Читать книгу Отравленные земли - Екатерина Звонцова - Страница 5

Жизнь давно научила меня: если дню суждено стать неординарным, он будет таким с первых или почти с первых минут. Так и случилось. Происшествие, наверное, не назвать подлинно необычным, но у меня оно почему-то не идёт из головы.

Ещё под утро ко мне спустилось сновидение – мир в нём был густо-синим, а небо пронизывали острые звёздные взгляды. Дул ветер; скрипели двери на широких петлях, а под видневшимися в проёме сводами церкви, на крыльце которой я замер, кто-то стоял. Лицо – осунувшееся, окровавленное, почти неразличимое, как и вся фигура: девичья, мужская? Она дрожала и плыла, не понять. Но, кажется, человек ободряюще улыбался мне – тёмная улыбка напоминала шрам. И отчего-то я подумал… нет, неважно, что я подумал там, в дурмане дрёмы. Я не решусь этого написать хотя бы потому, что толковать это невозможно.

Ещё дальше, за спиной того, кто всё глядел и глядел на меня, светлел круглый витраж – лик Христа. В терновый венец вплетались красные розы, они ослепительно сияли. Их я видел, видел ясно, как ничто другое, и так же ясно понимал: должен помочь. Тому, кто передо мной. Тому, кто улыбается так, словно в помощи нуждаюсь я, хотя ранен он.

Я не сделал и шага: всё вокруг нас запылало, а земля под моими ногами взревела, будто во чреве её очнулся Левиафан. Мир… сдвинулся. Розы брызнули сверкающими осколками, а двери захлопнулись. От оглушительного звука я и проснулся: оказалось, во дворе кухарка уронила чан, который несла из кладовых. Из окна я вскоре наблюдал, как, ругаясь, она собирает вывалившиеся овощи и отгоняет бродящих поблизости любопытных, рассветно-розоватых поросят. Они задорно хрюкали, пока в голове моей звенел разбитый витраж.

В чувство меня привёл воздух: он пах чудно, его не отравила даже примесь помойного амбре. И всё же отходы здесь явно сливали куда попало – нарушая мои санитарные предписания! Я усилием воли запретил себе разбираться с этим сейчас и вообще не стал задерживаться у окна, хотя вид на вызолоченные солнцем Орлицкие хребты и сверкающую еловыми изумрудами чащу ласкал взгляд. Горы совсем не как в Австрии – ниже, темнее, таинственнее. Интересно, какими окажутся Моравские Ворота – и конечная точка моего пути за ними?

Я стал собираться. Невозможность нормально побриться из-за того, что накануне я не распорядился нагреть к утру воду, несколько удручила. Разбойничья щетина не была частью моего повседневного облика, но пришлось с ней примириться. Зато я вспомнил о приятном нюансе провинциальных путешествий, а именно о том, что парик – более не обязательная дань моде, а деталь, выделяющая богатого приезжего; деталь ненужная, способствующая к тому же разведению лишних насекомых, кусачих и плодовитых. Я лишь тщательно прошёлся гребнем по отросшим за последнее время волосам, а раздражающий предмет туалета запрятал подальше. Я всё чаще пренебрегаю им и дома, возвращая себе лейденскую волю и юность хоть так, – Императрица знает мою нелюбовь к напудренным буклям и прощает её. В общем, если парик и пригодится, то в Каменной Горке, где богачи наверняка подражают столичным нравам. Неизбежно, hоnоris саusа[18], зазовут на приём, и я стану узником душной залы со скучными прошлогодними беседами и бог весть каких лет музыкой. Надеюсь, экзекуция эта будет разовой, не более.

Еда оказалась великолепной: тонкие блинчики, называющиеся забавным словом «палачинки» и поданные с кисловатым сливовым джемом, серый и золотистый зерновой хлеб, нежная ветчина из птицы, впечатляющие сыр и творог. Нашёлся даже недурной, хотя и грубого помола кофе. Завтракают здесь по-немецки плотно, но без вредных излишеств вроде солений и жирных колбас, что не может не радовать.

Вскоре мы тронулись в путь. Карета забралась повыше, горы с любопытством обступили её, и теперь вчерашняя тряска показалась нежным качанием колыбели. К тому же опять зарядил дождь, за которым не удалось увидеть Орлицкие хребты такими, какими они улыбались мне из окна. Жемчужные водопады стали мутными пятнами, насыщенная зелень – тёмными сгустками, заброшенные рыцарские замки – горбатыми великанами.

Клонило в сон, но, едва я прикрывал глаза, как снова видел горящую церковь. И почему она запомнилась? Мне снится множество вещей, совершенно невероятных. Я бывал и пиратом испанских морей, и буридановым ослом, и неким летающим созданием с Луны, в лучших традициях смелых сочинений мсье де Бержерака. Теперь же вроде бы тривиальный кошмар никак меня не отпускал. Тот раненый человек…

Нет, не может быть. Я его даже не разглядел.

От тягостных мыслей меня освободила перемена погоды. Клочковатые тучи исчезли столь же быстро, сколь появились, солнце опять заиграло на верхушках деревьев, кидая на массивные ветви пригоршни сверкающих самоцветов. Оно напоминало: до весны недалеко, а в этих краях весна наступает даже раньше. Я стал высматривать наконец вожделенные замки и водопады, резные пики гор и таинственные провалы пещер. Картины настраивали на благодушный лад, а творца вдохновили бы на рисование, лирику и музыку не хуже, чем вчерашняя синь Нижней Австрии. Я же с моим приземлённым умом мог лишь представить, сколь целительное действие пейзажи оказали бы на моих беспокойных пациентов. Красота и гармония лечат не хуже пилюль, микстур и припарок; иногда лучшее, что можно сделать с искалеченной душой, – увезти её в золото и зелень, морскую лазурь и цветочную пестроту.

Я подумал о том, что не взял ни кошек, ни чеснока, и усмехнулся: какая неосмотрительность! Более того, на мне не было креста – неизменного спутника большинства моих знакомых, даже видных учёных мужей. Всё чаще думаю и об этом: сколько во мне было христианского рвения в юности – и сколько я видел того, что его поколебало. Видел, как Господь зло смеялся, и как равнодушно отворачивался, и как заносил над агнцами кнут и опускал, опускал… Не стоило мне, рано загоревшемуся профессией, еретически судить о Нём по себе: как о Враче, но Враче Великом, единственном, кто вправду может блюсти все наши клятвы. Но увы. Это всё ещё со мной. Не так давно я по примеру иных протестантов – коих прежде осуждал! – даже перестал отягощать шею святым символом, более не чувствуя его частью себя. Так честнее, а дальше посмотрим. Думаю, Он – надеюсь, Он всё же есть, просто клятвы у Него свои, – поймёт меня, как никто.

Один час перетёк в другой, в третий. Края в основном были безлюдными или едва заселёнными, города и деревеньки – крохотными, с лепящимися друг к дружке лачугами. Но целых три раза безлюдье нарушалось очаровательными поселениями, успевшими стать курортными – благодаря бьющим в окрестностях термальным ключам. Запах стоял знатный – серный, тяжёлый, животворный. Когда мы ненадолго остановились – мне захотелось попробовать воду, – я обратил внимание, что даже широкая носатая физиономия моего кучера Януша сильно перекосилась. К источнику он не приблизился и отведать «полезной для печени» водицы наотрез отказался, пробасив, что «жижа эта смердит, как испражнения дракона», а печень он лучше полечит на постоялом дворе можжевеловой настойкой или сливовицей – традиционной в этих краях вариацией бренди.

Сами поселения, когда-то наверняка запущенные, как всё вокруг, прихорошились, вымостили или заровняли дороги: хоть где-то наши деньги пустили в дело! Путь вился вверх-вниз, постройки располагались ярусами, я мог иногда увидеть приютившийся у спуска между двумя ущельями хорошенький дом или нависающий над излучиной горного потока мрачный костёл. Попадалась и неплохо одетая публика: всё больше старики, чахоточные девушки с гувернантками и бледные, осунувшиеся офицеры.

Вскоре я сверился с картой. Мы ухитрились быстро покрыть приличное расстояние, и до Каменной Горки оставалось где-то полдня, почти по прямой. Мы уже достигли Моравских Ворот, леса стали реже, среди хвойных замелькали дубовые; всё чаще попадались бурные реки, через которые перекидывались крепкие узкие мостики. Приободрившись, я предложил остановиться на обед.

Местность снова стала малолюдной, и до ближайшего пункта, обещавшего отдых и что-то горячее, мы ехали ещё полчаса. Заведение оказалось широким и приземистым, очертаниями напоминало распластанного экзотического зверя – черепаху с мшистым панцирем округлой крыши. Потолки в трапезной зале были низкими и прокопчёнными; рисунки на стенах – как ни удивительно, с мотивами Mortis Saltatio[19] – потемнели. В помещении стоял шум: смесь нескольких гудящих наречий сразу врезалась в уши.

Януш, как всегда, отверг мою компанию за столом: этот добряк с трудом переносит неаппетитные медицинские беседы, которые я имею привычку вести во время еды. Сегодня он тоже немедля нашёл общество получше – двух конюхов и лакея, те сопровождали какую-то знатную особу, трапезничавшую в соседней, уединённой комнате. Я же устроился в гуще простых посетителей, в гордом одиночестве за угловым столом, и принялся изучать некое блюдо местной кухни, считавшееся здесь лучшим и с небывалой помпезностью поданное мне в аккомпанементе белёсой варёной капусты. Как оно называлось, я не запомнил, но там явно фигурировало слово «колено»[20].

Уединение давало мне хорошую возможность прислушаться и осмотреться. Посетители преимущественно были местные: просто одетые, заросшие, крупные, не стесняющиеся ни крепких слов, ни зычного смеха. Лишь изредка попадался кто-то, в ком удавалось распознать заезжего – по деталям туалета, по жестам, в конце концов, по настороженному или заполошному виду.

Один из таких надолго привлёк мой скучающий взгляд – долговязый рыжий мужчина лет тридцати, с лицом будто бронзовым. Этот явно неестественный тон выдавал путешественника, причём по югам. Наряд был скромным: коричневый камзол без вышивки и отделки, серый жилет и грубая рубашка без кружева. Тем не менее он не сошёл бы за простого бродягу: из-за манер, и состояния кожи, и ухоженных пышных волос. Посмотрев на мужчину подольше, я предположил, что он англичанин из породы обнищавших дворян-авантюристов или из той же породы голландец, мой земляк. Как и я, он сидел один и только что окончил трапезу, посуду с его стола как раз убирали.

Я хотел отвернуться, но тут незнакомец перехватил мой взгляд и поднялся. Видя, что он направляется навстречу, я поспешил улыбнуться, несколько сконфуженный: наверняка моё рассматривание ему не понравилось. Тем не менее, приблизившись, мужчина этого не выказал, вопрос задал приветливо:

– Позволите? – Тёмные, почти чёрные глаза встретились с моими, голос был хрипловатый, но приятный. – Знаете, давно не обедал в приличном обществе, всё несло в дикие путешествия.

Он говорил на неплохом немецком, но я всё же рискнул пригласить по-английски:

– Разумеется, присаживайтесь. Я тоже опасаюсь одичать.

Он без удивления кивнул, ненадолго отошёл, заказал ещё вина. После этого, улыбаясь, уселся за мой стол и поинтересовался уже на английском:

– Значит, и вам недоставало компании, доктор?

– Пожалуй, – подтвердил я, отодвигая пустое блюдо. – В краях, куда я направляюсь, едва ли она у меня будет. – Тут я понял, как он назвал меня, и шутливо уточнил: – Вы угадали мою профессию по неким внешним признакам? Вы случайно не из штабных? Это ведь они различают шпиона чуть ли не по запаху.

Он негромко рассмеялся и изобразил задумчивость, постукивая по столешнице широкими пальцами: на указательном левой руки не было ногтя, зато поблескивал перстень без камня – тускловатая золотая печатка, соколиная голова. От вида вещицы в воспоминаниях что-то шевельнулось, и мой собеседник тут же их подстегнул:

– Что вы, всё проще. Нас как-то представляли друг другу на вечере у молодого ван Хелена. Но я нисколько не обижен, что вы меня забыли, довольно много народу жаждало тогда пожать вам руку, ваше… как вас теперь? Сиятельство? Высочайшество? Барон?

– Доктора достаточно, – хмыкнул я. Это пренебрежение к титулам нравилось мне куда больше бесконечных «превосходительств». – Я сам ещё не привык и не то чтобы хочу.

Присматриваясь к худому лицу внезапного собеседника, я действительно что-то припоминал. Леопольд ван Хелен… это же сын моего земляка Иоганна ван Хелена, после его смерти принял управление любимым моим «Венским вестником», газетой, без которой я, как и многие, уже не представляю утро. Интересный, хваткий, усердный юноша… ну разве что в последние годы поддался моде, слишком увлекся новыми, зачастую неоднозначными темами, на которые пишут для него столь же неоднозначные люди. Кажется, и мой знакомый незнакомец – из пёстрого круга редакционных агентов.

Когда прозвучало имя, я вспомнил окончательно.

– Арнольд Ву́дфолл, свободный собиратель новостей. Хотя я предпочитаю итальянское avvisatori[21]. Звучит благороднее.

Я сдержал усмешку. Ловкие разночинцы, бастарды, самозванцы, мистификаторы и прочие неаристократы и недоаристократы тяготеют к «благородным» словам, замечаю не впервые. Но Вудфоллу выбранное определение действительно шло, да и весь обманчиво неброский облик сидел ладно, словно лоснящаяся пятнистая шкура на хищнике. Я кивнул и внезапно припомнил новую деталь, а именно – какие конкретно материалы поставляет ван Хеллену мой avvisatori. Точно: мода, темы, будь они неладны – без них сидел бы я дома! Если я прав, то судьба иронична.

– Так-та-ак. Не вы ли пишете всякие ужасы о magia posthuma[22] и, в частности, о чудовищах, например вампирах? – уточнил я и получил бодрый, небрежный кивок.

– Вспомнили! Польщён!

Он и правда приосанился, сверкнул зубами, но я шутливо его осадил:

– Вот как… вы, значит, пугаете читателей небылицами, а мне потом лечить взволнованную душу и такое её проявление, как morbus ursi![23]

Но Вудфолл только засмеялся, пожимая крепкими плечами. Подмигнул:

– Ну-ну, я не пугаю. Я предупреждаю. И, между прочим, рискую жизнью, разъезжая туда-сюда и собирая мрачные секреты!

Облик его и правда говорил о риске: на руках и шее темнели кое-где следы подживших ссадин и ожогов, одежда явно видела что-то помимо письменного стола и шуршащего пера. Впрочем, я не обманывался: скорее всего, передо мной был просто любитель драться в заведениях вроде нашего нынешнего. И большой мастер удирать от толп, так или иначе недовольных его творческими трудами, и от отцов хорошеньких девушек, наверняка падких на эти глубокие жгучие глаза, вкрадчивые интонации и хищную стать.

Аккомпанируя моим ироничным размышлениям, он всё щебетал:

– А не читали мой недавний отчёт о краснокожих и их шаманах-оборотнях? Я провёл в Новом Свете полгода, едва вернулся целым! Америка – тот ещё ящик Пандоры. А что таится в египетских песках… – Он повёл рукой, сверкнул перстнем-соколом.

Оттуда и привёз; что-то столь же дикое – кажется, о суровых татуированных бедуинах, стражах руин, пытавшихся не дать ему влезть в чей-то могильник, – он рассказывал и у ван Хеллена, под аханье дам и уважительное цоканье языков мужчин. Но не на того напал сейчас! Я шутливо погрозил ему пальцем:

– Если тот «отчёт» столь же правдив, сколь ваши россказни о встающих мумиях и потом ещё о румыне… сербе… ком там… Благоевиче, который якобы покусал девять…

– Четырнадцать! – поднял палец avvisatori, копируя мой жест.

– …человек, то неудивительно, если я бросил его, завидев ваше имя и первые строчки!

Я говорил без резкости. Я прекрасно видел, что его, так же как и меня, лишь забавляет праздный спор, на выходе из которого каждый всё равно останется при своём. И всё же, дослушав меня, Вудфолл покачал головой с видом чуть разочарованным. Ответил тоже мирно, но не без капли лукавого, многозначительного упрёка:

– Доктор, я безмерно уважаю ваш научный опыт и ум, больше – только вашу заботу о людях. Но ваше узкое мышление просто поражает. Что-то за гранью есть, разве жизнь не показала вам этого за годы жизни? Должна была делать это почаще, чем мне.

И делала. Я не раз задавался вопросом, почему, например, единственный остался жив среди братьев и сестёр, почему рано похоронил родителей и Мастера[24] – не мог ведь принять на веру слова некоторых духовников, что семья наша, уходящая корнями в тёмные ранние игры престолов, проклята за небывалый дар кого-то из предков-воинов призывать флотилии мёртвых кораблей струнной музыкой?[25] Удивляло меня и многое другое: пациенты, излечивавшиеся от касания к мощам, противоестественное расположение органов в некоторых анатомируемых трупах, тяга нашей старой кошки ложиться нам на больные места и наступающее следом облегчение… Да, я никогда не отрицал загадок жизни – но не считал их неразрешимыми. У всего рано или поздно найдётся ответ – если не верить в это, то во что?

– Пробовала, – ответил я Вудфоллу. – Но она же порой подбрасывала элементарные объяснения совершенно невероятных вещей. Взять хоть «чудодейственные» травы и минералы, в которых на самом деле просто есть полезные действующие вещества, некоторые из которых я – или мои коллеги – уже выделил.

Пока я договаривал, Вудфолл усмехнулся, вдруг вынул из кармана колоду карт и начал мешать их. Словно чётки перебирал, помогая себе сосредоточиться, – так ощущался этот шуршащий перестук. Сначала медленно, потом быстрее, быстрее, быстрее. Я замолк.

– Что-то разгадывается. Что-то – нет. Это как… брэг или похшпиль[26], например. Жизнь милостиво зовёт вас в игру и даёт вам выбор веры. Выбирайте.

Вера, загадки, разгадки… точное эхо моих недавних мыслей. Какой же странный человек – разбередил во мне так многое, и так стремительно.

Я следил за его ловкими руками, за мелькавшими меж пальцев лицами дам, королей, валетов. Колода была необычная: золотые и серебряные изображения на у́гольной бумаге. Явно дорогая вещь, дорогая – и пугающая, учитывая скалящиеся со стен скелеты. Приглядевшись, я убедился, что «рубашку» карт составляет орнамент из костей.

– Откуда такая диковина? – поинтересовался я. – На немецкие колоды не похоже.

Вудфолл показал мне серебристую даму, укутанную вуалью, но тут же спрятал.

– От прекрасной русской авантюристки, встреченной далеко отсюда. Она увлекалась гаданиями, тайнами и сокровищами, потом увлеклась мной. Мы славно провели время да и разбежались каждый своей дорогой. Бабочка, огонь… Помните, как это бывает?

Карты замелькали ещё быстрее, от них уже немного рябило в глазах.

– Нет, – не поддался на фамильярность я. – Гадалки обычно не дарят свои колоды.

– С сердцем они порой отдают многое! – Вудфолл подмигнул, продолжая мешать карты. – Колоду, мысли, честь, если имеется… – На лице расцвела усмешка. – Ну не надо, не надо корчить ханжу! Вам не идёт эта гримаса, а я лишь рисуюсь от скуки. Колода действительно досталась мне по доброй воле. Она дар любви и мой давний талисман.

– А что же девушка?.. – Я не мог остаться равнодушным к судьбе безымянной гадалки. Как иначе мне, отцу двух цветущих девиц, на такое реагировать?

Вудфолл показал мне золотого короля, холодного, рогатого, метущего мантией пол и неуловимо похожего ликом на дьявола. От этого образа слегка пробрал озноб.

– Забудьте. – Тон теперь звучал сухо, отстранённо. – Девушка о ней и не вспоминает.

– А о вас?.. – Я заметил, как его руки дрогнули, и спохватился: к чему мне такие деликатные детали, тем более на десятой-то минуте беседы? – А впрочем, я примерно понял, оставим это, хотя жаль, что её здесь нет.

Я вовремя себя одёрнул: если какое-то впечатление производить и не люблю, так это впечатление оголтелого моралиста. Действительно, зачем ханжествовать? Девицы-то мои обе в меня, достаточно стойки к манящим улыбкам всяких жуликов. Вдобавок одна уже замужем, вторая пока мала… Ну а личное благочестие этого любителя баек меня не касается, да я и не услышал ничего оскорбительного или пренебрежительного. Когда авантюрист сходится с авантюристкой, так ли очевидно, кто из них бабочка, а кто огонь? Женщины во многом дают нам фору, одной такой я служу, но и помимо Императрицы разве мало история знает дерзких дам – вроде нашумевшей Марии Пти[27], – выдававших себя за принцесс, переодевавшихся в мужчин и похищавших алмазы и старинные мечи?

Я с усилием оторвал взгляд от замедлившейся пляски карт, avvisatori тут же их убрал. Жест был шулерский: я даже не заметил, в каком кармане колода пропала.

– А что касается веры, – возобновил я прежний разговор, – я уже выбрал, равно как и вы. Вы получаете деньги за вампиров и духов, с которыми знакомите скучающую публику, а я – за то, что напоминаю ей о насущных вещах вроде зубной гигиены и слабительных.

Несколько секунд мы смотрели друг на друга, а потом одновременно усмехнулись, криво и понимающе: туше́. Так усмехаются гвардейцы, решившие, что дуэль – всё же не лучший вариант досуга в сравнении с выпивкой. Вудфолл, зевнув, уселся удобнее. Кажется, секундная его печаль развеялась столь же внезапно, как набежала.

– Не теряться в нашем безумном мире, не качаться на его ветру – немалый талант, – задумчиво проговорил он. – Моё уважение. О вас, пожалуй, не зря говорят, что сбить вас с толку, равно как и сдвинуть с дороги, невозможно.

– И кто же это говорит? – заинтересовался я.

– Все, кто хоть что-то видел при дворе. – Он снова пожал плечами и поскреб сильно заросший подбородок. – Вашему блеску сложно не позавидовать, тем удивительнее, что вы снисходите до трапез в подобных местах… Кстати, могу я уточнить, куда вы едете?

Я задумался. Моя поездка не была, что называется, inсоgnitо, Императрица считала её не более чем формальной инспекцией, несмотря на все шутки, которыми сочла нужным меня напутствовать. Поэтому я решил продолжить занятную перепалку и заявил:

– Я отправляюсь лишать вас заработка: проведу немного времени в одном городке, где объявились вампиры, и разъясню ве́нцам, откуда же вылезают сии порождения больного воображения. Будет любопытно и самому об этом узнать… ну и заодно разобраться с некоторыми делами финансовыми.

Слова вызвали совершенно не ту реакцию, которой я ждал: Вудфолл сразу растерял бахвальство, закашлялся, подался вперёд. Напряжённо прищурившись, глянул куда-то за моё плечо, а потом губы его сжались.

– Значит, они наконец начали бояться…

Я обернулся, но не увидел ничего примечательного, лишь стену. На фреске два особенно хорошо сохранившихся скелета сопровождали печального разодетого короля к вратам Смерти, в углу чернели ещё какие-то силуэты – люди, чудовища?

– Ещё как, это перешло все границы. В городе сжигают трупы, довели до того, что наместнику пришлось выставлять на кладбище солдат, а сам он… – я спохватился, – …ладно, неважно. Но пора моравам понять, что они боятся только собственной тени и проблемы их нужно решать иначе.

Вудфолл слушал, по-прежнему не улыбаясь: весь как-то подобрался, стал ещё более похож на хищника. Оставалось надеяться, что в голове его не крутится что-то вроде «Ничего себе, какая пропадает статья!». Ещё увяжется за мной, такие люди обычно чересчур легки на подъём! Надеясь избежать этого, я напористо продолжил:

– Нет, на самом деле я нисколько не против этих ваших материалов, они бодрят и будоражат. Но я уверен, что вы сами понимаете: одно дело – тешить страшными новеллами и статьями образованную публику, и совсем другое – видеть, как суеверия, подкрепляемые байками, сказываются на жизни тех, кто не обладает достаточным…

– Умом? – укололи меня. За дело: наверное, от моего тона повеяло Мишкольцем.

– Опытом. Знаниями. – Теперь нахмурился я. – Не нужно иронии, я не считаю людей, живущих на краю империи, глупыми. Они просто в других условиях, и некоторые вещи не поддаются их рациональному толкованию. Нужен кто-то, кто объяснит, вот и всё.

– И вы претендуете на роль этого мудреца? – Снова край губ Вудфолла, продолжающийся, как я только сейчас заметил, розовато-коричневым шрамом, дрогнул. Насмешливо, брезгливо?

– Ни в коей мере не претендую. – То, как он теперь цеплялся к отдельным моим словам, даже удивляло. – Просто вынужден поехать и взглянуть на «вампиров». Как говорится, лучше один раз увидеть. И обсудить со всеми, кто должен услышать.

– Хм. – Вудфолл повёл носом, словно впервые что-то от меня учуял. – Хм, хм… Вы высокая… особа. Слишком высокая для таких задач, нет? При титуле, гербе и…

Всё же нашёл моё больное место и ударил как надо.

– Мистер Вудфолл! – шикнул я. Слишком он упёрся в мой статус, придавал ему значения больше, чем моей профессии. – Люди там едят землю! И умирают! А я, если хотите знать, и в Вене каждое утро принимаю больных из простых горожан[28], так вот, я не привык раздавать направо-налево приказы, сидя в сторонке!

Не нужно было этого сообщать, теперь я гадал, как это прозвучало: оправданием, хвастовством? Ни тем ни другим не было, но язык я прикусил. Хотя бы не проговорился о наместнике, священнике и прочих очевидно таинственных деталях. И правильно, потому что avvisatori, оставив без внимания гневную отповедь на лейтмотив «с гербом или без, я всё ещё прежде всего врач», немедля подтвердил мои опасения:

– А славный мог бы быть материал! – Но, наверное, тут он рассмотрел моё лицо, потому что спешно замахал руками. – Ладно, ладно! Я-то направляюсь в другое место, не собираюсь составлять вам компанию. Хотя… это ведь здесь, поблизости?

– Да. Каменная Горка, – как можно суше ответил я. – И думаю, настоятельно попрошу мне всё же не мешать, не будоражить людей. Хотя бы пока. Заедете потом.

Он на удивление покладисто кивнул и тут же потёр висок, что-то вспоминая.

– Погодите-ка. Не тот ли, случайно, городок, в котором стоит Кровоточащая часовня?

– Да, я слышал, там есть такая достопримечательность; по-моему, она же и единственная… – я нервно усмехнулся, – помимо вампиров. Интересно, почему так назвали?

– Что ж… – Он задумчиво опустил взгляд, на лбу прорезалось несколько морщин. Я ждал, опасаясь, как бы беседа не завихляла всё же куда-то не туда. Наконец Вудфолл снова поднял на меня глаза и полюбопытствовал: – Доктор, а вы вооружились?

Завихляла. Но ладно, это был лучший вариант, чем если бы он правда начал резко менять планы и напрашиваться в напарники.

– Чем – кольями, серебром или кошками? – пошутил я.

– Хотя бы распятием.

Поразительно, но его тревога выглядела искренней, он даже покосился на свой лежащий рядом плащ, будто запасное распятие ждало в кармане. Или всё же он мастерски меня разыгрывал, нагнетая? Я так и не решил, что думать, и потому нейтрально отшутился:

– Да не бойтесь, со мной ничего не случится. Я в любом случае староват, суховат и желчен, чтобы вызвать соблазн мною подкрепиться.