Читать книгу Непридуманная история взросления - Екатерина Терехова - Страница 4

Белый бантик в волосах, белый фартучек, белые гольфы, красное платье и букет гладиолусов, а рядом со мной нарядная и красивая мама – так мы стояли на первой в моей жизни школьной линейке. Все дети вокруг, как один были в коричневом или черном, и только я в красном, но ничего плохого я в этом не находила, наоборот, так я чувствовала себя особенной, более значимой.

Уже через месяц, я сидела на диване за журнальным столиком и старательно выводила в тетрадке красивые буквы, когда вместо любимых бабушкиных сериалов все телевизоры страны показывали «Лебединое озеро». По центру Москвы ехали танки и стреляли в Белый дом. Папа часто курил и чаще прежнего смотрел новости, хотя мне казалось, что чаще смотреть их просто невозможно.

Семейные вечера у нас проходили всегда одинаково, каждый раз после ужина мы всей семьей садились перед телевизором, у которого было шесть каналов – первый, второй и еще какие-то, которые либо показывали плохо, либо не показывали вообще. А первый и второй каналы вместо развлекательных, познавательных передач каждый день транслировали криминальную хронику.

– Нам обязательно это смотреть? Я хочу мультики, – говорила я.

– Нет, мы будем смотреть новости, я хочу знать, что творится в нашей стране и мире, а мультики ты и так уже видела, – отвечал папа, указывая пальцем на целых пять видеокассет с мультиками и продолжая с серьезным видом листать газету.

Так и получалось, что каждый вечер я играла в куклы под сообщения о кровавых убийствах, найденных изувеченных останках, взорванных машинах, стрельбе, грабежах, разбое и насилии. Это было своего рода обыденностью.

Когда я училась в младших классах, дедушка каждый день забирал меня из школы. У него были ботинки с металлическими набойками, они стучали громко-громко. Забавно, я всегда слышала издалека, что за мной идет мой дедушка. Он забирал меня из школы, и мы на трамвае ехали к нему домой. Я делала у них с бабушкой уроки, играла, пекла печенье и смотрела ее сериалы, которые мне казались ужасно скучными.

С дедушкой было интересней. С юности он увлекался фотографией, и у него было много различной техники, бутылочки с реагентами, фотобумага. Он проявлял пленку в ванной, там же на веревочках сушились готовые снимки. Я любила закрываться с ним в ванной и в полумраке, замерев от любопытства, смотреть, как творится волшебство.

Много лет прошло с тех пор, но в маленькой комнатке без окон под самой крышей нашего дачного домика хранятся огромные чемоданы фотографий из папиного детства и юности, моего детства, с наших совместных поездок на море, семейных посиделок. Дедушка любил фотографировать людей. И теперь с черно-белых снимков смотрят на меня счастливые молодые лица людей, которых я не знаю или уже не помню.

До пенсии дедушка работал инженером, и дома у него хранились всякие разные инструменты для черчения. Линейки, циркули, ручки. У дедушки был красивый каллиграфический почерк, и он любил писать перьевыми ручками. Меня он тоже учил. Но как бы я ни старалась, получалось так себе. Кривенько, корявенько и всегда с кляксами. Я психовала, а он смеялся и говорил, что на все нужно время и тренировка. А потом дедушка умер, а я так не научилась красиво писать.

Дедушка умер, когда мне исполнилось девять. Четвертого июля, на третий день после моего дня рождения. Я была в летнем лагере, но хорошо запомнила то необычное утро.

Семь утра. Я вышла на улицу. Сосновый лес кругом, туманно, зябко, сыро после дождя. Всю ночь по крыше домика барабанил дождь и закончился уже перед самым рассветом. Я вышла на улицу и удивилась тому, как много ворон сидит на ветках деревьев. Они были повсюду, куда ни глянь. Идти по улице было как-то страшно, детская фантазия рисовала картинки из фильмов ужасов, как стая ворон-людоедов нападает на людей и обгладывает до косточек. Даже фильм такой был, не помню названия. И я шла не дыша, ступала медленно и аккуратно, стараясь не создавать шума, чтобы не обратить на себя внимание этих черных монстров, а как вышла на центральную асфальтированную дорожку, которая вела прямиком к дверям столовой, побежала так быстро, как никогда не бегала. Было страшно до чертиков.

Кто-то из взрослых в столовой сказал: «Дождь, туман, столько ворон, похоже, что умер какой-то хороший человек». Я почему-то запомнила эту фразу, хоть она и показалась мне нелепой. Ну как дождь, туман и вороны могут быть связаны со смертью человека?

В то утро дедушка сделал свой последний вздох и умер. Бабушка рассказывала потом, что он до последнего ждал, что я приеду, что родители заберут меня из лагеря в день рождения и мы приедем к ним с бабушкой, но родители этого не сделали. Ни в день рождения, ни после. Я не приехала, а он не дождался…

Сколько я себя помню, маминым любимым занятием было сравнить меня с кем-то.

– Вон, посмотри, Настя – дочка соседки тети Гали, ненамного тебя старше, а уже какая умница! Смотри, как она аккуратно на велосипеде катается, год назад его купили, а он все как новый, а еще она уборку дома сама делает, посуду моет, вон какая молодец, бери с нее пример, – говорила мама. – А ты лентяйка и раздолбайка, вещи за собой убрать не можешь, ходим запинаемся, велосипеду новому меньше месяца, а у него колесо восьмеркой, думаешь мы тебе каждый месяц новые велосипеды покупать будем? Научись ценить то, что имеешь, и бережно к вещам относиться.

Я стояла перед мамой, шмыгая носом и растирая по щекам слезы, чувствуя себя глубоко несчастной и виноватой, опустив голову в пол и разглядывая свои синие, ободранные коленки, еще болели руки и где-то в ребрах. В руках у меня был изувеченный велосипед.

А каких-то тридцать минут назад я в своем полном детском восторге мчалась по двору вдоль дома за большой черной машиной. Машина ехала все быстрей и быстрей, и я тоже. А потом она резко затормозила перед глубокой ямой, а я нет.

«А вдруг этот злой дяденька, который громко кричал на меня, когда я убегала, узнает, где я живу, придет и все расскажет маме, тогда она меня точно убьет», – в ужасе думала я и чувствовала себя еще более несчастной.

– Вон, посмотри, Игорь, – в очередной раз приводила яркий пример мама, – сын тети Тани, родной сестры нашего соседа дяди Вовы, на одни пятерки учится, он школу с отличием закончит, на работу хорошую устроится, а ты – двоечница. Куда тебя возьмут? Будешь вон полы в подъезде мыть…

– Почему ты меня постоянно с кем-то сравниваешь? – обиженно хмуря брови спросила я.

– А что такого? Я тебе наглядный пример привожу, чтоб ты знала на кого ровняться, – обиделась в свою очередь мама.

«Мама меня очень любит и желает только добра, – мысленно говорила я своему отражению в зеркале, чистя зубы перед сном – а я не оправдываю ожиданий, поэтому мама всегда мной недовольна. Я плохая дочь!» – и шла спать, думая о том, как бы угодить своей, постоянно уставшей и недовольной маме.

Когда папа ушел из авиации, он стал учителем. Он учил мальчишек и девчонок 10—11 классов устройству грузового автомобиля, как им управлять, что может сломаться и как это починить. Они изучали правила дорожного движения и учились ездить на настоящих грузовиках, а окончив школу вместе с аттестатом получали права категории С.

Папин учебный класс находился вне школы. Это была небольшая одноэтажная постройка рядом, фактически обычный гараж, просто очень большой. В нем стояли настоящие грузовики и легковушки. А еще здесь же располагалась автомастерская, где машины разбирали и чинили.

По всему гаражу были разложены детали автомобилей – разобранные двигатели, коробки передач, всякие пришедшие в негодность трубки, подшипники, шестеренки, амортизаторы. То тут то там валялись грязные промасленные тряпочки, которыми протирались различные агрегаты автомобиля, стояли канистры с отработанным маслом или еще какими-то жидкостями. Здесь всегда было грязно, пахло машинным маслом и бензином, как и папины руки.

Неприметная дверь с торца гаража вела в учебный класс, отгороженный глухой стеной. С виду это был самый обычный класс, как в школе – большое, ярко освещенное, просторное помещение, где рядами стояли парты и стулья, напротив располагался учительский стол, а за ним большая школьная доска. На стенах и над доской висели различные плакаты с учебным материалом, вдоль стен на отдельных подставках стояли макеты деталей автомобиля в полную величину в разрезе – наглядные пособия.

Надо ли говорить в этой ситуации, что за руль я села достаточно рано. Папа говорит, что я начала водить раньше, чем ходить, но я думаю, езда на коленках – это все-таки немного другое.

Помню, мне было лет семь, когда я впервые самостоятельно села за руль автомобиля. И это был грузовик – ЗИЛ какой-то там. Обучение мое происходило где-то в лесополосе, где я не смогла бы причинить вред ни случайному прохожему, ни чьему-либо имуществу. Ну и папа был рядом и контролировал меня вторым комплектом педалей, которые являются обязательным оборудованием учебного автомобиля.

Уроки наши были нечастыми, но в восемь лет я спокойно трогалась с места, ехала, осуществляла повороты и развороты, парковалась, останавливалась и выполняла все фигуры автодрома на грузовом автомобиле. Папа периодически прикрикивал на меня, но в целом был мной доволен.

После дедушкиной смерти обязанность отвозить меня домой легла на папу, ведь мы с ним трудились в одной школе.

Я подросла, и больше не было необходимости оставлять меня с кем-то, теперь я могла спокойно находиться дома одна, но все равно после уроков я часто просила папу отвезти меня к бабушке. Да и сама часто бегала к ней в гости, одна или с подружкой. Просто так. Внезапно. Без предупреждения. На чай с печеньем или пельмешки, чтобы сидеть вместе на крохотной кухне и слушать в сотый раз рассказы о бабушкиной молодости, прижиматься к ее мягкому телу и вдыхать запах выпечки, которой она всегда пахла. Она окутывала меня любовью, которой мне так не хватало от мамы.

Уроки в начальной школе всегда заканчивались раньше папиных, поэтому я часто прибегала к нему после занятий и играла с мелкими деталями автомобиля, которые вытаскивала из наглядных пособий, пока папа не видит, или молча сидела на задних партах, рисуя в тетрадке цветными карандашами, которые всегда находились у него в столе.

Когда он вел урок, всегда был таким важным, серьезным, надевал пиджак и брюки, брал в руки указку, ходил по кабинету, показывая всякие штуки и объясняя для чего они нужны. Ученики его внимательно слушали и постоянно что-то записывали. Я тоже слушала, недолго, мне были непонятны слова, которые папа постоянно повторял – коленвал, подшипник, клапана – поэтому быстро становилось скучно, и я возвращалась к своим детскими делам.

После того как папины уроки заканчивались, начинались практические занятия – кто-то из учеников садился за руль грузовика, папа садился рядом и под его внимательным руководством мы трогались с места. Во время движения мне запрещалось баловаться, я должна была сидеть очень тихо, не болтать и не крутиться, чтобы не отвлекать ученика от ситуации на дороге.

И я молчала. Честно говоря, мне никогда даже не хотелось ни говорить, ни шевелиться. Папа во время практических занятий был очень строг, он ругался, когда ученик что-то делал не так, заставлял его останавливаться, пересказывать ситуацию, которая произошла на дороге, рассказывать, что было неправильно и как должно быть правильно. И мы не трогались с места, пока ситуация не была полностью разобрана, и ученик не ответил на вопросы. В общем, во время этих практических занятий я боялась папу.

До шестого класса я училась в гимназии, где из одаренных детей одаренных родителей стремились сделать выдающихся ученых, двигателей технического прогресса, деятелей искусств и будущих политиков. И я гармонично развивалась наряду с гениями и детьми богатых родителей.

Когда я перешла в шестой класс, папа уволился из «школы для одаренных детей» и устроился инструктором в обычную автошколу, и внезапно оказалось, что возить меня в такую даль мало того что некому, так еще и некогда, а забирать и подавно. Так я попала в самую обычную среднюю школу возле дома, где стала учиться в самом обычном общеобразовательном классе.

На первый урок в своей новой школе я опоздала, учительница русского языка, очень неприятная тетка, остановила меня возле доски и устроила мне допрос с целью познакомить класс с новой девочкой. Где училась? Зачем перевелась? Что знаешь? Что умеешь? Чем увлекаешься? И прочие раздражающие вопросы, на которые я старалась ответить максимально кратко.

Пока учительница пыталась выжать из меня хоть какую-то информацию, я водила взглядом по классу в поисках знакомых лиц. Оно нашлось быстро. На первой парте, прямо напротив меня сидела девочка из соседнего двора, с которой мы раньше время от времени вместе играли в песочнице, звали ее Лерочка. Лерочка меня сразу узнала.

– Привет, – беззвучно сказала я ей, пока учительница продолжала допрос.

– Привет, – так же беззвучно ответила Лерочка, и так началась наша многолетняя дружба.

Школа, в которую я теперь ходила, была через дом от нашего. Очень удобно, ехать никуда не нужно и я могла ходить самостоятельно. За школой располагалась замороженная стройка – две свечки в шесть и девять этажей и что-то напоминающее подземную стоянку или будущую торговую площадку, соединяющую два этих здания, а сразу за стройкой лесочек и речка – место довольно тихое в сравнении с двором.

Утром и вечером жители близлежащих домов выгуливали там собак, в жаркие летние выходные на берегу речушки жарили шашлыки, щедро заливая их алкогольными напитками, а потом шли купаться.

Все остальное время лесок был пристанищем прогуливающих школу подростков, которые прячась от взрослых учились курить сигареты и пить алкоголь, копающихся в грязи, барахтающихся у речки или рыскающих по кустам малолеток в поисках сокровищ, которым по какой-то причине наскучили дворовые игры, ну и разумеется бомжей, которые бухали на небольших полянках и там же дремали, пригревшись на солнышке.

Недалеко от нашего дома на берегу реки находился сливной коллектор – большая бетонная труба, торчащая из земли, вход в нее был намертво закрыт решеткой. Весной или после обильных дождей к трубе постоянно намывало всякий мусор. Здесь можно было найти кошельки и сумки уже без денег, трупы птиц, мышей и мелких животных, а еще отрубленные пальцы и прочие человеческие останки. Местные мальчишки ковырялись в этом мусоре в поисках утраченных кем-то ценностей, и кидались камнями в жирных крыс, всегда копошившихся неподалеку от дохлятинки. Когда им доводилось случайно выловить какой-нибудь палец, молва об этом сразу же разносилась по всем дворам, собиралась толпа зевак, приезжала милиция, что-то осматривала, записывала, забирала находку и уезжала. И все расходились по дворам, продолжая мусолить эту тему еще несколько дней.

Однажды в каникулы мы играли с подружкой во дворе, когда прибежал кто-то из ребят и сказал, что на школьном дворе нашли человеческую голову, завернутую в пакет.

– Как интересно! Пойдем смотреть! – мы тут же вскочили и, побросав игрушки, помчались на школьный двор.

Мальчишки, играя на берегу реки, нашли какой-то замотанный пакет и начали пинать его друг другу как импровизированный мяч, перемещаясь вместе со своей находкой в сторону школьного стадиона. Пакет постепенно рвался и начинал источать зловоние. Когда мальчишки поняли, что это, разбежались по домам, чтоб от родителей не влетело, а голова в пакете так и осталась лежать посреди стадиона, пока не нашелся гуляющий с собакой взрослый и не позвонил куда следует.

Естественно, голову нам никто не показал. Как ни старались мы подобраться к ней с разных сторон, попытки не увенчались успехом. А еще какой-то строгий дядька в форме сердито посмотрел на нас и шикнул: «Брысь отсюда, детвора, нечего вам здесь глазеть».

Мы разбежались, но украдкой наблюдали издалека. Куча машин, толпа зевак, люди в форме, расхаживающие тут и там – страшно интересно. Я не думала тогда о смерти как о чем-то ужасном, не могла сопоставить живого человека и воняющий мешок. Эти объекты находились в разных реальностях, мне было просто интересно, необычно и очень любопытно.

Мое детство пришлось на девяностые, когда в соседних дворах убивали людей, взрывали машины, поджигали квартиры, когда по вечерам под мостом или на пустыре возле речки собирались толпы людей и устраивали бойню за то, что кто-то кого-то грубо обозвал. Люди дрались до смерти, устраивали кровавую резню просто за идею, потому что был какой-то повод, потому что какой-то уважаемый человек сказал им «фас». Мы потом бегали смотреть на последствия разборок, сразу как только слухи разносили по округе новости о случившемся. Интересно было разглядывать пятна крови на асфальте, а если доводилось увидеть хоть краешком глаза, хоть вскользь безжизненную руку, случайно выпавшую из черного плотного пакета, – накатывал восторг. Это ж прямо как в кино! Кадры из «Бандитского Петербурга» оживали здесь, на наших улицах, и жизнь казалась нам захватывающим боевиком.

Зимой, либо в период осенне-весенних холодных дождей и ветров, когда находиться на улице долго было крайне неприятно, все постоянные обитатели речного берега перебирались на заброшенную стройку и жизнь начинала кипеть уже там.

У местных бомжей были свои обжитые квартиры, обустроенные принесенными с помойки диванами, матрасами, столами и прочей домашней утварью. В бочке в центре комнаты, а порой и просто на бетонном полу полыхал костер, дарующий свет и тепло зимними вечерами.

Мы, будучи в то время уже семиклассниками тоже частенько бывали на стройке – прогуливали там школу, играли в прятки, казаки-разбойники, пережидали непогоду, учились курить. Квартиры бомжей старались обходить стороной, выбирая для игр другие этажи, или же уходили в соседнее здание. В общем, мы не мешали им и за это они не трогали нас. Такой негласный симбиоз детей с бомжами.

Когда я перешла в девятый класс, девочка-пятиклассница, играя с друзьями на стройке, упала с балкона третьего этажа на торчащую из земли арматуру и умерла. Эта трагедия вызвала резонанс, и стройку обнесли глухим забором, поставили круглосуточную охрану и запустили на территорию стаю собак. Больше там никто не играл.