Читать книгу Одним утром им всем пришли письма - Эклер Плащинский - Страница 4

Когда меня переполняет злость, а чувство опустошённости мешает выстроить из обрывков мыслей последовательное и законченное рассуждение, мне нравится возвращаться к Мондриану. Есть что-то невероятно успокаивающее в его творчестве. Помню, как в художественном колледже мой близкий друг рассказал про его гений, и я вдохновился идеей «перезапуска» искусства. В далёком начале 20 века мечты людей об окончании войны неизбежно влияли на художников: Пит Мондриан предложил стереть индивидуализм и, в каком-то смысле, прошлые достижения культурного развития для вычленения из искусства «то общее, что присуще всем вещам». Но тебе это и так прекрасно известно.

Передо мной репродукция произведения «Композиция С (№ III) с красным, жёлтым и синим». Здесь почти не за что зацепить взгляд, не на чем сконцентрировать внимание: несколько прямоугольников, разделённых толстыми чёрными прямыми линиями (та, что ближе к левому углу, кажется, немного тоньше других). Помимо чёрного, здесь ещё четыре контрастирующих цвета: красный, жёлтый, синий и, что важно, белый. Он, к слову, занимает большую часть: шесть прямоугольников из девяти.

Картина идеально уравновешена: глаза и разум привыкают к простоте и медитативности произведения. Никаких полутонов – вместо них чёткие линии, служащие переходом между противоположностями. Мондриану не принципиально, что вы ищете в искусстве: он демонстрирует равноценность цветов и их сбалансированность. Это без труда можно обнаружить во всех его работах: ничто на полотне не нарушает равновесия, в простоте цветов и форм обнаруживается гармония.

Стоит подчеркнуть, что частично это достигается именно тем, что цвета и размер прямоугольников разительно отличаются. Будто тонкую пластину на вершине острия отяжелили критично различными сущностями, но рука создателя была так точна и уверенна, что баланс так и не был нарушен. Это захватывает процессом и успокаивает результатом. Это искусство.

Наверное, в этом причина того, что лишь в подобном равновесии мне удаётся найти спокойствие. «Глаз за глаз» со мной, увы, не сработает. Глупость это, правда ведь. Предать твоё доверие тем, как ты предала моё, кажется детской игрой. Чем это отличается от мести? Тебе, быть может, и нужен был «глаз», а я заберу что-нибудь другое. Плевать я хотел на бесчувственную справедливость, куда больше мне прельщает красочный баланс. И равновесие это не в романтическом единстве с кем-то помимо тебя: я хочу отказаться от цельного образа тебя через поиск других цветов и форм.

Так уж сложилось, что начал я с красного.

Хелен. Красный

Я повстречал Хелен в одном замечательном баре через три квартала от дома, где жили мы с тобой. Не хочу думать, отчего я напился так быстро в тот вечер (хотя ты с лёгкостью бы догадалась), но неоновая вывеска над барной стойкой, мягкая, тягучая музыка, небольшие беседы с барменами – всё создавало чувство уюта и тепла.

Может, дело в алкоголе, а может, я просто не придал большого значения этой встрече сперва, но я не помню, как завязалась моя беседа с Хелен. Теперь уже, зная её неконтролируемое желание знакомиться с новыми людьми, я могу предположить, с чего всё могло начаться. Легко представить, как она встревает в наше с барменом обсуждение последних музыкальных концертов, куда нас затягивали обстоятельства, или делает лестный комментарий о цвете моих глаз – но сложно быть уверенным в том, почему мы вообще познакомились в тот вечер. Я был не слишком настроен на разговоры, но она излучала какую-то совершенно фантастическую энергию: любая, даже самая тяжёлая для обсуждения тема приобретала новые краски в беседе с ней. Было легко и свободно говорить об обстановке заведения, цепляться за речевые ошибки в словах друг друга, спорить о значении текстов поп-артистов и смеяться с глупых историй.

Ты знаешь о моём скептицизме в отношении религии, хиромантии, экстрасенсов и прочего, но тебе стоит лишь раз услышать, как Хелен рассказывает про астрологию, чтобы позволить себе на секунду закрыть глаза на всю псевдонаучность гороскопов и отдаться этой беседе сполна. Клянусь тебе, я не имею ни малейшего представления, как она это делает, но обсуждать с кем-то непостоянство Близнецов или упорство Козерогов никогда не казалось чем-то настолько привлекательным.

Ты знала, что пчёлы неспособны воспринимать красный цвет? Разумеется, это не так сильно мешает их общему цветовому восприятию, однако при поиске цветов, они куда больше ведомы электрическими сигналами, исходящими от цветов. Я, словно пчела, ощущал эту лёгкую вибрацию при каждой последующей встрече.

Мы встретились снова в следующую пятницу. И ещё раз через неделю. И снова. Каждая наша вылазка в бар проходила по одному сценарию: я покупал ей напитки, а она отплачивала приятнейшими разговорами и заказывала мне такси, когда я был уже не в состоянии. Ни разу я не ощутил неловкой паузы или недосказанности в этих встречах: она готова была поведать мне историю крещения её сестры, сложности коммуникации с бывшим и то, как отчаянно она пытается бросить курить. Когда она видела, что вино становится во главу принятия моих решений, то подталкивала меня к глупостям, вроде танца на барной стойке или воровству дорожного знака. Всё казалось таким лёгким и свободным, что меня совсем не смутило то, что в один из вечеров она поведала мне, что вскорости уедет в Ланкастер к брату. Наши встречи продолжались не более нескольких месяцев, но, пока у меня была возможность написать ей с предложением приехать через час и быть уверенным, что она всегда будет за, знание о возможности побега наполняло чувственностью, радостью и красотой.

Так я повстречал человека, с которым мне было говорить легче, чем с тобой.

Лора. Синий

Встреча с Хелен встряхнула меня поразительным чувством свободы. Теперь, когда я знал, как я хочу, нужно было понять, что я хочу. Ты на протяжении многих лет была мне островом спокойствия, теперь же, когда возвращение домой, к тебе, грозило токсичными перепалками и гнетущим молчанием, я устремился к поиску другого пристанища.

Искать человека, с которым ты мог бы болтать впустую, не так сложно, но где искать того, кто привнесёт толику спокойствия в твоё существование? Я стал обзванивать старых подруг и неделю за неделей вытаскивать их на чашечку кофе – вот только воспоминания о колледже и первых выставках пусть и приносили с собой тёплые чувства, но неизбежно шли в связке с тяжёлым.

Я не терял надежды. Со временем у меня вошло в привычку готовиться к этим встречам: я планировал темы для обсуждения и размышлял об историях, что мог бы рассказать, но это не слишком шло на пользу: пусть мне и удалось научиться избегать неловких пауз, беседы превратились в нечто почти фальшивое из-за необходимости раз за разом повторять события последних пяти лет. В конечном счёте мне удалось наладить общение с одной из старых подруг, но, так уж сложилось, что прежде чем я осознал, в какой цвет она смогла бы окрасить полотно, я повстречал Лору.

Тем утром Мэгги написала мне, что не сможет прийти, однако я был уже на полпути к кофейне и возвращаться домой так скоро казалось поражением. Немного поболтав с бариста, я взял себе ежевичный раф, выбрался на террасу и принял решение провести ближайший час за сборником Бодлера. К моменту, когда я принялся за «Великаншу», я ощутил на себе чей-то заинтересованный взгляд и оторвался от книги.

За соседним столиком на чёрном плетёном стуле сидела приятная девушка с короткой стрижкой и тёплой улыбкой. Заметив, что я перехватил её взгляд, она на мгновение задумалась, прикрыла веки, будто кот, нежащийся в солнечных лучах, и вопросила:

– Не подскажете, что идёт после шести?

Я прикрыл книгу и приподнял брови:

– Простите?

Она распахнула свои большие зелёные глаза и улыбнулась ещё шире:

– Цифра. Какая цифра идёт после шести?

Я засмеялся.

– Смею предположить, что семь?

Она слегка подалась вперёд и прошептала:

– Вы совершенно правы!

Мне тяжело вспомнить, чья это была идея, но первая же наша встреча закончилась возникновением традиции. Каждую неделю мы выбирали свободный вечер, встречались в одной из малочисленных кофеен, где подают ежевичный раф, и молча читали. Каждый брал любую книгу и затихал с момента первого хруста обложки до вежливого «мы уже закрываемся». Господи, тебе не передать, как сильно я любил эти встречи. Мне было глубоко плевать, что я почти не знаю эту девушку: даже имя её узнал почти спустя месяц – но что бы не происходило в моей жизни, как бы я ни был измотан или подавлен, молчаливые встречи с Лорой наполняли меня и вдохновляли.

Понимаешь, что я имел в виду, когда сказал, что плевать хотел на секс и измены в этом акте уравновешивания? Эта милая, необычайно светлая и живая девушка давала мне куда больше простого физического удовлетворения. Своими яркими жестами и добротой она снимала тяжесть с моего сердца и дарила спокойствие. Стабильность и организованность наших встреч пробудила во мне чувство долга: я послушно молчал, пока мы читали, а при расставании с нетерпением ждал следующей встречи. В этом было что-то почти магическое и едва осязаемое. Возможно, от этого чувства волшебства столкновение с реальностью оказалось для меня столь внезапным.

Не буду долго распинаться про то, как всё закончилось. Скажу только, что к моменту, когда мы решили поговорить, обнаружились разительные несоответствия в интересах, ценностях и чувствах. Я много месяцев восторгался нашим знакомством, а потом обнаружил, что она лишь цитировала замечательный испанский фильм.

Так я повстречал человека, с которым мне было молчать спокойнее, чем с тобой.

Сара. Жёлтый

Наше расставание с Лорой пусть и оборвало череду умиротворённых вечеров, но послужило почвой для интересных мыслей. Возможно ли, что нашей преградой стало не разногласие, а неумение его преодолеть? Споры и дискуссии могут порождать бодрость и развитие, но лишь в том случае, когда линия аргументов не отклоняется от первоначальной задачи. Всегда необходимо помнить, что послужило причиной ссоры и какова твоя цель в этом диалоге. Никакого перехода на личности и пустого повторения доводов: идеальный спор к чему-то приводит и лишает смысла возвращение к обсуждаемой проблеме. К тому же, я не мог вспомнить последний раз, когда наша с тобой ссора не была пустой тратой времени. Это всегда крики, оскорбления, лишние эмоции – будто способ выместить скопившуюся в себе грязь. К счастью, я знал человека, с которым такого не возникнет.

Быть может ты помнишь, что после окончания колледжа я ещё какое-то время надеялся обрести признание в изобразительном искусстве. Многочисленные выставки не раз принимали мои работы, но никогда не способствовали возникновению дискуссий. Случаи, когда человек останавливался напротив моих картин и внимательно анализировал результат кропотливой работы, был скорее исключением среди людей бегло проводившим взглядами по очередному экспонату, не удостоив вниманием крошечную табличку с моим именем.

По этой причине статья, пусть и направленная на уязвление моего самолюбия, развеселила меня. Уже тогда, четыре года назад, я отыскал контакты ехидной журналистки и вступил с ней в перепалку о предназначении искусства и моём вкладе в него. Казалось необычайно глупым её неутолимое желание уделять время на ведение блога, где она раз за разом принижала чей-то талант и ругала художников, писателей и скульпторов за отсутствие мастерства и цели. С другой стороны, не менее глупым стало моё решение написать ей спустя четыре года и предложить впервые встретиться.

Моим первым инстинктом было рассказать ей всю ситуацию, но я быстро отмёл эту идею. Прочитав несколько постов в её блоге, я осознал, что лучше не надеяться на понимание с её стороны и объяснил моё желание встретиться стремлением «вернуться в искусство» и «исправить ошибки прошлых работ». По тому, как агрессивно и уверенно она оборачивала свои мысли в текст, я заключил, что такое обращение может польстить ей и, как ни странно, оказался прав: мы встретились уже через три дня после моего сообщения.

В тот день, как и во все последующие, она выглядела строго и отстранённо: собранные в хвост волосы, очки в тонкой металлической оправе, белая блузка и чёрная юбка-карандаш до колен. Она оказалась абсолютно непримечательной журналисткой со скучными интересами, острым взглядом и смешными повадками. Когда она пила кофе, на белой кружке оставались следы её яркой помады; когда она заказывала блюда французской кухни, то пыталась озвучивать позиции меню с отвратным подобием акцента; когда она ела десерт, то кашляла от шоколадной стружки. Даже улыбка её казалась чрезмерно театральной. Во французском языке есть такое выражение, как «жёлтый смех», обозначающее неискреннее, искусственное хихиканье. Ей очень подходило.

Не могу представить между нами никакого общения помимо того, что сложилось. Не знаю, откуда бралось столько тем для споров, но мы ругались, злились, возмущённо всплескивали руками и, признаться честно, местами ненавидели друг друга. Но как же хороша она была в спорах! Я раз за разом находил себя в тупике, что заставляло и негодовать, и восхищаться её умением убеждать оппонентов в самых безумных мнениях. Казалось, что она нарочно нерасторопно жонглирует аргументами, лениво начиная, входя во вкус к середине дискуссии и почти смеясь от победы в конце.

Мне были отвратительны её взгляды, образ и ценности, но манера речи притягивала и порабощала. Непривычный для меня в общении сарказм стал регулярным инструментом в попытках оскорбить её или хотя бы задеть. Вот только нескончаемые споры мне однажды надоели: одним вечером ругня слишком затянулось, в ботинке неудобно кололся крохотный камешек, а облепиховый чай агрессивно обжигал язык. Распрощавшись в тот день, я ей больше не писал.

Так я повстречал человека, с которым мне было спорить радостнее, чем с тобой.

Дженнифер. Белый

В череде еженедельных встреч со старыми знакомыми, оборвавшуюся из-за появления Лоры в моей жизни, я написал Дженнифер (полагаю, что ты с ней не сталкивалась). Мы познакомились во времена моей учёбы в колледже благодаря общей компании и несколько лет близко общались, пока смерть Томаса не разобщила всех нас. Дженнифер встречалась с ним, когда Томас покончил с собой, а потому мне было весьма волнительно писать ей с предложением увидеться: я не только не мог определиться, стоит ли затрагивать эту тему, но и переживал насчёт возможной тяжести, вызванной разговорами о прошлом. К моему удивлению, встреча прошла куда более спокойно, чем я того ожидал. Оказалось, что Джен почти не изменила своим вкусам за прошедшие годы: она сохранила глубокую любовь и почтение к классической литературе, ванильным молочным коктейлям и рождественским праздникам. Понимание существующего табу несколько успокоило меня и придало вечеру лёгкость, но за несколько часов я так и не нашёл за что зацепиться. Кажется, мы оба понимали, что избегаем важной темы, ключевого звена нашей прошедшей дружбы и вынужденно пытаемся подбирать слова и избирательно придаваться воспоминаниям, чтобы не задеть друг друга. В тот момент я не думал, что из этих разговоров сможет что-то вырасти, но переходить негласную грань казалось немыслимой дерзостью. Вполне вероятно, что на этом всё могло бы закончиться, если бы не день, когда она попросила забрать её из больницы.

Надеюсь, ты можешь понять моё волнение, когда я получил сообщение с этой просьбой. Я тут же набрал ей, но Дженнифер отказалась вдаваться в детали – лишь поблагодарила за беспокойство и сообщила адрес больницы и время, когда мне стоило заехать за ней. Уже позже, в машине, я узнал, что произошло. Тот факт, что я написал ей с предложением встретиться за несколько недель до того, как она порезала вены, оказался просто случайностью – не причиной, но случайность эта выросла во что-то неизмеримо важное для нас обоих. Я уговорил Дженнифер отправиться домой в тот вечер, убедив её девушку, Ханну, дать ей немного времени. По волнению Джен я догадался, что ею овладевал стыд перед друзьями и близкими – вполне возможно, что именно по этой причине она и написала именно мне. Или же дело в том, что я понимал её состояние в тот момент как никто другой.

Что-то внутри трепетало и билось, когда я думал о нём. Томас показал мне глубину простоты Мондриана, он стал причиной этой одержимости равностью и балансом. Его доброта и открытость сделали меня тем человеком, кем я являюсь сейчас, и весь этот поиск цветов в людях и людей в цветах, в попытках задавить чувство боли, оставленное твоей изменой, был одной большой картиной в его честь. Он есть причина того, что я не ушёл от тебя в тот же вечер, как узнал обо всём, поскольку смерть его показала, как я боюсь потерять близких мне людей.

Каждая последующая встреча с Дженнифер была чистой и открытой. Мы оба знали, что нам нужно друг от друга, и скрывать это не было смысла. Мне было необычайно больно вспоминать года, проведённые в колледже, всю нашу компанию и истории, связанные с ними, но эти разговоры надавали всему вокруг нас необычайную чёткость и ясность, которой я давно не ощущал. Мы плакали, смеялись, делились друг с другом снами и без конца ностальгировали, пока я находил в ней поддержку и понимание. Осознание, что совсем рядом есть человек, прошедший через то же, что и я, делало существование чуть более осмысленным и давало ту опору, которой мне так не хватало. Она завершила картину: через Томаса показала причинность происходящего и подарила временное умиротворение.

Так я повстречал человека, с которым мне было чище чувствовать боль, чем с тобой.

Ты. Чёрный

Мне страшно думать о том, что особенность каждого из этих людей я осознал, только пропустив весь их образ через сравнение с тобой. Ты чёрная линия, что разграничила их, надала каждой особенную важность и сокровенность. Даже уходя с головой в общение, я цеплялся за твой образ и бесконечно злился на тебя.

Не думаю, что смогу простить тебя – течение времени отнюдь не столь переменное, как о нём говорят. Я долго верил, что смогу отпустить произошедшее с Томасом, но Дженнифер показала мне, что это не так. Я живу прошлым, опираюсь на него, совершая каждый выбор. Но в этом и заключается дуализм: пока на одной чаше весов лежит моя обида и гнев, на другой я нахожу привязанность и надежду.

Я не хочу говорить с тобой, потому что я тебе не верю.

Я не хочу молчать с тобой, потому что я тебя не знаю.

Я бежал от тебя всё это время, находя спасение в других людях и пустых целях. Но теперь мне ясно, как всё обстоит. Я не хочу быть с тобой, но слишком боюсь тебя потерять. Этот затянувшийся побег служил мне опорой и помогал уходить от мыслей о необходимости решения. И, кажется, благодаря Томасу, я его нашёл.

Что если идея побега не проблема, а, напротив, возможность? Я думаю обо всём хорошем, что ты привнесла в мою жизнь, и понимаю, почему многие заставляют себя смириться с ошибками партнёра. Но ведь это так невыносимо! И можно приложить все свои усилия, чтобы забыть, поверить, простить – лишь бы преодолеть это давящее чувство. Можно говорить о проблемах, можно скрывать недовольство, но уйдёт ли оно когда-то окончательно? Сколько дней, месяцев, лет должно пройти, чтобы отпустить?

Я не стану даже стараться. Каждое утро, когда я буду просыпаться раньше тебя и чувствовать, как навязчивые мысли лезут в голову, наступая на грудь, и мешают дышать прозрачным воздухом, я буду возвращаться к идее, что всегда могу сбежать. А впрочем, речь здесь даже не о возможности. Из идеи это можно превратить в цель. Если знать, быть уверенным, что одним днём я исчезну, избежав скандалов и истерик, мне не придётся мириться или пытаться подавить в себе что-то. Я просто знаю, что однажды наступит день, когда я соберу свои вещи и, не сказав ни слова, уйду.

Ведь это всё, что я умею делать.