а нужно других корчевать других под корень рубить

каждое утро из дому выходя …

каждый вечер возвращаясь домой…

каждое утро из дому выходя…

каждый вечер возвращаясь домой…

так и живут на теченье лет не глядя

с постепенно седеющей головой

каждый вечер возвращаясь домой

каждое утро из дому выходя

и старость холодной лавкой в гулком дворе

и клёны сыплют листвой каждый год в октябре

и дачная тишина и над гранитом бревенчатый стол

каждое утро из дому выходя

думал ли ты куда шёл