Читать книгу Кругосветная география русской поэзии - Эльдар Ахадов, Эльдар Алихасович Ахадов - Страница 3

Вступление

Мой родной, мой земной, мой кружащийся шар!

Солнце в жарких руках, наклонясь, как гончар,

вертит влажную глину, с любовью лепя,

округляя, лаская, рождая тебя.

Керамической печью космических бурь

обжигает бока и наводит глазурь,

наливает в тебя голубые моря,

и где надо, – закат, и где надо, – заря,

И когда ты отделан и весь обожжен,

солнце чудо свое обмывает дождем

и отходит за воздух и за облака

посмотреть на творение издалека.

Ни отнять, ни прибавить – такая краса!

До чего ж этот шар гончару удался!

Он, руками лучей сквозь туманы светя,

дарит нам свое чудо: – Бери, мол, дитя!

Дорожи, не разбей: на гончарном кругу

я удачи такой повторить не смогу!

Где черный ветер, как налетчик,

Поет на языке блатном,

Проходит путевой обходчик,

Во всей степи один с огнем.

Над полосою отчужденья

Фонарь качается в руке,

Как два крыла из сновиденья

В средине ночи на реке.

И в желтом колыбельном свете

У мирозданья на краю

Я по единственной примете

Родную землю узнаю.

Есть в рельсах железнодорожных

Пророческий и смутный зов

Благословенных, невозможных,

Не спящих ночью городов.

И осторожно, как художник,

Следит приезжий за огнем,

Покуда железнодорожник

Не пропадет в краю степном.

Как часто, как часто я в поезде скором

сидел и дивился плывущим просторам

и льнул ко стеклу холодеющим лбом!..

И мимо широких рокочущих окон

свивался и таял за локоном локон

летучего дыма, и столб за столбом

проскакивал мимо, порыв прерывая

взмывающих нитей, и даль полевая

блаженно вращалась в бреду голубом.

И часто я видел такие закаты,

что поезд, казалось, взбегает на скаты

крутых огневых облаков и по ним

спускается плавно, взвивается снова

в багряный огонь из огня золотого, —

и с поездом вместе по кручам цветным

столбы пролетают в восторге заката,

и черные струны взмывают крылато,

и ангелом реет сиреневый дым.

* * *

На сумрачном вокзале по ночам

торжественно и пусто, как в соборе, —

но вот вдали вздохнуло словно море,

скользнула дрожь по двум стальным лучам,

бегущим вдаль, сходящимся во мраке, —

и щелкнули светящиеся знаки,

и в черной глубине рубин мигнул,

за ним – полоска янтарей, и гул

влетел в вокзал, могучий гул чугунный, —

из бездны бездн, из сердца ночи лунной,

как бы катясь с уступа на уступ.

Вздохнул и стал: раскрылись две-три двери.

Вагоны удлиненные под дуб

окрашены. На матовой фанере

над окнами ряд смугло-золотых

французских слов, – как вырезанный стих,

мою тоску дразнящий тайным зовом…

За тенью тень скользит по бирюзовым

прозрачным занавескам. Плотно скрыв

переходные шаткие площадки,

чернеют пыльно кожаные складки

над скрепами вагонов. Весь – порыв

сосредоточенный, весь – напряженье

блаженное, весь – жадность, весь – движенье, —

дрожит живой, огромный паровоз,

и жарко пар в железных жилах бьется,

и в черноту по капле масло льется

с чудовищных лоснящихся колес.

И через миг колеса раскачнулись

и буферов забухали щиты —

и пламенисто-плавно потянулись

в зияющий колодец темноты

вагоны удлиненные… И вскоре,

забыл вокзал их звон и волшебство,

и стало вновь под сводами его

торжественно и пусто, как в соборе.