Читать книгу Песнь о птице Алконост - Елена Александровна Машенцева - Страница 13

Денек выдался наредкость теплым. Полуденное солнце игриво подмигивало путникам, топя хрупкую корочку наста под копытами ахалтинцев и разбередив до галдежа зимовавшую в ельнике птичью стаю. Их недовольный гомон звенел в ушах, добавляя и без того погожему деньку весеннего очарования. Малец честно попытался отчистить лошадок. Но, толи темно было, толи молодой организм в конце-концов потребовал свое, его работа угадывалась только на правом боку Рыжухи, да и то с некоторым натягом. Хотя паренек клялся и усердно на все стороны божился в обратном. Енк досадливо хмурился, время от времени потягивая затекший от неудобного самодельного лежака бок. Да и мне пришлось туго: с непривычки мышцы спины и сидалища ворчливо соревновались, кто кого перенудит. От чрезмерной одежды все тело покрылось легкой испариной, а волосы под шапкой слиплись и теперь змеились по влажному лбу. Но обманываться нежданно теплым утром и поспешно стаскивать зимние тулупы никто не спешил.

–В народе говорят, ежели Студень теплым будет, то с озимых урожая не жди,– со знание дела констатировал малец.

–На кой нам озимые? До весны бы дожить! Вишь, тишина какая! Не нравиться она мне,– мрачно сопел тролль, почухивая волосатое брюхо через душегрейку. Птицы его скептицизма не разделяли. Галдели себе на все лады, словно очумелые.

–Ничего себе «тишь». Такой впору рыбу на запруде глушить! Просто ты последнее время подозрительный шибко,– меланхолично наблюдая за перелетами с места на место вертких пичужек, напомнил ему Рашаль.

–Что то не нравится мне тут,– поморщился тролль, отрываясь от любимого занятия.– Как-то слишком хорошо. Снег белый, солнце яркое, птицы звонкие…

–О…,– жутко округляя глаза выдавил парнишка.– Так НЕОБЫЧНО… Хотя, чему удивляться? Если бы ты видала те светелки, где больше двух дней кряду ночевали тролли… Меня как-то заставили такую отскоблить. Седмицу…

К моему изумлению, огрызаться дальше Енк не стал, только тревожно вглядывался в тропу перед собой.

–Ну ка,– перебил тролль и, не отрываясь от занятного зрелища, протянул десницу Рашалю.– Чикни меня. Сколько себя помню, за этой пущей никакого городища и в помине не было! Чтоб у меня грудь облысела! Каддар! Да не так же сильно!

–Так может, заблудились?– робко предположила я и тоже самозабвенно уставилась вдаль, словно это могло нам хоть чем-то помочь.

–Ещё чего! Я ж здесь только надысь проскакал. Следы ещё не замело, поди,– Енк зыркнул на снег под копытами ахалтинцев и не стал развивать эту тему дальше.

С каждой минутой городище все боле приближалось, вот уже видны крепко сколоченный тын и маковки высоких домовин. А поблизости нет ни души. Издалека же он казался каким-то кукольным, словно вылепленным из разноцветного воска.

–Нежилое будто,– поделилась я сомнениями со спутниками.

–Не нравится мне это место,– засопел Енк.

Рашаль глумливо усмехнулся. Но сказать ничего не успел, так как именно в этот момент нашим глазам, нежданно вынырнув из-за придорожного холмика, предстал настоящий былинный камень на перекрестье дорог. Прямо – град со стойким ощущение лубочной картинки, одесную- широкая степная колея, разъезженная санями до мерзлой сероватой земли, ошую- узкая, но явно хоженая тропа, терявшаяся в густом ельнике. На камне уверенная рука начертала название городища, если верить надписи – Веретеньи Кучки, стрелка одесную гласила – «к мельнице», другая – «к знахарке». Там же, только пониже, размашисто значилось: «Стеша, налево пойдешь – убью! Жинка».

–Спросить надо, что за места. И лучше сейчас, пока совсем не стемнело, да в конец не заплутали,– выпалила я, с надеждой вглядываясь в хмурые, усталые лица путников.

К всеобщему удивлению, никто не был против. Рашаль молчал, стараясь неверным словом не нарушить хлипкое перемирие. Он с надеждой и легким нетерпением поглядывал туда, куда предположительно зачастил незнакомец Стеша. Наверняка тот самый Стеша, сам того не осознавая подсказавший нам путь, плохого не посоветовал бы…

–Может, в град то и не пойдем? Далековато, да и народу там много,– осторожно заметила я.– Предлагаю, на мельницу.

Дорога к мельнице показалась мне почему-то менее опасной: и лес там кончался, и колея наезженная, а значит, работа кипела даже зимой. Мельник делал муку, получая за это законную мзду. А там, где деньги, все понятно и прозрачно: заплатим и узнаем. Благо, Владимир не поскупился на дорогу, распорядился дать нам кошель золотых и серебряных монет, да ещё медяшек несчитано, для удобства. Парни заговорчески переглянулись: женская логика.

–Нет,– уклончиво протянул тролль.– Мне больше туда нравится. У бабы и откушать можно, и порасспросить о том, о сем. Вы же любите потрещать, аки сороки на ветках.

–Ой, ли? Баба бабе рознь. А вдруг – ведьма? Запудрит мозги, в чащу завлечет и порубит на хаш?

–Не. Какой же их тролля хаш?– с сомнением ретировался на мою сторону малец.– На бульончик разве что. Кожа дубовая, щетинистая. Правда, если обсмалить,– добавил он, задумчиво почухивая за шиворотом.

–Я те обсмалю.– От такой наглости Енка прямо перекосило.– Я тя, порося молодая, на котлетки вмиг настрогаю. С тем расчетом и брал, консерва.

–Да не страшная она вовсе,– на ходу обдумав свое положение, нашелся Рашаль. И немедленно выказал небывалую мужскую солидарность.– Я – за.

А раз уж они вздумали сплотиться, то противостояние представлялось мне занятием, заранее обреченным на провал. На том и порешили.

Изба стояла на краю лесной еланки. И выглядела так же приветливо, как домик Бабы-Яги, только курьих ножек не хватало. Низкая, угрюмо расползшаяся по холмику, словно мох на камне, с подслеповатыми оконцами, затянутыми мшистой паутиной. Солнце хорошенько поработало сегодня, блюдцами обнажая пожухлую дернину с проплешинками из глинистой земли. То тут, то там из снега выступали черепа, взиравшие на путников с легким оттенком нетерпения: «Идите, идите, а то скукотища здесь смертная. Старые рожи ужо надоели, не с кем и словом перекинуться». Я затравлено огляделась: вроде, человеческих среди них не было. Спутники замешкались, обменявшись сомневающимися взглядами, но движение продолжили. А может, каждый из них с надеждой ждал, чтобы товарищ струсил первым. От гулких ударов в низенькую дверь компания, не сговариваясь, вздрогнула и поглубже втянула шеи в поднятые вороты тулупов.

–Ты чего?– покосился на Рашаля тролль.

–А что, будем стоять, пока сама не откроется? –заносчиво рявкнул малец и поправил съехавшую на глаза шапку.

На голоса забрехала собака, но как-то нехотя. Всего лишь пару раз. Псины никто не увидал, зато присутствие живого существа немного меня успокоило. За дверью послышались сдавленный шепот и вроде даже стоны, перерастающие в сдержанные похрюкивания. Замешательство на лицах товарищей уверенно сменялось непоколебимой решительностью, которой не доставало только легкого толчка. Для стремительной капитуляции.

–Никого нет,– с плохо скрываемой радостью отчеканил Енк и развернулся шагать в противоположную сторону.

–Так и знал, надо было к мельнице идти,– поспешил вставить довольный отрок. (Я лишь удостоила его снисходительной ухмылкой). -А что? Лучше б одесную потопали полбу трескать! Стоим тут, подле ручки, мнемся, как собаки над кустиком. А ну, открывай, ведьма косматая!– расхрабрился малец, с силой потушив кулак о ссохшийся от времени дверной косяк.

Енк сжался, как от удара плеткой и в смятении уставился на барана. Но было поздно. Шагов за дверью никто не услышал. Зато скрип засовов мазнул по сердцу, как острый коготок по стеклу. Дверь повисла на верхней петле, из недр избы на нас устрашающе пахнуло тушеным мясцом. И мне пришлось усилием воли сдержать завтрак, бескомпромиссно рванувший наружу. Енк и Рашаль выглядели не лучше, как-то стремительно сбледнув с лица. На пороге, улыбаясь нам во все десять зубов, стояла Баба Яга.

–Ну, чего вам? Надо ж было в таку глушь затемно тащиться! Неужто грибочками притравилися?– проворчала бабуля, оправляя задравшуюся поневу и внимательно, из под нахмуренных бровей, разглядывая синие от ужаса физиономии смельчаков, не выказав, тем не менее, немедленного позыва сварганить из них похлебку. Да и выглядела она в целом вовсе не устрашающе. Годы выдавало только лицо, прорезанное сеткой морщин, да выцветшие со временем глаза. Тело же осталось на удивление справным, а из-под цветастого платка свисала русая коса-предмет бабьей зависти.

–Да нет,– отважно нашелся Енк, зачем-то подражая басовитым речитативам былинных богатырей.– Ты, бабуля, прежде чем вопросы задавать, лучше нас накорми и напои…

–А может, вас сразу «спать уложить»? – ехидно закончила старушка и, кокетливо сморгнув остатками ресниц, недвусмысленно осклабилась навстречу «добру молодцу». Енк остолбенел в прямом смысле слова.

–Бабушка, вы уж нас извините.– По всему, я избрала лучшую тактику, пустив одинокую слезинку и зябко кутая красные от мороза ладони в тулуп. – Мы, похоже, заблудились. Места у вас незнакомые. Да и ночь близится. Можно мы у вас переночуем? А то в лесу во-о-олки во-о-оют.

Бабуля покосилась на путников, за спинами которых устало ковырялись в снегу три роскошных лошадки в дорогой упряже, и деловито закатила глаза. Решалась, надо полагать.

–Мы заплатим,– понял её намек Рашаль и достал из-за пазухи толстый холщевый кошель.

Бабка только бровью повела.

–Тимку заплатим,– добавил Енк, тотчас демонстрируя неуступчивой старушке золотой.

Нам с Рашалем пришлось только глупо раскрыть рты. Но бабка свою выгоду упускать не собиралась. Я красноречиво посмотрела на транжиру, мысленно обложив его отборным тролльим матом, а Енк, гордо шествуя за старушкой, поспешил-таки вслед сторговать нам ужин и, обрадованный легким успехом, намекнуть на ранний обильный завтрак.

Вход в избу лежал через холодную клеть, где, затейливо развешенные на стенах, ждали своего часа всевозможные травы, сушеные лягушачьи шкурки, кроличьи лапки, хрупкие скелетики летучих мышей и прочая необходимая травнице пакость. Я с интересом окинула взглядом коллекцию, оценив несколько довольно редких вещичек. Бабуля толк в своем деле знала.

–А откуда у вас столько черепов на дворе?– окончательно осмелела гостья, виляя узкими проходами между холмиков пшеницы, репы и лука.

–Так для работы ж, деточка.

–Э… В смысле… А почему они тогда на земле разбросаны?

–Так все просто. Поймается в силки зверек какой, я им откушаю, а вот головы, как не приноравливалась, не люблю. Глаза там, мозги – не мое это. А для работы черепа нужны. Я и кладу их на полянку перед домом. Что помясистее, вороны приговорят, а уж остаточки муравьи вчистую разнесут. Заодно и антураж получается: ведь не каждый в такое логово сунется. Надысь даже медведя отвадила.

–И правда, мы поначалу тоже струхнули,– поддакнула я, решив, что оказаться в медвежьей компании ничуть не зазорно.

–Говори за себя, – упрямо буркнул Енк.

–А почему они до сих пор на земле валяются, зима ведь и муравьев уже нет,– не унимался Рашаль.

Я обернулась: малец тащился последним, старательно принюхиваясь к пучкам на стенах.

–Так занести все никак не сподоблюсь, руки не доходят. Да вы заходите в светлицу, не стесняйтеся,– разохалась старушка, пропуская нас вперед.

Малец поотстал, вертя в ладонях бурый блинчик в палец толщиной. Понюхал, лизнул, прислушался к ощущениям. Я брезгливо передернула плечами, но промолчала. Неужто можно быть настолько слепым, чтобы не различить засохшей козьей лепешки? А ещё на печище жил.

Изба была низенькой, но довольно просторной. И хотя, при желании, можно было дотронуться рукой до матицы, мы имели все шансы разместиться внутри, не стесняя друг дружку. Посередине светелки стояла печь, наполняющая избу приятным теплом, на шестке томился котелок с тушеной козлятинкой. За широким столом, сгорбившись, сидел плотный мужичек, хмуро буравя нас единственным глазом. Второй был зашторен сурьмяным куском тканины. Настоящий пират. «Стеша»,– сообразила я, кивнув ему как старому знакомцу. Мужичок сердито насупился и поспешил подняться из-за стола. Помятая рубаха предательски разошлась на рыхлом купеческом животе, демонстрируя наскоро завязанную веревку в поясе широких штанов.

–Пойду я,– деловито обратился он к знахарке,– Темнеет ужо.

Бабулька закивала и стала в спешке собирать ему котомку.

–Иди, иди, Кузьмич. Дай ка я тебя провожу малость. А вы, покамест, располагайтеся, одёжу скидайте. И к столу.

И вынырнула из светелки вслед за дедом. Енк устало выдохнул и увалился на лавку, с кислой миной потирая натруженную спину. Последнее время он только и делал, что жаловался на сращивание позвонков. Говорил, что даже голову отдельно от тела повернуть не сможет. Врал, конечно. Тролли вообще любят ныть и преувеличивать.

Рашаль заворожено оглядывал помещение.

–Настоящая знахарка! Никогда не встречал. Интересно, а она колдовать умеет, привороты там, болезни насылать? Исполохи снимать?

–Наверное,– равнодушно пожала я плечами. Хотелось спать.

Из-за печки вальяжно выплыла усатая морда, за ней показался и сам хозяин – черный как уголь кот. Мурлыкнул что-то нараспев и прыгнул на шесток, норовя опустить лапу в котелок, пока бабка не видит.

–Ишь ты, пройдоха, -беззлобно замахнулся на него Рашаль.– Пшол, пшол, самим мало будет.

Кот покосился на неожиданное препятствие, презрительно фыркнул, но продолжать не стал, так и улегся на шестке, свесив когтистое оружие. Тяжелые тулупы сгрудили в углу подле рукомойника. Я с наслаждением обтерла лицо влажным рушником, освежила шею и руки, перетянула волосы алой лентой, чтобы не лезли на глаза, высоко на затылке. А Рашаль, не теряя времени даром, залез в печь по пояс и выудил оттуда потемневший хлебец. Если бы не приличия, мы давно бы поддалась на уговоры желудков, засев повечерять.

–Гляди, кныш. Давно такой не едал. Мать любила готовить. Бывало…,– и без спросу отломил добрую четверть.

–Ты чего? Не удобно же,– попыталась я усовестить мальца, но тот только рукой махнул.

–Все равно его сразу харчат, прямо из печи, потом не то. Да, неплох, но у мамки моей все ж таки лучше был.

–А… уже и кныш нашли, – Старушка имела обыкновение появляться неожиданно, да так, что очередной кусок хлеба стал у мальца поперек горла, надолго помешав ему связно изъясняться.– Ах ты! Придется новый лепить!

–А этот-то чего, тепереча осквернился?– наконец-то, припадая губами к бадейке с водой, выдавил удивленный мальца.

–Да нет, можешь доедать,– деловито разрешила бабулька и засуетилась, ставя на стол стопку мисок, вытаскивая из поставца деревянную дощечку, на которой аккуратной горкой лежали куски другого хлеба.

Это немного смутило паренька.

–А … чего?– неуверенно зачесал он макушку.

–Дык, приворотный он, девке одной из городища пекла. Травки там сильные, на век присушат.

Остатки кныша с грохотом выскользнули на дощатый пол, а Рашаль так и остался стоять статуей, словно василиск над ним поработал. Даже Енк с жалостью и пониманием покосился на мальца.

–Красивая хоть?– участливо осведомился тролль у старушки.

–Ну, как сказать…

–И сколько мне осталось? – побледневшими губами пролепетал несчастный.

–Может и обойдется,– подала старушка надежду.– Не влюбишься, если её не увидишь. Она в городище живет, веселая такая девица. Да ты её сразу узнаешь, как встретишь: она, касатик, на правый глаз кривая. А так, справная. Да ты истуканом не стой, присаживайся. Гляди ка, я тебе бульончику налью, а то, поди, сухой кусок в горле застрял.

Малец отрешенно плюхнулся на лавку, зарекшись раз и навсегда совать нос в чужие печки. Я осторожно примостилась рядом.

–Бабушка, может вам помочь надо. Я быстро.

–Спасибо, деточка, только мне самой сподручнее. Век ведь одна живу, привыкла ужо. Хотя, если руки томятся, лучок покроши. На вот, гляди золотистый какой, словно братец Ярило.

Она протянула мне луковицу, одним движением пальцев смахнув с неё кожуру; положила на стол ножик с тонким лезвием, загибающимся книзу полумесяцем.

–Вот так и живу, бывает, и сама с собой разговариваю. Так и с ума сойти недолго, если б не Бася. Почешу ему за ушком, прижмусь к шерстке – все теплее. Да подруги иногда заглядывают, прядем вместе. Вы уж не серчайте, гостей не ждала. Что есть, то и отведайте.

Старушка зря беспокоилась, еда оказалась на удивление вкусной и сытной. Тушеное мясо, посыпанное измельченным лучком, вчерашний, но ещё мягкий хлеб и пареная репа, щедро политая топленным маслицем.

–Дайте ка я вам травок заварю, – счастливо глядя на то, как Енк вгрызается в белый ломоть, улыбнулась бабушка.

–Нет, травок не надо,– испуганно отрезал ученый малец.

–Да это ж не те травки. Эти силы восстанавливают, дорога то у вас длинная.

–Спасибо, бабушка. От травок мы не откажемся, нам бы только коней распрячь и покормить.

–Не беспокойся, детонька. Коней ваших я уже в клеть завела, корму им отсыпала, водицей напоила. Стоят, миленькие. Да вы сами поглядите, раз не верите.

Енк удивленно покосился на шуструю старушку, но проверять не стал. Похоже, он даже в лавки не хотел больше подниматься, вразнобой блымкая отяжелевшими веками.

–Да ты, касатик, совсем притомился. Обожди. Сейчас напою вас, а там и спать уложу.

–А вы сами пить не будете?– осторожно заметил парнишка, когда перед ним возникла кружка с чаем, вкусно пахнущим малинкой.

–Я – нет. Мне ещё, деточки, работать и работать, почитай всю ночь. А тут сонные травки, выспитесь, сил и прибудет.

Я понюхала дымящий напиток, так и есть: сушенная малина, малиновые листики, сон-трава. У меня на родине её называли Pulsatilla patens. Видом своим она походила на лиловый махровый тюльпан, и росла на сухих песчаных холмах. Цвести начинала с середины весны, тогда то и надо было её собирать с утренней росой, с наговорами и обрядами. В полнолуние, когда вымоченная в холодной воде, трава начинала шевелиться, её клали под подушку и засыпали в страхе, но с надеждами, ибо обладала она пророческою силой, помогая видеть спящему добро и зло. Но чтобы вот так, в чай…. Однако, опасности я не почувствовала и отхлебнула глоток. Малец последовал моему примеру.

–А чем вы тут, бабуля, живете?– спросил Рашаль, примеряясь к полатям и протяжно зевая.

–Да, милок, тяжело нынче приходиться,– старушка сникла, в одно мгновение сделавшись меньше. Словно высохший грибок над печкой, даже лицо сморщилось в беззащитно трогательную мину.– Раньше то я благодаря городским перебивалась. Град то у нас завсегда богатым было, и место здесь хорошее, людное. Купцы товары в Звенигород и Оркрест везут, у нас на ночлег останавливаются, осмотрятся, да и сами чего приобретут на продажу. А ремеслу гончарному это только на пользу. Я-то здесь, почитай, одна знахарка, так ко мне всегда загодя писались. Когда человеку сытно, так у него сразу другие потребы появляются: денежек побольше, отвороты, привороты чинить желание. И людям хорошо и мне польза. Токмо на перекрое Груденя шалости в городе начались.

–И что такое? Неужто, нечистая беспокоит? – Енк старательно трамбовал в глотку шестой кусок хлеба, насытившись лучину назад, но, положительно не доверяя собственным ощущениям.

–Ох, и впрямь, милок! Совсем распоясалась. На жальнике подле дороги упыри завелись. Да затейливые такие: то девок голым видом стращают, то мальца какого до смерти заиграют, то муку у добрых людей из амбаров потырють!

–Муку?– удивился Рашаль этакой неслыханной меркантильности.

–Вот и я говорю, накой им, окаянным, мука то? Видать, плохие времена грядут, ежели нежить на муку нацелилась!– в священном ужасе прошептала старуха и ловко утерла заслезившиеся глаза краем платочка.– Вот так вот. А у меня оттого клиентов поубавилось, никто лишний раз из города носа не кажет!

–Да,– туманно рассудил Рашаль.– Упырей и я не люблю.

Мы с Енком многозначительно отмолчались.

–Ну да ладно, что я все плачусь и плачусь. Вы уже совсем засыпаете. Дай те ка я хорхоряшки со стола смету.

Старушка собрала хлебные катышки в руку и, открыв заслонку на печи, махнула их в пламя.

–Калинов огонь,– одобрительно цокнула она языком.– Самому Сварогу подношение. Да ты, милок, не стесняйся, устраивайся на лавке, а парнишку я на полатях положу.

Енк и не думал стесняться, он давно уже бредил где-то между сном и явью. Только и успел стянуть рубаху, да правый сапог, когда стол, на который он уверенно опирался, с гулким грохотом рухнул на пол, рассыпаясь на вполне ещё справные дощечки. Мы застыли в немом изумлении, а бабушка только руками взмахнула.

–Ба…, ах стервец!

Тролль немного опешил, но, когда понял, что хозяйка обращается не к нему, а скорее в сторону оконца, перевел дух.

– Обещался же приладить, да чтоб, как новый был! Так и знала, нельзя больше верить этому прохвосту! Сколько раз уже зарекалась поддаваться на его уговоры: «Давай, ну, давай, что-нибудь новенькое попробуем»,– передразнила она невидимого сластолюбца скрипучим голоском.– Эх, говорила же ему, стол не для того!

Все, кто ещё мог внятно соображать, густо покраснели, представив крепенький бабкин зад вместо миски с кулешом.

–Я починю. Завтра,– виновато промямлил тролль.

–Спасибо, спасибо, милок,– расцвела она.– А ты, касатка, не мнись, заходи в светелку, вот сюда, за занавесочку. Там на ларе и пристроишься. Я прясть буду, да с тобой погуторю.

Енк зычно хрюкал на лавке, подложив под голову ладони, словно ребенок; Рашаль постанывал на полатях. В печи сохли дровишки, принесенные с мороза. Вроде и не влажные, а заниматься огнем не спешили. От языков пламени не стену падали причудливые тени, словно ласкающиеся друг к другу. В гнилом углу шебуршилась мышь, выказывая полное равнодушие ходячей мышеловке. Мне старушка постелила на сундуке в другой комнатке, а сама уселась перебирать мычку. Что почище, сажала на прялку, кострику же роняла на пол, где приминала ногой, чтобы не разлетелась по углам. Лучина чадила помаленьку, высвечивая крошечный островок, в середине которого мелькали ловкие бабкины руки.

–Бабуль, а с парнишкой ничего не будет? Я за приворот подумала.

–Да нет,– заверила меня прядильщица.– Его судьба в его руках. Ты лучше о себе пекись, деточка. Дорожка у тебя длинная, да уж больно узловатая.– Пряха отщипнула повесну, скрутив пальцами тонкую нить, и приладила к веретену. Веретенце прыгнуло и одобрительно завертелось.– Погляди, ровно эта нить: то истончается, но не то, чтобы рвется, а только крепче становится. То рыхленько идет, кажется, даже толще, ан нет – слабое место. Так и судьба твоя складывается, то, что видишь, не вся правда. Чувствовать надо, куда на развилке свернуть.

–А чтож я могу, бабушка?– сонно заметила я.– Судьбу себе не выбирают.

–Верно,– благодушно согласилась пряха.– У нас говорят: «Лентяй лежит, а Бог для него долю держит».

Лучина пугливо дрогнула, и старушка поспешила отодвинуть её подальше, чтоб не потухла от дыхания.

–Только не совсем так. Вот гляди, я пряжу пряду: какую захочу, такая и выйдет. Я здесь хозяйка. Да только бывает, что мелочь, соринка на пальцы попадет и, ненароком, в нить вплетется. И воля твоя есть соринка в Его руке, крохотная, но для пряжи значимая. А ежели ты силу свою поймешь, то сможешь на равных с Ним быть, рука об руку.

–А как же мне силу свою понять?– разговор становился странным. Неужели она знает обо мне?

–В себя загляни,– увещевала тем временем старушка.– Кто ты есть? Почему ты такая, какая есть? Ведь кому больше дано, с того и спрос другой.

–Эх, бабушка, что вы можете знать о моей жизни? А то, что мне дано, принесло только боль и муки. Презрение и страх,– почему мне хотелось быть откровенной с этой доброй женщиной? Такой откровенной, как не позволяла себе ни с кем другим.

–Не гневи богов, милая. Слышала ли ты о птице Гамаюн или птице Сирин? У нас много преданий, неужто не слыхала?

–На моей родине гарпий презирали и боялись, а значит, старались уничтожить. Один Вергилий чего стоит, с его «мерзкими смердящими тварями».

Старушка участливо покачала головой.

–От страха люди жестокими становятся. Чернобог такими сделал. Но ты – другая, и тебе нужно учиться жить в мире с собой. Найди добро в своем сердце – хрустальную светлую стрелу. Много вокруг несчастий и зла, а ты противься, не унывай. Добро надо делать, пусть иногда кажется, что лучше в стороне отстоять. Добрые дела дорогу меняют. Так еще моя матушка говаривала.

И тепло заглянула мне в глаза, словно пыталась там что-то отыскать. Она говорила так, словно знала обо мне все.

–А какая у меня дорога, бабушка?– зачем-то спросила я. Что, в сущности, она могла знать? Знахарка, не провидица же. Хотя, чем фавн не шутит!

–Отколь мне ведать? Не я твою судьбу пряла. Ты у Него спроси,– шепнула старуха и ткнула пальцем куда-то очень неопределенно, на печку, что ли.– Божья воля!

Пламя в печи словно услыхало, отозвалось, окрашивая бревна потолка таинственным светом. «О Свароге она, что-ли?» – вяло подумала я. Бася, сытый и вальяжный, грелся у ног хозяйки, мурлыча в усы. Бабушка оторвалась от работы, и ласково погладила кота по голове.