Читать книгу Убийство, шоколад и рояль в кустах - Елена А. Миллер - Страница 2

Красное на черном всегда смотрится торжественно и пугающе.

Особенно зловеще и таинственно выглядит свежая кровь на черной лаковой поверхности рояля. Тем более, если этот рояль стоит в мрачной, освещенной луной комнате.

Глафира склонилась над вязкой лужей и, вздрагивая от накатывающих волн тревоги, внимательно оглядела крышку музыкального инструмента.

Кровь не просто налили или случайно размазали. «Натюрморт» готовили с тщательностью, выписывая тонкими струйками витиеватые восьмерки и зигзаги. Потрудились, чтобы подтеки перелились через край и живописно спустились на пол. На старых пыльных досках внизу крупные капли образовали рваную красную линию, отражающую в себе слабый свет.

На рояле, в самом центре густеющей на глазах лужи, лежали три небрежно брошенные розы.

Было тихо и страшно.

Глаша вышла из комнаты, прикрыла дверь, присела на корточки, чтобы ее не было видно со двора через большие разбитые окна, и достала из маленькой сумочки телефон. Нашла нужный номер.

Долго вслушивалась в равнодушные гудки. Уже решила дать отбой, как вдруг трубка ожила, наполнилась грохотом, выкриками и окончанием длинной фразы, явно обращенной к кому-то другому: «…а потом поддай сзади, она тогда легче пойдет!», после этого непосредственно в телефон крикнули:

– Участковый!

– Толик, ты занят, я потом перезвоню…. – Тихо сказала Глаша.

– Ерунда! – Возмутился Толик. – Я уже закончил! Достаем остатки машины из разбитого курятника – на предмет установления выполнения манёвра в нетрезвом виде! Что у тебя?

– Трудно объяснить, особенно по телефону. Я тебя не хотела нагружать ерундой, но…

Участковый уполномоченный на том конце связи тяжело вздохнул и совсем другим, уже встревоженным голосом спросил:

– Ты где?

– В Усадьбе. Я вспомнила, что днем все-таки забыла забрать свой альбом и вернулась. А здесь опять….

– Ёлки-палки! Ничего не трогай. Я уже еду!

Трубка пикнула и глухо замолчала. Глафира поднялась, прислушалась, и тихо спустилась на первый этаж старого дома.

Усадьба стояла в стороне от Верхней улицы, в начале длинной Тополиной аллеи. Место это было пустынное, несмотря на близость местной «вороньей слободки» – пяти старых домов, входящих в усадебный комплекс. В них доживали свой нескончаемый век перегруженные коммуналки.

Сама же Усадьба – красивый особняк о двух этажах с бельведером, была давно передана тутошнему Музейно-исследовательскому центру и даже начала реставрироваться.

Специалисты по научной реставрации уникальное здание оглядели, признали его хорошо сохранившимся и начали расчищать комнаты и залы от вековой грязи. Работа спорилась. Карп Палыч – директор и хранитель Музейного комплекса был в восторге от блестящих перспектив и темпы восстановления одобрял.

Фасад был обнесен лесами, крыша с перильцами из пузатых полуколонн была перекрыта, внутри дома велись работы по расчистке стен и потолков.

В одном из самых больших залов, из-под корки масляной краски и трех слоев гнилых обоев – явилось миру дивное диво. А именно – необыкновенного колорита роспись стен! Даже много перевидавший на своем веку директор музея Карп Палыч, и тот не смог сдержать восхищенный вскрик при виде этого великолепия, созданного когда-то по капризу молодого князя, одержимого средневековой Готикой и грезившего о канувших в лету временах рыцарской романтики.

Стены зала представляли собой панораму неведомой Страны, в которой солнце никогда не вставало над горизонтом. Полная Луна была единственным, и потому полноправным светилом на черном небосклоне. Освещала она цепь гор, составляющих горизонт, мрачные громады средневековых замков, с их высокими угловатыми башнями и подъемными мостами. На переднем плане прекрасные белокурые рыцари, восседая на затянутых шелками конях, рубили друг друга тяжелыми мечами. Их храбрые вассалы застыли в кровавой битве чуть позади своих венценосных господ. Все смешалось на четырех стенах этой большой комнаты – ревущие трубы, огромные кони, вставшие на дыбы, окровавленные воины в коронах и без, черные башни дворцов с желтыми провалами окон и золотые вспышки молний на ночном небе. На потолке битва продолжалась, но рыцари и кони не смогли вознестись на такую высоту! Среди чернильных облаков бились два чешуйчатых дракона с огромными перепончатыми крыльями. Из пасти и ноздрей чудовищ валило пламя, хвосты переплелись во время страшного сражения. В когтях своих лап мертвой хваткой держали исполинские твари прекрасных принцесс, в длинных черных платьях, осыпанных жемчугами и изумрудами.

Даже видавшие виды реставраторы, освобождавшие это буйство фантазии из-под большевистско-коммунальной скорлупы, иной раз жмурились, крутили головами и цокали языками.

Вот как раз после того, как роспись была освобождена от чужеродной шелухи и предстала перед всеми в первозданном виде, и началась эта история….

…После звонка участковому, Глафира вышла в широкий усадебный двор и присела на поваленную мраморную колонну. Прислушалась к звенящей тишине – звуков приближающейся полицейской машины пока не было слышно.

* * *

Она попыталась вспомнить – когда же впервые она испытала острый укол тревожного предчувствия? Может быть, когда обнаружила, что пропали старые кованые цепи? Или намного раньше, в то утро, когда проснувшись, она вспомнила свой пугающий сон? Скорее, в прошлую пятницу, когда к директору музея пришла резкая, звенящая золотыми подвесками и очень уверенная в себе бизнес-вумен, и сделала Карпу Палычу предложение, от которого он не смог отказаться.

Бизнес-вумен звали Любовь Робертовна Петровская. Была она звездой не только в родном Скучном, но и в столичных кругах. Там тоже хорошо знали эту эпатирующую акулу кондитерского бизнеса.

Была она, прямо скажем, женщиной яркой и неординарной. Хотя, жизнь ее начиналась буднично и просто, на Чайной улице провинциального города Скучного. Была она второй дочерью скромных кондитеров Пулькиных с фабрики «Скучновские узоры». От них унаследовала она необыкновенные зеленые глаза, патологическую любовь к шоколаду и пугающую трудоспособность.

Окончив, вслед за старшей сестрой, местный кулинарный техникум, она наотрез отказалась работать на фабрике и, собрав тощий чемоданчик, укатила в далекую, манящую перспективами Москву.

Через четыре года в маленькую квартиру кондитеров постучала незнакомая, удивляющая своим кричащим оперением столичная мадам. На фамилию Пулькина она боле не отзывалась. Это была Любовь Петровская, жена владельца подмосковного завода по производству тортов и рулетов с незвучным названием «Грибок – теремок». Осыпав родню дождем из подарков и рассказов о жизни богемы, она исчезла еще на год, чтобы появиться в отчем доме снова, но уже вдовой.

После трагической утраты, в жизни Любовь Робертовны и в развитии завода «Грибок – теремок» произошли колоссальные перемены.

Набирали обороты не только темпы роста производства и прибыли ее завода, но и личная жизнь шоколадной примадонны била ключом.

Про скромный «Грибок» скоро все забыли. Он был похоронен под фундаментом шоколадной империи под громким названием «ШОКОЛЕДИ». Всем намозолили глаза рекламные растяжки с роковыми красавицами, отправляющими в рот готические шоколадные башни и соборы, наполненные внутри винно-вишневой начинкой. Красавицы были томны и богаты. Шоколадные конфеты «Для леди» были вкусны необыкновенно, хмельны и роскошны в оформлении.

Со страниц глянцевых журналов шоко-леди испепеляли читательниц гипнотическими взглядами, размазывая по губам и обнаженной груди вишневую густую массу. Полулежали они на шоколадном камне, на котором была выбита истина: «Шоколеди – только для тех, кто имеет хороший вкус!»

Сама властительница шоколада держала свою империю в ежовых рукавицах. Она лично проверяла производственную линию, следила за упаковкой, придирчиво отбирала поставщиков сырья.

Но больше всего ее волновала наглядная агитация товара, известная в миру под словом «реклама».

Был у нее доверенный фотограф, особо приближенный к телу, тот самый, который умел создать у модели гипнотический взгляд и заставить фотоизображение шоколадной башни вызывать слюноотделение у искушенной публики.

В империи назревала премьера новых конфет, под названием «Готический Шок». После долгих мучительных размышлений на тему как лучше оформить новую рекламную компанию и сэкономить средства, Любовь Робертовной был придуман гениальный ход – провести фотосессию в развалинах старой Усадьбы родного города Скучного.

Молва о чудном Готическом зале, обретенном в ходе реставрации, привела мадам Петровскую в скромную столовую дома директора Карпа Палыча.

Сначала, конечно же, Карп и слышать ничего не хотел о прекращении реставрационных работ на четыре дня для того, чтобы какой-то там фотограф смог сотворить чудо из двух полуобнаженных девушек и горы шоколада.

Но Любовь Робертовна, на мгновение вынув из огромных губ, крашенных вишневой помадой, длинный янтарный мундштук с тонкой сигаретой, нацарапала на клочке бумаги магическую цифру и бросила ее на стол, перед Карпом Палычем.

– Что это? – Спросил он, поправляя очки.

– Это сумма. Которую вы получите за четыре дня аренды вашей Усадьбы.

И вопрос был решен.

Особняк опустел на оговоренный срок. В старые, уставшие от шума залы, вернулась тишина, молчаливые сквозняки, мрачное потрескивание углов. Но вот что странно – вместе со всем этим в доме поселилась тревога. Она была реальна, ощутима и вещественна.

Первой ее ощутила художница Глафира – она со своей подругой Марьей, приходила в Усадьбу по вечерам, делать эскизы для картин.

Глаша и Маша работали при старом монастыре в иконописной мастерской. Правда, «монастырем» эту часть музейного комплекса местные жители называли по инерции, ни монахов, ни служб, в старых корпусах не было со времен революции.

Сидя по вечерам за этюдниками, подруги болтали о пустяках, восхищались красотой и живописностью особняка, а главное – с удовольствием обсуждали самое ожидаемое событие на Нижней и Верхней улицах старого города, а именно – предстоящую свадьбу Марьи и участкового уполномоченного Толика.

Сегодня, в понедельник, с самого утра в Усадьбе было тихо. Обе бригады реставраторов исчезли на четырехдневные каникулы, а вместо них появилась весьма примечательная группа незнакомцев. Было их всего пятеро. Для старого города, с его патриархальными устоями, эти персонажи были более чем экзотическими.

Центральной фигурой утренних приготовлений к шоколадной фотосессии был вертлявый, разговорчивый и образцово-показательно-нервный Эдик. Отрекомендовался окружающим он как фотохудожник. И это, ко многому обязывающее звание, он подтверждал во всем – в одежде, прическе, манере передвигаться и изъясняться с «простым народом».

Две зеленокожие, безликие, бесплотные модели молча стояли рядом и сонными глазами следили за траекторией полета по «фотопространству» переливающегося стразами Эдика. Следом за Эдиком перемещался огромный, сутулый, мрачный субъект, отзывающийся на имя Жак и выполняющий обязанности шофера, телохранителя и разнорабочего. Он носил в вытянутых руках треноги, зонты и экраны для света, протягивал проводку, перемещал тумбы, катал из угла в угол черный рояль.

За всем этим остро наблюдала Любовь Петровская, ярким пятном выделявшаяся на фоне готических стен.

Как и в день первого появления в музее, одета она была в оранжево-красное узкое платье, доходящее до щиколоток, отороченное блестящими малиновыми перьями. Ее, похожая на высушенную узкую воблу фигура, подчеркивалась широким перламутровым поясом. Плоское декольте, мысом заканчивающееся у талии, было густо завешано золотыми цепями и монисто с бесконечным множеством брякающих подвесок. Почти до локтей были натянуты черные тонкие перчатки, в правой руке она держала длинный янтарный мундштук с такой же бесконечной сигаретой. Этот дымящийся реквизит был вставлен в ее огромные вишневые губы всегда! Смоляное каре было по-мальчишечьи коротким, но выразительно подвижным.

Зеленые узкие глаза были щедро подведены угольным карандашом такой толстой насыщенной линией, что ее лицо стало похоже на рисованные лики кокаиновых дев с рекламы эпохи пика модерна!

Больше чем полдня было потрачено на то, чтобы обсудить ракурсы и композиции. Уже во дворе перед Усадьбой мадам Петровская отдала последние распоряжения Эдику и моделям. Затем, Любовь Робертовна с шофером села в необъятный «Джип» и укатила за оставшимся реквизитом и костюмами. Съемки должны были начаться завтра с утра.

Как только за поворотом стих шум мотора, перекрываемый ревом музыки в салоне, рядом с Усадьбой появилась Глафира.

Она отперла боковую дверь своим ключом и по ажурной винтовой лестнице поднялась на второй этаж. В старом доме было тихо, но не спокойно. Глаша прошла в дальний зал, преимущество которого перед другими комнатами заключалось в действующем выходе на широкий балкон, опоясывающий весь южный фасад. В этом зале, помимо всего прочего, в большом сундуке хранились этюдники и альбомы художниц. Глафира отперла сундук, но доставать из него что-либо передумала. Даже сама она затруднилась бы определить, что же отвлекло ее. Звук? Вспышка? Запах?

Молодая женщина вышла на балкон и внимательно огляделась. Вокруг Усадьбы увядал пышный, заброшенный парк. Осень мелкими несмелыми мазками уже нанесла на этот прекрасный холст первые оранжево – бурые пятна. Сентябрьское яркое солнце мягко играло на подвижной зелени, на мраморных колоннах бельведера, на длинных черных волосах Глафиры, на гранях большого рубинового креста на ее груди. Пейзаж внизу был по-летнему прекрасен, разве что прозрачнее стала листва на кронах деревьев, да заросшие одичавшие кусты покрылись кляксами перезревших ягод. Узкие тропинки пересекали травяной ковер под немыслимыми углами. На этом фоне радовала глаз своей геометричностью и ухоженностью старая Тополиная аллея.

Глаше стало грустно. Привычно грустно. Оттого, что настала осень. Оттого, что личная жизнь ее была равна нулю. Оттого, что где-то далеко, в Москве, из города Скучного похожей на мираж, жил и работал хороший человек, инспектор уголовного розыска Даниил Гирс, ставший ей за очень короткий срок большим другом. И история этой дружбы была похожа на миллионы ей подобных – москвич вернулся домой, оставив после своего отъезда стойкий привкус грусти.

«Вагончик тронется, перрон останется….» – прошептала Глаша, глядя на Тополиную аллею. Но ностальгические мотивы были разрушены вновь ощутимо набежавшей волной тревоги.

– Да что же это? – вполголоса произнесла Глафира и очень тихо двинулась по длинному балкону вдоль растерзанных окон.

Следующая комната, мимо которой она проскользнула, была пуста. Ее еще не начали реставрировать, поэтому кучи мусора и почти полуметровый ковер из спрессованных, опавших за много лет листьев, единственно составляли ее убранство.

Далее следовал Готический зал, темный и прекрасный. Окна здесь были уже отремонтированы и застеклены, Глаша подергала ручку – и даже заперты!

Женщина остановилась и прислушалась. И вот теперь, совершенно явственно она расслышала в глубине дома осторожные шаги, скрип половиц и негромкий металлический стук.

Может быть, вернулись реставраторы? Или неутомимый Карп Палыч, директор музея, нанес визит в пустой дом? Но интуиция подсказывала Глафире, что этого не может быть. По многим причинам. Во-первых, Карп ушел в храм, к настоятелю – своему ближайшему другу, а теперь и родственнику (не далее, как на позапрошлой неделе одна из дочерей отца Косьмы венчалась с племянником директора). Во-вторых, ни реставраторы, ни Карп не стали бы красться по комнатам как воры…. В-третьих….!

По деревянной лестнице в глубине дома быстро протопали вниз чьи-то каблуки, потом, чуть погодя, стукнула дверь или ставня, и тут же резко и коротко лопнуло стекло и рассыпалось мелким дробным звоном.

Глафира метнулась дальше по узкому балкону. Следующие окна принадлежали небольшой квадратной комнатенке с остатками разбитых зеркал между узкими, оббитыми колоннами. Оконная створка легко поддалась и Глаша, приподняв подол длинного в пол черного платья, через низкий подоконник попала в комнату. И тут же резко обернулась!

В левой створке окна сохранился большой обломок старого стекла. Когда Глафира повернула ее, чтобы войти, солнце попало на стеклянную поверхность и отразилось на мраморной колонне балкона огромной лучистой вспышкой.

Именно этот отблеск в сочетании с осторожным скрипом и привлек внимание художницы, когда она хотела достать этюдник из сундука. Теперь Глаша была в этом совершенно уверена.

Она затаила дыхание и осторожно двинулась к двери, внимательно осматривая каждую деталь.

Когда-то, в эпоху благоденствия дома, комната была обтянута упругим красным шелком, на котором должны были выигрышно смотреться тяжелые позолоченные настенные подсвечники, картины в бронзовых рамах, узкие лезвия зеркал. Теперь же, эта благородная ткань уныло свисала жалкими клочьями со стен, узорчато исчерченных коричневыми разводами и подтеками. Под ногами мелко хрустели осколки стекол, комья грязи. Пахло запустением – плесенью, пылью и …. Ближе к двери, к привычным запахам старого дома примешался чуждый, свежий, страшный….

Глафира приблизилась к углу рядом с выходом и обомлела…. Сначала удивилась. Потом испугалась, уже по-настоящему – жарко и глубоко, до дрожи….

Весь угол оказался забрызганным свежей кровью. Было видно, что ее пытались стереть. Пол и часть стены наспех протирали старой сухой тканью, оставшейся лежать тут же, под ногами. Но самое главное заключалось не в брошенной тряпке, а в том, что рядом на полу отпечатался след от некоего сосуда. Чистый круг радиусом со среднюю кастрюлю, был ясно виден на пыльном полу – вокруг него осталась ровная граница, составленная из кровавых брызг и подтеков.

С сосуда продолжало капать и после того, как его подняли и понесли. След из мелких и крупных пятен вел прочь из комнаты. Глафира распрямилась и горячо перекрестилась:

– Господи, спаси и сохрани! – пальцы предательски дрожали.

Молодая женщина, придерживая длинный подол, двинулась по следу. Он вывел в широкий коридор, в конце которого начал редеть и теряться. Когда Глаша подошла к лестнице, ведущей на первый этаж, едва можно было разглядеть несколько меленьких пятнышек на деревянных ступенях. Вскоре и они исчезли. Внизу лестницы был круглый холл, в который выходило несколько разбитых дверных проемов. Глафира еще раз с надеждой оглядела пол – ничего!

Она вспомнила, что слышала звук разбитого стекла. Значит, незнакомец выбрался из дома не через дверь, а через окно. С началом реставрации почти все окна первого этажа были отремонтированы, за исключением двух старых широких рам в танцевальном зале, сделанных из резного дуба и представляющих собой изогнутые цветочные гирлянды с фруктами.

Стараясь не шуметь, Глаша прошла в центральную арку, повернула налево и заглянула в танцевальный зал. Стены его были затянуты мелкой зеленой сеткой. Стояли высокие, под потолок, козлы. Сам потолок, частично сияющий восстановленной позолотой, равнодушно поглядывал на вошедшую Глафиру несколькими десятками пар нарисованных глаз Амуров, трубящих в рога и осыпающие курчавые облака фруктами и розами.

Пол был выметен. Широкие оконные рамы оказались закрытыми плотным серым полиэтиленом. По полу гулял сквозняк, поигрывая краем зеленой сетки. Глаша насторожилась. Прошла за козлы и внимательно пригляделась. Так и есть, одно их угловых узких стекол было разбито.

Глафира протиснулась в образовавшуюся брешь и, вслед за таинственным посетителем, выбралась на улицу.

Кругом стояла тишина. Первым желанием Глаши было убежать подальше от Усадьбы. Но боковая дверь с другой стороны дома, через которую она вошла, оставалась открытой, негоже было бросать реставрируемую Усадьбу вот так, доступной для всех хулиганов. Чувство долга победило. Молодая женщина тяжело вздохнула, помедлила одно мгновение, и вернулась в танцевальный зал через разбитое окно. Снова прошла в круглый холл, поднялась по лестнице на второй этаж и оказалась в грязной комнате с шелковыми красными обоями.

И вот тут она испугалась во второй раз, да так, что мелкие мурашки пробежали по рукам.

Угол, который она перед уходом оставила забрызганным кровью, был тщательно, хоть и в спешке, промыт большим количеством воды – размашисто, чисто! Внизу осталась лужа, кое-как размазанная широкими движениями. Опять была оставлена мокрая россыпь следов, на этот раз чистых, прозрачных, уходящих на балкон через низкий подоконник.

Прижав руки к груди, чтобы унять колотящееся сердце, Глафира двинулась по мокрой дорожке.

След, становясь тоньше, провел ее через балкон в ту комнату, где стоял сундук с альбомами и этюдниками. Спустился по винтовой лестнице вниз, превратившись в редкие капли, и окончательно исчез у открытой настежь боковой двери.

Глаша заперла ее и бросилась прочь, на Верхнюю улицу – к подруге Маше.

К огромной своей радости Глафира увидела во дворе Машиного дома полицейскую машину. Правда, как оказалось, Толик уже собрался уходить. Он бодро выкатился на крыльцо, сдвинул фуражку на затылок, прижал к груди большой бумажный пакет с пирогами и, повернувшись назад, скрылся за дверьми по пояс. Оттуда послышался громкий звук горячего поцелуя. После чего участковый уполномоченный вернулся в исходное положение, организовал на лице официальное выражение и двинулся вниз, к машине.

Глаша тем временем вошла во двор.

– Толик, пожалуйста, удели мне пару минут твоего драгоценного времени!

– Пирог хочешь?

– Спасибо, нет! Ты торопишься?

– Если я нужен тебе, мой прекрасный друг, то все остальные дела перестают для меня существовать! От Даниила что-нибудь слышно? Звонил?

– Нет. Не звонил. Ни разу. Ты уже спрашивал…. Послушай, я хочу тебе сказать….

– А мне звонит каждый день. Требует ответа – льешь ли ты слезы о бедном инспекторе?

– Лью. Можешь так и передать…. Толик, дорогой, стань хоть на секунду серьезным!

– Тебе не помешает, если я буду жевать?

– Не помешает – это твое нормальное состояние. Сосредоточься!

– Да! – Толик отправил в рот половину пирога.

Из дому, услышав голос подруги, вышла Марья, милая блондинка с большими серыми глазами. Она, как и Глаша, была одета в длинное черное платье, сидящее на ней ладно и кокетливо. Грудь ее украшал большой золотой крестик на длинной цепи, искусно спрятанный в кружевном вырезе.

– В Усадьбе происходит что-то странное. Я очень напугана, поверь мне!

Толик перестал жевать, насторожился. Оглянулся на Машу. Та широко распахнула серые глаза:

– Глаша, пожалуйста, не говори так! Ты же никогда ничего не боялась!

– Машенька, все дело в том, что мы с тобой боимся по-разному!

– Это точно! – Охотно согласился Толик. – Моя Машка боится так, что любо-дорого, уши закладывает!!! Это от тебя даже мышиного писка не дождешься. Что там в Усадьбе? Докладывай.

– Ты же знаешь, Карп сдал особняк на четыре дня для фотосессии фабрике «Шоколеди»….

– Это Любке-то Пулькиной с Чайной улицы?

– Да. – С трудом сдержав улыбку, подтвердила Глаша. – Реставраторы уехали. Любка со своей командой тоже исчезла, их рабочий день в Усадьбе на сегодня закончился.

– Вот и хорошо! И ты отдыхай! Иди, сериал погляди какой-нибудь.

– Дослушай же!

– Ну?

– Сразу после отъезда команды «Шоколеди», я пошла в Усадьбу, взять свои альбомы….

– У тебя есть ключи?

– Разумеется.

– Плохо…. И что было дальше?

– Я поднялась на второй этаж, в тот зал, в котором мы с Машей пишем натюрморт с сухими розами на старом подоконнике.

– Видел вчера. И что стряслось с вашими сухими розами?

– С ними все в порядке. Я хотела забрать альбом и уйти, но вдруг увидела странную вспышку со стороны балкона.

– Вспышку?

– Да, знаешь, такие случаются, когда на движущееся стекло попадает солнечный свет!

– Понятно! – нахмурился Толик. – Если все уехали, то кто тогда мог двигать стекло?

– Ага! И ты начал соображать!

– Продолжай!

– Я вышла на балкон и стала осматривать комнаты – одну за другой. Вдруг я услышала осторожные шаги в глубине дома, а еще через несколько секунд – звук разбитого стекла.

Маша тихо охнула и, подойдя к Толику, обняла его за локоть двумя руками.

– Я дошла до квадратной красной комнаты с шелковыми обоями. – Продолжила Глаша. – Забралась в нее через окно, и в углу у самой двери, нашла большое кровавое пятно. Будто бы зарезали кого-то, а кровь очень старательно собрали в ведро. На полу остался след от его круглого дна.

Толик замер с остатком пирога в руке, умиленно глядя на подругу своей невесты:

– И ты, конечно же, ничего не трогая, сразу ушла оттуда и вызвала полицию? – Вопросительные интонации в его голосе были сильно перекрыты изрядной долей скепсиса.

– Нет, прости! Я как-то не подумала об этом. Я пошла по следу. Когда ведро уносили – на полу оставались хорошо различаемые капли.

– Глашка! – плаксиво воскликнул Толик. – Я тебя буду запирать в доме, на ключ! Пойми, твоя тяга к приключениям закончится плохо! Я обещал Даниилу, что буду присматривать за тобой!

– Я не кошка на прогулке, чтобы за мной присматривать! – спокойно ответила Глаша. – И я не собственность господина инспектора. Слушай дальше, это еще не все!

– Не сомневаюсь.

– Сколько могла, я шла по следу. Потом он исчез. Но я вычислила, в каком направлении мог скрыться злоумышленник….

– Тебе нужно не иконописцем в монастыре работать, а «опером» в Скотланд-Ярде!

– Там нет «оперов»…. Так вот, видимо, я двигалась слишком медленно – таинственный незнакомец успел выйти из дома через разбитое окно в танцевальном зале. Я прошла за ним до самой улицы.

– И сразу отправилась сюда? – С надеждой спросил участковый.

– Нет, я вернулась в дом. Я не могла бросить всё как есть, потому, что боковая дверь оставалась открытой…. Когда я снова поднялась в красную комнату….

– Даниил меня убьет! – Громким шепотом сообщил Толик на ухо Маше.

– ….то увидела, что кровь тщательно вымыли! Это было сделано за тот краткий промежуток времени, что я находилась внизу! На этот раз невидимка исчез через балкон, винтовую лестницу и боковую дверь. Когда я осмотрела все это, я заперла Усадьбу и пришла к тебе. Всё.

– Все? – Задохнулся Толик. Марья страдальчески подняла брови и поспешно погладила его по плечу. – Все? А если бы тебя ударили чем-нибудь сзади? Слили твою кровь в ведро и унесли в неизвестном направлении? А если бы…

– Ты же видишь, я жива и здорова. И теперь ты, как участковый, должен принять меры! В Усадьбе разбито окно на первом этаже, в нее может попасть кто угодно.

– Хорошо. – Сразу успокоился Толик и засунул остаток остывшего пирога в рот, закончил с набитым ртом. – Я пошлю Макара, своего помощника, он проверит дом и примет меры. А вы обе – сидите под замком!

Глафира и Маша одновременно кивнули.

– У меня через десять дней свадьба! Хотелось бы избежать эксцессов с летальными исходами!

В ответ он получил еще два кивка.

– Ээ-хх! Мне б еще этот день простоять, да ночь продержаться! – Произнеся эту таинственную фразу, Толик махнул рукой, сел в машину и с озабоченным лицом выехал со двора.

– Что он имел в виду? – спросила Глаша у подруги, когда шум машины утих за поворотом.

– Не знаю! – С нажимом ответила Маша и подняла вверх указательный палец с длинным, крашеным в белый лак ногтем. – Но он сегодня – очень странный!

Подруги обменялись долгими глубокомысленными взглядами. И тут Маша всплеснула руками:

– А где альбом? Ты его взяла?

Глаша ахнула и округлила глаза:

– Забыла!

– И что мы будем делать?

– Не переживай, что-нибудь придумаем!

В это самое мгновение из-за поворота послышался натруженный рев автомобиля, и во двор задним ходом вкатилась полицейская машина. Подняв столб пыли и дыма, остановилась на том самом месте, с которого тронулась минуту назад. Из раскрытого окна повелительно вытянулась рука Толика ладонью вверх:

– Ключи!

Глаша тяжело вздохнула, виновато поглядела на Машу и вытащила из кармана связку. Положила на широкую ладонь.

– Уух! Не можете без приключений! – Толик погрозил остолбеневшим дамам пальцем, надавил на газ и быстро уехал.

– Мы что-нибудь обязательно придумаем! – проводив его взглядом, повторила Глафира. И добавила. – Ближе к ночи!

– Конечно! – легкомысленно согласилась Маша и тут же потянула подругу в дом. – Идем, Глашенька! Мне сегодня утром платье привезли!

– Что же ты молчала? – Глаша улыбнулась. – Очень хочется посмотреть!

– Я не могла при Толике сказать, ты же его знаешь! Тут же засунул бы в шкаф свой любопытный нос!

– Верно – верно! – воскликнула Глаша. – Про его любопытный нос я и забыла!

Они влетели в спальню, распахнули дверцы огромного шифоньера:

– Ах!

Простое, длинное платье жемчужно-серого цвета в стиле «королевский Ампир» занимало половину внутреннего пространства. Лиф был отделан россыпью небольших сверкающих камней. Прозрачная короткая накидка с капюшоном была старательно подобрана в тон к платью.

– Ты будешь самой красивой невестой в Скучном! – уверенно сказала Глаша. – А где костюм жениха?

Марья обиженно фыркнула и возмущенно села на необъятную кровать:

– Он ни в какую не соглашается снимать китель!

– Что?

– Ты не ослышалась! Он сказал, что наденет парадную форму, и «так уж и быть» – вставит в петлицу цветок!

– Но….

– Это не обсуждается, ибо «не человек для свадьбы, а свадьба для человека»!

Глафира присела рядом с подругой и погладила ее по руке:

– Зато, он стр-р-рашно положительный!

– Во всех отношениях! – Вздохнула Маша и улыбнулась. – И, надо признать, форма ему очень идет.

– На ресторан так и не смогла его уговорить?

– Ну что ты! Я и не пыталась! Его тетка уже месяц с ума сходит – меню составляет! Грозится закатить «пир горой» на весь старый город! Да ты сама знаешь – принесла мне в дом посуды, на сто человек, не меньше!

– На эти четыре дня она успокоится. Впустила к себе жильцов – двух девушек, которые в «Шоколеди» будут фотографироваться. Модели! Так что, тетка Анна пока другими делами занята.

– И подружка ее тоже!

– Как это?

– А ты и не знала? Тетка Александра, ее подружка, тоже жильцов взяла – фотографа этого, блестками обсыпанного, и их шофера Жака. Говорит, племянник в Москве, комната пустая стоит. Пусть живут!

– Вот и хорошо. – Заметно погрустнела Глаша. – Действительно, что комнате пустой стоять, раз племянник в Москве живет….

Марья наклонилась низехонько и заглянула в глаза к подруге. Та бледно улыбнулась и попыталась отвернуться.

– Не отводи взгляд! – Вцепилась к ней в руку Маша. – Скучаешь? Ну-ка отвечай, скучаешь?

– Да. – Пожала плечами Глафира. – Только, пожалуйста, Машенька, давай обойдемся без печальных вздохов на эту тему. Не будем питать иллюзии. Чудес не бывает.

Маша хотела было возразить, но не нашла слов. Она тоже погрустнела, но руку подруги не отпустила:

– Мне кажется, что всё обойдется и без чудес. Он просто приедет…. Вот увидишь. Он каждый день Толику звонит, и себя и его изводит….

– Угости меня лучше мороженым! – Сменила тему разговора Глаша. – Хочу подкрепиться перед вечерней вылазкой!

– Перед какой? – удивилась Маша. – Куда?

– В Усадьбу, конечно же! – заговорщицки проговорила Глафира. – Нужно альбом забрать. А заодно проверить какие меры для охраны дома принял Макар.

– Как же ты туда попадешь? Ключи-то мой сатрап отобрал!

– Есть одна идея!

***

Становилось холодно. Первые осенние дни стояли теплыми, но по вечерам уже чувствовалось, что лето закончилось. Глафира поднялась с колонны и вслушалась в тишину парка – не едет ли Толик. Честно говоря, ждала она его с опаской – он велел сидеть дома под замком, поэтому сейчас наверняка пожелает узнать, каким образом она очутилась в ночной Усадьбе.

– Надрать бы тебе, сама знаешь что! – раздался тихий голос прямо у уха, настолько рядом, что даже волосы колыхнулись от близкого дыхания.

Глаша вздрогнула и схватилась за сердце.

– Толик! Разве можно так пугать людей! – сдавленным голосом проговорила она.

– А разве можно всегда поступать назло?

– Я не назло. Мне действительно, очень нужен этот альбом. – С мольбой в голосе ответила Глафира.

– Ты забрала его, наконец?

– Нет. Я не дошла до нашего зала.

– Что же тебе помешало?

– Идем, покажу….

– Идем, пока я не лопнул от злости!

Они двинулись к Усадьбе.

– Я не слышала, как ты подошел! – После недолгого молчания сказала Глаша, стараясь не споткнуться об строительный мусор.

– Это не беда! Главное, я подошел вовремя, что бы поглядеть на то место, которое специально для тебя мёдом обмазали.

– Если бы мёдом…. – вздохнула Глаша.

– Разберемся! – буркнул Толик.

– Где твой бессменный Макар?

– Груш объелся. – То ли в шутку, то ли всерьез ответил участковый уполномоченный. И тут же ревниво добавил. – А что?

– Ничего особенного! Просто жду, когда ты спросишь – как я в дом попала без ключей.

Толик раздраженно засвистел носом, потом все же спросил:

– Ну и как?

– А вот, полюбуйся!

Они подошли к длинным окнам танцевального зала. Глаша подвела участкового уполномоченного к крайнему из них и ткнула пальцем.

Толик уставился на пустую, без стекла раму. Крест – накрест от нежданных посетителей ее перекрывала узкая длинная клеенчатая лента с красными восклицательными знаками и с периодически расположенной между ними надписью «полиция гор. Скучный».

– Гениально! – обреченно вздохнул Толик.

– Пошли! – тихонько засмеялась Глафира и быстро проскользнула внутрь дома под колышущейся на сквозняке лентой.

– Ну-ка стой! – Кряхтел сзади плотный, как дыня, Толик. – Я не могу так быстро!

– А ты втяни всё в себя!

– Я не могу всё в себя!! Анатомические особенности мужского организма….

– Пирожков надо меньше есть. – Перебила его Глаша, – Тогда и анатомические особенности будут легче проходить в узкие места.

– Понимала бы чего! – Не обиделся Толик. Он, наконец, ввалился в зал, отряхнул рубашку и брюки, и вернул лицу официальное выражение: – Ну! Показывай!

– Иди за мной! И не шуми! А то в следующий раз не позову!

– Ой, все-таки пора тебя воспитывать… – Проворчал Толик, стараясь ни обо что не стукнуться и не упасть в темноте.

Они поднялись на второй этаж и повернули направо – в широкий длинный коридор с множеством двустворчатых дверей.

– Вот так я шла полчаса назад, чтобы забрать альбом. – Рассказывала Глаша.

– Ты в темноте видишь, как кошка? – Поинтересовался Толик, вцепившись ей в рукав.

– Да. А ты не знал? Так вот, иду я себе, никого не трогаю…. Прохожу мимо комнаты с красными обоями, в которой днем появилась, а потом исчезла кровь! – Глаша указала рукой на открытое помещение.

– Так.

– Заметь, я прохожу мимо, потому что наш зал еще только через две двери….

– Я запоминаю! Давай дальше.

– А давать уже нечего. Потому что мы уже на месте!

Они остановились у входа в Готический зал. Глафира толкнула створки двери, и они бесшумно раскрылись.

– Это первая странность. – Прошептала Глаша. – Потому что в зале оставлен реквизит для съемок. Его заперли очень тщательно. А теперь….

– А теперь его так же тщательно вскрыли! – Так же шепотом продолжил участковый уполномоченный. – И что дальше? Что-то пропало?

– Не думаю. Скорее, появилось кое-что лишнее.

– Что?

– Подойди к роялю. Только аккуратнее – запачкаешься!

Толик сделал шаг в комнату. Подождал, когда глаза привыкнут к неяркому свету Луны и внимательно осмотрелся.

Потом качнулся к музыкальному инструменту, вгляделся в него пристально и ошарашено отшатнулся назад:

– Это что еще за реквизит к шоколаду? Что за шуточки на вверенном мне участке?