Читать книгу Венец безбрачия. Сборник повестей об одиноких дамах - Елена Александровна Рябова-Березовец - Страница 5

…Ужасающий запах лака Маргарита ощутила еще за дверью и на всякий случай натянула аллергической Сонечке до самого носа прозрачный летний шарфик. И понадеялась: может, этот вредоносный запах струится из соседней квартиры?

Но нет! Лаком пронзительно воняло именно в ее доме, а точнее – в малюсенькой кухоньке, где неровными рядами – на полу, подоконнике и прочих немногих поверхностях – стояли… обнаженные юные девы! Стояли, ясное дело, не сами по себе. И не потому что тельца их, благополучно и целомудренно задрапированные по низу некой вещицей ярко-красного цвета, кончались там, где начинались ноги. Нет! Просто девушки были не живыми, а нарисованными. А еще вернее, написанными разноцветными красками на металлических «полотнах». Девушек было ровно пятнадцать.

– Ой, какие ляли! – Восхитилась было Сонечка, но Маргарита строго увела ее к спальному месту, уговорила нацепить на нос марлевую повязку от гриппа, потеплее укрыла, распахнула все окна (благо, на дворе стояло бабье лето), а кухонную дверь, наоборот, прикрыла поплотнее. А сама уселась посреди кухни и принялась с пристрастием рассматривать Захаровых прелестниц.

Они все были совершенно одинаковые – как будто наштампованные. Молоденькие – лет примерно по шестнадцати; голенькие по самое то, откуда растут ноги; с непропорционально большими кукольными головками (белокурые волосы ниже плеч); с круглыми глазками, невиннейшими личиками, с «барбиными» точеными тельцами (в ручках – роза!) и с огромными – размера шестого, выпадающими их всей этой энной кукольной хрупкости …персями! Причем перси их, поддержанные (вместо лифчика) умелой рукой художника, ничуть не провисали, а торчали, будто невесомые воздушные шарики, нагло, призывно и противоестественно. Торчали так, как в жизни не бывает, если только эти супер-юные дивы сдуру хорошенько не насиликонились…

***

В очередной раз Маргарита влюбилась на пороге своего тридцатилетия. И, как нередко в ее жизни случалось, отнюдь не в того, кто ответил бы ей адекватным чувством.

Во-первых, ее объект был актером того же театра, в котором Маргарита руководила литературной частью. А актер, как известно, – профессия женская, ибо его основное жизненное кредо – нравиться. Желательно всем подряд. И на приобретение и поддержание сего умения у многих актеров уходят, как правило, почти все силы! А отсюда вытекало и во-вторых…

Оказавшись после задушевной и подробной (за бутылочкой) беседы, посвященной исключительно полной мук и терзаний актерской, а отчасти и человеческой (с самого детства) жизни, в жалостливых Маргаритиных объятиях, а затем (поскольку час был уже оч-чень поздний) в теплой ее постели, объект не сумел довести до победного конца процесс неминуемого совокупления. И бурно по этому ничтожному для дамы поводу рефлексировал!

И как ни старалась Маргарита, обласканная и уцелованная с головы до пят, втолковать глупому объекту невыносимо простую истину о том, что настоящей, сексуально продвинутой и тонко чувствующей даме для достижения блаженного состояния достаточно одних лишь ласк и повсеместных поцелуев, в сравнении с которыми процесс фактического совокупления представляется грубым и тяжким физическим трудом, объект ни одному ее слову не верил. И все равно комплексовал. Так до самого утра и убивался. А потом больше никогда не приходил к Маргарите в гости в одиночку, допоздна у нее не задерживался, хотя при этом ежедневно после репетиций часами высиживал (неизвестно что) в Маргаритином кабинетике.

По театру, конечно же, ползали слухи о том, что меж Маргаритой и с иголочки новым (объект совсем недавно появился в театре) красавчиком-героем случился бурный «театральный роман». И за глаза их, конечно же, называли Мастером и Маргаритой. Только второе имя произносили с чуть ироническим интонационным пиететом, а первое – с легким и гораздо более ироническим презрением, как бы с маленькой буквы, ибо мастером Маргаритин объект пока никак еще себя не проявил. Но скорее всего объекту просто завидовали…

Маргарита же принялась изводиться любовной лихорадкой, возненавидела телефон да еще и испытывала к тому же острое чувство стыда перед своей полуторагодовалой дочуркой Сонечкой, у которой, казалось Маргарите, она бессовестно крала свою материнскую любовь. Да разве можно позволять себе такую дурь, – злилась на свою «тонкую душу» Маргарита, – на пороге к тридцатнику, когда уже, кажется, знаешь всех этих двуногих и безголовых (с мозгами, понятное дело, в каком месте) «инопланетян», для которых банальная эрекция важнее всех сокровищ на свете, вдоль и поперек?! Ан нет же, чувства-с, черт бы их подрал, не умирают-с!

Прямо «Отелло» какое-то получается, – нарочито иронически думала Маргарита об объекте в среднем роде. «Она его за муки полюбила, а он ее – за сострадание к ним!» Впрочем, объект и впрямь черноволосой своей кудрявостью отчасти смахивал на Отелло, а Маргарита не только умела искренне сочувствовать, но иногда даже молилась перед сном, хоть и была официально некрещеной. Но все равно ее вполне можно было грозно спросить: «Молилась ли ты на ночь, Дездемона?!» Ну, то есть Маргарита…

В общем, Маргарита – страдала, объект – рефлексировал, а потом и вовсе уехал почти на целое лето из Г. – на гастроли. Маргариту же на гастроли не взяли, ибо оставить Сонечку ей было не с кем. А таскать с собой по гостиницам – рановато. Да и хлопотно. И Маргарита осталась в Г. – страдать. Но не тут-то было! Ибо в тот же день, когда театр отъехал на гастроли, к Маргарите неожиданно нагрянула модельерша Галочка, которая год назад отъехала в столицу, где вступила в законный брак, а в Г. приехала за тем, чтобы продать, наконец, свою г-скую квартирку.

– Можно я эти пару недель поживу у тебя? – утвердительно спросила Галочка, уверенная в том, что Маргарита ей не откажет. – Неохота в продающейся жилплощади в одиночку скучать. Да и ты, я вижу, какая-то кислая! Как можно киснуть, когда ты в театре работаешь! Там же полно мужиков!

– Да ну тебя в баню! – Рассердилась Маргарита. – Ты разве не знаешь, что актеры – вовсе не мужики. Или недомужики, – и Маргарита быстренько посвятила Галочку в свои страдания по «Отелле»

– Сколько раз я тебе говорила, – тоже рассердилась Галочка, – прекрати в них влюбляться – это пустая трата времени и нервов. С ними можно только по расчету!

– Но я никому не смогу отдаться по расчету! – Возразила Маргарита. – Меня непременно стошнит! Я столько не выпью!

– Вот ты вроде бы умная, – с сожалением сказала Галочка, – а как баба – дура полная! Про «стерпится-слюбится слыхала? Слыхала. А я на практике это неоднократно проверила.

– И что же ты открыла? – Язвительно спросила Маргарита.

– Очень простую истину. Когда начинаешь с любви – это как с горы спускаешься и проходишь путь от восторга до разочарования. И думаешь: как же я могла полюбить такое дерьмо?! А вот когда к объекту ничего кроме легкой симпатии не чувствуешь…

– …то как будто в гору поднимаешься? – Снова съязвила Маргарита. – Прямехонько к небу в алмазах?

– Ну, это как повезет, – серьезно продолжила Галочка. – Но ты во всяком случае реально видишь все его достоинства и недостатки – никакая дурацкая любовь тебе глаза не застит. А потом, неожиданно обнаруживая в нем все новые и новые положительные качества, ты начинаешь объектом восхищаться и даже в него немножко влюбляешься. А если он тебя еще и содержит, тогда и вообще – рай!

– А новых недостатков при этом не обнаруживается? – поинтересовалась Маргарита.

– Ну, почему же, обнаруживается, – рассудительно ответила Галочка. – Но они тебя не так сильно разочаровывают, потому что ведь изначально ты и не была очарована. Ты просто принимаешь недостатки партнера как данность, понимая, что ты и сама – отнюдь не ангелица.

– Ишь ты, словцо какое изобрела – ангелица! – Восхитилась Маргарита. – И философствовать выучилась.

– Да какая уж тут философия! – отмахнулась Галочка. – Это жизнь, в которой мужчин выигрывают не те, что умны, красивы и, как дуры, влюблены, а те, кто умеют прикинуться глупыми, красивыми, равнодушными и уверенными в том, что мужик – это не человек, а, скажем, карта, которую нужно правильно разыграть. Но для этого нужно иметь цель и холодный ум. А ты как-то все влюбляешься без цели. И замуж выйти, насколько я знаю, не хочешь.

– Замуж-то, может быть, и хочу, когда влюблена бываю, – возразила Маргарита. – А вот «играть в карты» не желаю категорически!

– Ну и ладно, не играй, – согласилась Галочка. – Давай просто повеселимся, чтобы ты хоть на время киснуть перестала. Давай-ка я познакомлю тебя с одним неместным художником. Он, правда, рыжий и толстый, но хороший собеседник, вполне приличный любовник и деньги умеет зарабатывать. Может быть, он и станет твоим мастером, – хихикнула Галочка.

– Тьфу на тебя! – рассердилась Маргарита. – Какой еще мастер?! Ты же мне отношения предлагаешь по расчету строить! Во-первых, Мастер не деньги зарабатывает, а за идею высшую страдания принимает. А во-вторых, Мастер – это как гром среди ясного неба. Как острый нож посреди улицы! В глаза посмотрела – и сразу любовь! А ты говоришь «рыжий, толстый»… Еще и росточка, небось, как ты незавидного,

– Вовсе даже наоборот, – ничуть не обиделась миниатюрная Галочка. – Для меня он даже слишком велик, а вот тебе, дылде, как раз пара. Кстати, его зовут Захар. Роман о Понтии Пилате он, конечно же, не пишет, но жизнь у него не сахар.

– Хоть и Захар, – сострила Маргарита.

– Ой, и правда, сахар-Захар! – Обрадовалась Галочка. – Но зато он, как Иисус Христос, – еврей. Может, вместе и веру примете и заживете одной семьей, детишек нарожаете. Знаешь, как евреи детей любят?

– Да ну тебя с твоими фантазиями! – Расхохоталась Маргарита. – Вот заставлю вас всех Ритой меня называть.

– Поздно уже, – не согласилась Галочка. – Да и какая из тебя Рита? У меня есть пара знакомых Риток – обе хитрые и злющие. А ты – добрая и хорошая. Мар-га-ри-и-та! В общем, я звоню Захару. А ты пока быстро подумай, не нужно ли тебе сшить что-нибудь? Пользуйся мной, пока я здесь.

***

Однако рыжему Захару Галочка в тот вечер дозвониться не сумела, но зато она раскроила, сметала и примерила на Маргариту прехорошенький «модельный» халатик из густо-бордовой рисунчатой саржи – длиной в пол, раскованно декольтированный и плотоядно облегающий статную Маргаритину фигуру.

– Ну вот, – сказала Галочка, придирчиво осмотрев Маргариту со всех сторон, – у тебя ведь наверняка нет подходящей вещицы для интимных приемов. А теперь – будет. И дешевая саржа, между прочим, на твоей фигуре и в моем исполнении выглядит не хуже, чем атлас. Захар как увидит тебя в этом халатике – не устоит.

– Да отстань ты уже со своим Захаром! – Весело сказала Маргарита, с приятностью ощущая себя в новой незначительной тряпице чуть ли не женщиной-вамп.

– Не отстану! – Воскликнула Галочка. – Я хочу, чтобы он выступил в роли клина и выбил из твоей головы глупого актеришку.

Но таинственный Захар, как назло, точно в воду канул, и за время двухнедельного Галочкиного пребывания в Г. обнаружить его не удалось. Что в общем-то отнюдь не помешало Маргарите и Галочке с большой приятностью покутить со старыми друзьями-приятелями из б-ской художественной богемы, с которыми Маргарита, лишившись подружки Галочки и обзаведясь дочуркой Сонечкой, зачатой в глубинах театрального закулисья, давненько уже не встречалась.

Художники в отличие от актеров были очень милыми, искренними и щедрыми – вино и даже закуску они привозили собой, а Маргарите с Галочкой оставалось лишь приготовить что-нибудь горячее – натушить, например, картошки с мясом, с актерами же, увы, приходилось скидываться на равных…

А кроме того, художники, в отличие от вечно рефлексирующих (ах, этот режиссер меня не видит!) лицедеев, не столь долго впадали в нетрезвое творческое уныние и не замыкались в беседе на своем непризнанном (или мало признанном) таланте, но зато радовались любой «женской натуре», обнаруживали в ней писаную красавицу, а иной женский недостаток казался им неоспоримым достоинством. Время от времени они даже испрашивали карандашик и листок бумаги – и творили, не отходя от стола, «восхищенные» наброски-портретики присутствующих дам.

Словом, кутить с художниками было весело и лестно, а для Маргаритиной психики, подпорченной идиотскими чувствами к «Отелле», – еще и полезно. И потому к окончанию Галочкиных «гастролей» Маргарита оказалась не только приодетой (за халатиком последовали еще несколько вещичек внедомашнего пользования), но и даже как будто вовсе ни в кого не влюбленной, свободной и вполне уверенной в женской своей неотразимости.

– Я вижу, что мои усилия не пропали даром, – резюмировала Галочка, собирая дорожную сумку. – Квартиру я продала, швейных дел мастером поработала, а твоя хандра, похоже, поутихла. Жди теперь Захара…

– В смысле? – удивилась Маргарита.

– Так я же ему твой телефон оставила, – невозмутимо ответила Галочка. – Вчера, пока ты Сонечку купала, я ему дозвонилась, и он жутко огорчился, что мы уже не увидимся. Ну, я ему твой телефончик и сообщила: ты же, говорю, любишь дам, приятных во всех отношениях.

– Да как же ты могла! Без моего разрешения! – Едва не задохнулась от возмущения Маргарита.

– Ну, я рассудила, что от одной телефонной беседы тебя не убудет, – рассудительно сказала Галочка. – А если он тебя не заинтересует, скажешь, чтобы больше не звонил. И вся любовь…

***

В первые пару вечеров после отъезда Галочки, неуемно энергичной, но, как ни странно, не утомительной и ненавязчивой, Маргарита откровенно грустила. И думала с удивлением о том, что присутствие в доме, где есть маленький ребенок, третьего человеческого существа (пусть даже одного пола) способно, оказывается, создать в жизненном пространстве одинокой матери уютнейшую атмосферу нормальной полной семьи! И стоило лишь Галочке исчезнуть, как в Маргаритиной жизни образовалась холодная зияющая дыра, которая настоятельно требовала, чтобы ее чем-нибудь заткнули.

Вот это финт! – Изумлялась Маргарита своим престранным ощущениям. – Так, может быть, и впрямь права Галочка: испытывать чувство любви к нелишнему третьему вовсе и необязательно. Достаточно лишь тихой приязни и пиетета к его человеческим качествам. Вот только как без любви и страстного влечения отдавать ему еженощно самое дорогое, что есть у всякой девушки?! Ответа на сей каверзный вопрос Маргарита, как ни тщилась, найти не могла и понимала, что решить сию проблему возможно лишь опытным путем.

А впрочем, уже на третий-вечер-без-Галочки Маргарита перестала ощущать подле себя холодную зияющую дыру, но зато злополучный образ чернокудрого «Отеллы» вновь вынырнул из глубин ее сознания на поверхность. Маргарита уже изготовилась было пролить слезу печали, но помешал телефон.

– Могу ли я услышать Маргариту? – спросил незнакомый мужской голос, тональность которого показалась Маргарите странноватой. Это был cкорее тенор, чем баритон, смахивающий интонационно на голос обиженно-раздраженного или капризно-избалованного ребенка.

– Можете, это я, – ответила Маргарита. – А вы кто?

– А я Захар, художник, – простодушно ответил голос. – Мне Галочка ваш телефон оставила и сказала, что вы очень интересная дама и что нам с вами найдется, о чем пообщаться. Но если я вам помешал, навязываться не стану.

– Да нет, вы мне ничуть не помешали, – вежливо ответила Маргарита. – Но о чем, интересно, мы с вами будем беседовать, когда вовсе незнакомы.

– Ну и что? – искренне удивился Захар.– Заодно и познакомимся. Хотя, конечно, лучше бы не по телефону…

– Намек понятен, – ответила Маргарита. – Но настроения принимать гостей у меня сегодня нет.

– Ну, нет, так нет, – ничуть не расстроился Захар. – Но поболтать мы немного можем?

– Немного можем, – разрешила Маргарита. – Начинайте.

– Только давайте на «ты», – предложил Захар и, не дожидаясь согласия, спросил: – Сколько тебе лет?

– Столько не живут. А если честно – почти тридцать, – честно ответила Маргарита, удивившись про себя, что ни «бестактный» вопрос незнакомца, ни его предложение перейти на «ты» ее нисколечко не раздражили.

– А мне почти тридцать три, скоро вступлю в возраст Иисуса Христа, – сказал Захар, как будто гордясь этим фактом, и весело прибавил: – Я рыжий, толстый и бородатый.

– Неужто и борода рыжая? – тоже развеселилась Маргарита. – Это забавно! Рыжий-красный – человек опасный?!

– Это не про меня, – рассмеялся Захар. – Я же толстый, а значит, добрый. А ты как выглядишь?

– А я не рыжая и не толстая. Я высокая, стройная и, думаю, что хороша собой! – забавлялась Маргарита. – Тебе параметры сказать?

– Необязательно, – ответил Захар. – Расскажи лучше, чем ты в этой жизни занимаешься?

И Маргарита, сама себе удивляясь, принялась с удовольствием посвящать рыжего Захара в тайны материнства и детства, театрального закулисья и своей в нем роли, а потом, передав эстафетную палочку беседы в руки незнакомца, с искренним интересом слушала его весьма-таки незаурядную историю.

Оказалось, что Захар – родом с Украины, на художника никогда и нигде не учился, но владеет всеми аспектами этой творческой профессии – от рисунка до скульптуры. Историческую родину он покинул сколько-то лет назад и все это время колесил по городам и весям, зарабатывая на жизнь своим искусством – в частности, проектировал и возводил памятники героям войны и труда в сельской местности. Но в последние два года он живет исключительно в Г., потому что ему здесь нравится. Ну, а поскольку прописка у него украинская, живет он, как всякий иногородний командировочный, в гостинице – причем, в самой лучшей и соответственно самой дорогой. Поэтому, несмотря на солидные, но нерегулярные заработки, накопительством не занимается и едва сводит концы и концами. Правда, ни в чем себе, любимому, не отказывает.

– Дешевле было бы жениться, – посочувствовала Маргарита.

– Ты с ума сошла! – Перепугался Захар. – Продать свободу за прописку?! И разве это дешевле? Это же еще и бабу содержать придется! А если я завтра уехать вздумаю – разводиться? Или за собой ее тащить? Нет, это очень хлопотно!

– Ты хочешь сказать, что никогда не был женат? – недоуменно спросила Маргарита.

– И женат не был, и детей не имею! – Гордо заявил Захар. – И что самое главное, ни одного дня в своей жизни я не работал на это чертово государство!

– И тебя ни разу не привлекали за тунеядство? – Удивилась Маргарита.

– Пытались, конечно, – ответил Захар. – Но я вовремя убегал. Поэтому я и не сижу долго на одном месте. Но, я думаю, недолго мне бегать осталось. Раз уж в этой стране началась перестройка и закончился социализм, они вот-вот должны принять закон, разрешающий индивидуальную трудовую деятельность. Мы со дня на день его ждем.

– Кто это «мы»? – Удивилась Маргарита.

– А думаешь, я – единственный человек в стране, кто не хочет работать на государство?

– Да я как-то об этом не задумывалась, – растерялась Маргарита.

– А ты задумайся чисто из интереса, – посоветовал Захар. – Много ты от своего государства получила?

– Ну, оно мне высшее образование дало… – Начала было Маргарита.

– …а денег за твою работу наверняка платят ровно столько, чтобы тебе ни одна копейка лишней не казалась?! – перебил Захар.

– Это так… – Вздохнула Маргарита. – Но я утешаюсь тем, что есть в жизни и нематериальные ценности.

– Например? – С интересом спросил Захар.

– Например, рождение новой жизни. Потрясающе интересно наблюдать, как твой ребенок из бессмысленного комочка плоти на твоих глазах превращается в человечка! – Вдохновенно сказала Маргарита.

– Да, этого я действительно не знаю, – как будто сожалея, признался Захар.

И тут, как будто услышав, что речь идет о ней, проснулась и громко заплакала Сонечка.

– Ты уж извини, – сказала Маргарита, – но я больше не могу разговаривать.

– Я слышу ее плач, – ответил Захар и вдруг воскликнул: – Ого! Мы с тобой почти час проболтали!

– Ну и что? – не поняла Маргарита.

– Да я ни с одной женщиной по телефону больше пяти минут никогда не говорил! Можно я буду тебе позванивать?

– Звони на здоровье, – не раздумывая, ответила Маргарита.

***

Захар стал действительно «позванивать» Маргарите едва ли не каждый вечер, и к концу первого месяца этой насыщенной телефонной дружбы Маргарита почувствовала себя так, как будто знает своего невидимого собеседника едва ли не с пеленок. А впрочем, намеки на это удивительное ощущение проклюнулись в Маргарите уже в самой первой беседе, а каждый последующий разговор оказывался лишь их (намеков) красноречивым подтверждением.

Захар с Маргаритой (а Маргарита соответственно с Захаром) самым естественным образом посвящали друг друга в самые разнообразные подробности дня минувшего: кто где был, что видел, что делал и о чем думал, какую книжку-фильм читал-смотрел и прочая, и прочая, и прочая. Время от времени Захар, конечно же, зондировал почву Маргаритиного настроения на предмет «встретиться не по телефону», но, услыхав очередной отказ, никогда не занудствовал и тупо на своем не настаивал. То есть Захар, слава Богу, не принадлежал к тому не чтимому Маргаритой разряду «нудаков», которым легче поскорей отдаться, чем долго объяснять, спотыкаясь о недоуменное сопротивление, почему тебе этого не хочется.

А Маргарите ведь и в самом деле ничего, кроме приятнейших телефонных бесед, не хотелось: страшновато было разрушать эту небанальную иллюзорную дружбу визуально-тактильными отношениями между полами. И Захар, похоже, был с невысказанными Маргаритиными опасениями солидарен. Или просто выжидал удобного случая. И, конечно же, дождался…

…В тот вечер, когда суждено было рухнуть их ненавязчивой дружбе, голос Захара в телефонной трубке оказался неприлично взволнованным, растерянным и едва ли не плачущим.

– Маргариточка, золотце, пусти меня, пожалуйста, к себе на одну ночку! – прямо «с порога» бухнул Захар. – Только на одну ночь!

– Не поняла! – растерялась Маргарита. – С какой стати?

– Меня выставили из гостиницы, потому что мне нечем заплатить за завтрашний день. Да еще и администраторша на моем этаже новая появилась! И, как назло, в ночное дежурство! А она ни в какую не верит, что я завтра же заплачу!

– Так ты еще, небось, и денег у меня попросить собираешься? – подозрительно и разочарованно спросила Маргарита.

– За кого ты меня принимаешь?! – Обиделся Захар. – Я же не альфонс какой-нибудь. Я НИКОГДА у женщин денег не прошу! Я же тебе говорю: мне переночевать негде. И все! А деньги у меня действительно завтра будут.

– Но ведь у меня всего одна комната и одно спальное место, – засомневалась Маргарита. – Не могу же я тебя в свою постель положить! Может, ты все-таки попробуешь найти другой выход? Ведь у тебя же в Б. наверняка полно друзей-приятелей.

– Да я уже пробовал! – Воскликнул Захар. – Но никого не застал. Лето ведь… Маргоша, пожалуйста! Клянусь, я тебя не обременю! Я постелить мне можно прямо на полу, я неприхотливый. Ну не на вокзал же мне идти…

– Ладно, – решилась Маргарита. – Приезжай. Только в дверь не звони, а постучи тихонько, чтобы Сонечку не разбудить.

И Маргарита решительно продиктовала Захару свой адрес, хотя и ощущала себя слегка изнасилованной, ибо выраженного желания менять привычный ход вещей (пусть даже на один только вечер) она вовсе не испытывала.

***

Маргарита распахнула дверь и остолбенела: Захар оказался не просто толстым и высоким, он был так могуч, что, казалось, заполнял собою весь дверной проем. Медные волосы ниспадали кудрявыми струями на плечи, под искусно слепленным точеным носом веселились, отливая золотом, висячие усы, которые плавно сливались с кудрями рыжей же бороды, достигавшей до самой подключичной впадинки или даже ниже… Глаза у Захара были коричневые, взгляд добрый и слегка взволнованный. Не мужчинка, а картинка! Богатырь из русской сказки! Хоть и еврейской национальности…

Благостное это впечатление нарушал лишь далеко выдающийся живот Захара, так и грозивший, казалось, вывалиться из брюк.

– Вот я какой, – сказал Захар, словно слегка стесняясь и даже извиняясь за свой экстраординарный внешний вид. – А ты, оказывается, очень симпатичная! Гораздо красивей, чем я ожидал. А фигура какая! И этот бордовый халат очень тебе идет. Жаль, у меня на цветы денег не хватило. Вот возьми хотя бы это… – И Захар протянул Маргарите среднего объема пакет, в котором что-то стеклянно звякнуло, и какой-то объемный сверток: «Осторожно, это моя работа»…

– Люблю художников за комплименты и уместные дары, – тихонько рассмеялась Маргарита. – Пойдем на кухню и говорить будем вполголоса, чтобы Сонечку не разбудить.

– А можно я на нее взгляну? – Вдруг спросил Захар, сбросив туфли.

– Только на цыпочках и не дышать. А дары оставь на пороге. – разрешила Маргарита.

– Какая хорошенькая, – прошептал Захар, рассматривая сладко спящую Сонечку. – Кажется, я никогда еще таких маленьких не видел…

***

«Дары», которые Захар извлек из своего пакета, оказались тремя бутылками пива, большой пачкой очень качественного чая, палочкой деликатесной копченой колбасы и коробкой глубоко чтимых Маргаритой конфет «Птичье молоко». Все это в канун будущей эпохальной перестройки государства российского было жутким дефицитом.

– Откуда у тебя это «коммунистическое изобилие»? – От души удивилась Маргарита. – Ведь всего этого в наших магазинах днем с огнем не сыщешь!

– Сыщешь! Просто подход к людям нужно иметь! – Весело ответил Захар, ловко откупоривая пиво одной бутылкой о другую. – А у меня в жизни, чтоб ты знала, две главные страсти: баня да пиво. Потому я и толстый такой. Но зато всегда чистый. Вот сегодня только не успел. Можно я у тебя ванну перед сном приму?

– Да пожалуйста, – почему-то ничуть не рассердившись, ответила Маргарита. – Картошку жареную будешь? Я на всякий случай приготовила.

– Конечно, буду, – обрадовался Захар. – Я уж не осмелился тебя кулинарными просьбами беспокоить, хотя поесть тоже очень люблю. Поэтому…

– …ты, в отличие от Иисуса Христа, такой толстый! – Весело заключила Маргарита.

– Правильно! – рассмеялся Захар.– Давай свою картошку.

Кухонька у Маргариты была крошечная – хрущевская, и могучий Захар, увлеченно поглощающий картошку, казалось, заполнял собой, так же как и в коридорчике, едва ли не все полезное пространство. Однако, благодаря, очевидно, изумительной легкости застольной беседы, Маргарита с удивлением осознала, что стесненной (ни морально, ни физически) она себя вовсе не ощущает. В том, что Захар был теперь не бесплотным голосом в телефонной трубке, а гиперодушевленным индивидуумом, не было ничего натужно противоестественного. Как будто брат заскочил в гости…

Насытившись и с наслаждением осушив очередной стаканчик пива, Захар вдруг громко и с видимым удовольствием… отрыгнул! Маргарита от сего неожиданного звука аж вздрогнула, как от выстрела и поморщилась, а Захар засмеялся и простодушно спросил:

– Ты считаешь, что это неприлично?

– Во всяком случае не… принято, – растерянно ответила Маргарита.

– А КЕМ не принято? – спросил Захар и сам себе ответил: – Людьми! А ведь отрыжка после еды – вещь вполне естественная. Особенно, когда пьешь пиво: лишний воздух выходит. Что же мне теперь – каждый раз в туалет убегать и воду спускать, чтобы ты не услышала? Но это же бред! Кстати, отрыжка очень полезна для пищеварения, А задерживать воздух насильно – наоборот вредно. Вот ты сейчас выпила пиво – неужели тебе не хотелось отрыгнуть? Только честно!

– Если честно, хотелось, – вынуждена была признаться Маргарита, – но мне было неудобно.

– А почему? – вновь вопросил Захар. – Да потому, что кто-то когда-то решил, что это неприлично. И теперь мы все в плену этого стереотипа. А если кто-нибудь придумает, что поглощать пищу на виду у всех – неприлично?! Ведь это же, если вдуматься, очень некрасиво: жующий рот – фу! Не эстетично! Отвратительно! Попробуй понаблюдай за людьми, которые едят, попристальнее – и ты в этом убедишься. Но жевать почему-то прилично, а отрыгивать – нет! Это нечестно.

– Пожалуй, в твоих рассуждениях есть резон, – сказала Маргарита. – Хотя что-то меня все же настораживает…

– Ты подумай на досуге, а я, пожалуй, пройду в ванну, – сказал Захар, – а то мне завтра вставать рано.

Пока Захар с вожделением плескался в ванне, Маргарита приготовила два спальных места (незваному гостю – на полу), а потом уселась на кухне с сигареткой. Она курила и думала о том, что Захар, в сущности, очень мил и, кажется, необременителен, что прошедшим вечером она ничуть не утомлена; ну, а что касается отрыжки – невелики издержки… Во всяком случае Захар не лицемерил, а ей самой было вовсе не противно – скорей, смешно… А значит, права была, похоже, Галочка: существование бок о бок под одной крышей и любовь – понятия не категорически синонимичные, возможны и варианты. И, наверное, даже секс на трезвую голову.

И в этот самый момент своих раздумий Маргарита вдруг ощутила на своих плечах две теплые ладони, которые ласково скользили взад-вперед по гладенькой поверхности халатика.

– Я провел у тебя чудесный вечер, – раздался сверху, из-под потолка, умягченный водной процедурой голос Захара. – Можно я тебя за это поцелую?

– Пожалуйста, – зачарованная нежданно приятными ощущениями разрешила Маргарита и подставила Захару щеку.

Захар, не убирая своих ладоней с Маргаритиных плеч, склонился к ее лицу, как бы нечаянно мимо Маргаритиной щеки промахнулся – и попал прямехонько в губы. Поцелуй оказался настолько длинным, серьезным и возбуждающим, что идея устраивать Захара на полу отпала как-то сама собой. Легко и непринужденно…

***

…Наутро Маргарита проснулась в состоянии возбужденно радостном: она сделала это! Отдалась безрассудно, безлюбовно и трезво едва ли не первому встречному (тут Маргарита, понятное дело, слегка преувеличила, как бы нарочно зачеркнув небанальную телефонную дружбу) – а чувствует себя почти так же воздушно, как после ночи истинной и взаимной любви. А самое главное: это огромное мужское тело обочь от нее нисколечко ее не раздражает и не стесняет. И, что немаловажно, ничем дурным или отвращающе непривычным не пахнет!

Маргарита немножко поковырялась в своей, еще недавно израненной чернокудрым «Отеллой» душе, отыскала там образ героя-мучителя, осмотрела его тщательно со всех сторон, ничуть не взволновалась и даже весело сказала про себя «да пошел ты»!..

А могучее «тело» меж тем шевельнулось, распустило руки в Маргаритину сторону и с полусонной медлительностью устремилось на утренний штурм уже завоеванной Маргаритиной «крепости». Да, художники – это тебе не актеры, – едва успела подумать Маргарита…

– Ты знаешь, что мне пришло в голову! – Спросил Захар после успешного взятия «крепости». – Ты живешь одна, и я – один. Почему бы нам не попробовать пожить вместе? Как Мастер и Маргарита.

– Ой, не смеши меня! – не всерьез рассердилась Маргарита. – Это же совсем другая история. Неужели ты в меня уже так сильно влюбился и написал запретный роман и Понтии Пилате?

– Нет, романов я не пишу, – простодушно ответил Захар, честно умолчав о любви. – Но как художник я – очень неплохой мастер. Хочешь, покажу? – Захар легко соскочил с дивана, развернул вчерашний сверток, и Маргарита увидела прехорошенький и преаккуратненький беленький макетик некого мемориала славы с маленькими, выклеенными из плотной бумаги строеньицами, «металлическими цепями» по периметру и стелой вечного огня посредине!

– Ну, теперь видишь, что я – мастер? И, кстати, сам все буду делать в оригинале – сначала из гипса, потом из металла.

– Один?! – не поверила Маргарита.

– Ну, зачем один? Работника найму, – деловито ответил Захар. – Ну что, попробуем жить вместе?

– Ну да, конечно! – Воскликнула почти уже убежденная Маргарита. – Жить с женщиной гораздо удобней и дешевле, чем в гостинице!

– А вот тут ты в корне неправа, – ничуть не обиделся Захар. – Гостиница – это на самом деле свобода, которая дорогого стоит! А с женщинами я больше двух раз никогда и не встречаюсь. И под одной крышей с ними никогда не жил – я же все время переезжаю. Да и желания такого у меня не возникало.

– А сейчас почему возникло? – Подозрительно спросила Маргарита.

– А черт его знает! – Честно ответил Захар. – С тобой я почему-то не чувствую себя не свободным – и мне не хочется отсюда сбегать!

– Так ведь тебе и сбегать-то некуда. – рассмеялась Маргарита. – Или ты солгал, что тебя из гостиницы выгнали?

– Нет, не солгал, – ответил Захар. – Но ведь я сегодня деньги поеду получать в одном райцентре – и опять могу в гостинице поселиться. Но мне почему-то хочется вернуться к тебе.

– Как-то все это очень странно. Хотя… – Маргарита вдруг вспомнила об «Отелле». – Почему бы и нет?

– Вот и я о том же! – Обрадовался Захар. – Не понравится – разбежимся. Кто нас держит? А я вообще-то тебя не сильно и обременю: на работу ухожу рано, возвращаюсь – поздно и по выходным почти всегда вкалываю.

На том и порешили. Однако стоило Захару покинуть Маргаритин дом и уехать в свою деревню, Маргарита зарефлексировала: ведь незнамо же кого в дом собралась пустить! А вдруг он вор какой-нибудь в законе (дары-то недешевы и отнюдь не с прилавков!) или, например, педофил-извращенец (чего это он на Сонечку первым делом бросился смотреть?!), или вообще черт знает кто?! И посоветоваться не с кем!..

***

Но вернувшийся ближе к вечеру Захар все Маргаритины сомненья с легкостью развеял. Он пришел к Маргарите как в дом родной да еще и привез в подарок Сонечке каких-то книжечек и развивающих кубиков, ибо изъяснялась Сонечка (впрочем, вполне по возрасту) пока еще вовсе невразумительно.

Ну, а та сумма денег, что Захар добыл в «честном бою» с председателем колхоза, который, несмотря на хорошенький макетик, поначалу и слышать не хотел о каких-то там процентах от суммы общего заработка, оказалась так внушительна, что Маргарита (не подав, впрочем, виду) про себя аж ахнула. Таких деньжищ она и в руках-то никогда не держала! Там было не меньше (а то и больше) той суммы, какую платило ей государство за целый год работы!

– На, положи в тумбочку или где ты там их держишь, – сказал Захар без тени самодовольства. – Будешь выдавать мне по потребности, тратить на хозяйственные нужды, а свои копейки оставь себе на булавки.

Впервые в жизни Маргариту кто-то собирался содержать – и она ощутила во мгновение ока такой прилив радостной благодарности, который не шел ни в какое сравнение с материально не подкрепленными чувствами-с! Выходит, права была Галочка?!

Впрочем, тут же вылезла на свет и вторая, непременная, сторона медали, ибо вместе с дензнаками, мелкими подарками и коробкой с разнообразными продуктами питания (и обязательным пивом в том числе) Захар притащил с собой и пакет, плотно набитый Захаровыми вещами, среди которых были, впрочем, одним только грязные рубашки, трусы и носки. Причем, рубашки все были изначально сплошь белые или очень светлые – с черным внутренним обручем грязи на воротничках. Трусы тоже были белые, а вернее, не эстетично серые. Но зато носки, что приятно, не стояли…

– Я думаю, тебе не составит труда все это постирать, раз уж мы будем жить вместе, – скорее утвердительно, чем вопросительно сказал Захар. – Самому-то мне будет некогда.

– А кто же тебе все это в гостинице стирал? – не утерпев, съехидничала Маргарита.

– Так я их в прачечную сдавал, – простодушно объяснил Захар. – А ты же теперь вроде как моя жена.

– Ах, ну да, – как бы вспомнила Маргарита. – Конечно, постираю. Не могу же я позволить, чтобы из моей квартиры выходил мужчина в грязной рубашке.

– Ну, и еще несколько мелочей, – сказал Захар уже за ужином, – о моих кулинарных предпочтениях.

Утром – обычная яичница или лучше омлет (яйца, мука, лук, помидор и майонез вместо молока), обжаренный с двух сторон, а вечером – что-нибудь мясное плюс обязательно редиска (зимой – капуста) и охлажденный отвар из двух пучков щавеля (!), который на его родине назывался «холодник» и употреблялся вместо русского кваса.

– Впрочем, завтрак я могу готовить себе сам, чтобы специально тебя не будить, – утешил Захар слегка приунывшую Маргариту. – Но все же завтракать в твоей компании мне было бы гораздо приятней.

А потом, пока Маргарита стелила «супружеское ложе», Захару удалось так быстро утихомирить и усыпить вроде бы отчаянно взбудораженную новым порядком вещей Сонечку, что Маргарита просто диву далась и подумала: вот что значит – мужчина в доме!

***

А мужчина тем временем, оставшись в одних трусах, взял с Маргаритиной полки какую-то книжку, нацепил на нос невесть откуда выуженные очки, преспокойно улегся на свое «законное» место и увлеченно уткнулся в текст. Маргарите это понравилось, она тоже взяла книжку и прилегла рядом с Захаром, тоже уткнулась в текст и почувствовала себя ну о-очень комфортно. Надо же, подумала она, не прошло и полгода, а мы лежим уже рядышком привычно и естественно, как старые супруги, – да еще и книжки читаем. Кино да и только! Какое счастье!..

Однако Маргаритина радость оказалась, увы, весьма недолговременной, ибо примерно через четверть часа совместно-отдельного чтения Маргарита вдруг ощутила с изумлением, что хочется ей вовсе не читать. И Маргарита, продолжая тупо пялиться в книжку, принялась, все больше и больше раздражаясь на самое себя, ожидать, когда же Захар, наконец, снимет свои чертовы очки, властно выключит свет и приступит к исполнению своего супружеского долга! Ну и что, что она вовсе не любит этого малознакомого рыжекудрого толстяка? Но ведь он-то, раз уж назвался груздем (ну, то есть сожителем), не должен позволять себе в первый же вечер совместной жизни лежать недвижной тушей рядом с такой привлекательной дамой, как Маргарита, и не деликатно манкировать ею.

– Все, пора спать! – Сказал, наконец, Захар, закрыв книжку, и, заразительно зевнув, выключил свет.

– А тебе не кажется, что мы ведем себя как престарелые супруги? – Обиженно спросила Маргарита.

– Ты имеешь в виду секс? – простодушно попал в точку Захар, снова зевнул и даже, кажется, пукнул.

– Ну, в общем, да, – не стала жеманничать Маргарита. – Мне как-то обидно, что ты ко мне не пристаешь! А ведь вчера ты был так активен!

– Я очень устал и мне лень, – честно ответил Захар. – Но ты, если хочешь, можешь меня активизировать.

– А кто сначала активизирует меня? – несказанно удивилась Маргарита.

– А зачем? – Удивился Захар. – Ты же сама этого хочешь. Значит, возьми дело сначала в свои руки, потом – в губки – и все будет о кей!

– Ну, уж нет! – Отрезала Маргарита. – К этому процессу мужчина должен подвигнуть женщину. И отнюдь не словами. Все, я сплю!

И, конечно же, не уснула! Но зато, всю ночь бестолку и без сна проворочавшись рядом с равнодушным, хоть и горячим на ощупь, телом, Маргарита поняла сразу две огорчительные истины. Во-первых, секса нормальной и трезвой женщине, оказывается, может захотеться и с нелюбимым мужчиной, коль уж он лежит рядом. А во-вторых, вопрос «кто должен начать первым» возникает, очевидно, тогда и только тогда, когда меж партнерами не искрит любовь. Поняла Маргарита и третье: в сексуальной жизни ее, похоже, ожидают одни проблемы…

Однако наутро Захар, очевидно, чувствуя себя виноватым, все же выполнил – деловито и «немногословно» – свой «супружеский» долг. А Маргарита в ответ на проявленное «мужество» собственноручно изготовила «страстному любовнику» огромный, с двух сторон обжаренный и ничуть не подгоревший омлет…

***

В роль замужней и к тому же обеспеченной дамы Маргарита, к немалому своему удивлению, вскользнула так же ловко, как входит нож в размягченное сливочное масло.

Театральная труппа по-прежнему «развлекалась» на гастролях (а потом до конца лета должна была уйти вместе с Маргаритой в законный отпуск), и потому на службе Маргарита проводила не больше часа в день (и то не каждый) – чтобы только отметиться да прихватить с собой для очистки совести (они ведь там. На гастролях, пашут, а она тут – бездельничает) пару-тройку новых, тогда еще советских пьес, которые она регулярно заказывала столичным машинисткам, или брала для профессионального развития в театральной библиотеке нечитанных ею классиков – Лопе де Вегу там или Бомарше. Образование у Маргариты было не специфически театральное, а просто филологическое и потому знаниями всех тех драматургических богатств, что выработало человечество, начиная с Софокла, Еврипида и Аристофана, Маргарите в дотеатральную фазу жизни овладеть не довелось.

Да и не любила она, честно говоря, читать пьесы! Но зато театр со всей его перманентно-праздничной суматохой и перманентными же интригами – о-бо-жа-ла! И потому с чтением драматургических творений мирилась как с неизбежным злом и издержкой счастливого производства. А впрочем, пьесы для постановки, слава Богу, выбирал вполне самостоятельно и деспотично Маргаритин непосредственный начальник – главный режиссер театра со зловещей фамилией Сатановский, которая (фамилия то есть) как бы утверждала, что гений и злодейство вполне совместны. Хотя бы на уровне фамилии… Ибо режиссером Сатановский был весьма талантливым и по своему творческому почерку – отнюдь не провинциальным. Но это к слову..

К тому, что все лето не обремененная беззаветным и бескорыстным (потому что зарплата была смешная) служением высокому искусству сцены Маргарита с удовольствием принялась разучивать, а затем блистательно исполнять незнакомую ей доселе роль жены и матери полноценной ячейки общества: мама, папа, я – приличная семья.

Ежедневно, вместе с Сонечкой в летней коляске, Маргарита степенно и торжественно, как на светский променад, выходила в магазины и на ближайший базарчик, где очень быстро научилась прицениваться, торговаться и даже выбирать мясо, что совсем еще недавно было для Маргариты наукой непостижимой, ибо от одного только вида разрубленных на куски животных ее начинало поташнивать. Кстати, тому, что торг на базаре не только уместен, но и необходим, ее научил Захар: покупателя, который не торгуется, – сказал он, – торгаши не уважают. И что вообще торг – это для обеих сторон некая ритуальная игра-развлечение, от которой можно получить, сэкономив несколько рублей-копеек, и моральное, и материальное удовлетворение. Простой и совсем необременительный способ получить лишнюю порцию положительных эмоций. Послушно вняв Захаровой науке, с базара всякий раз Маргарита возвращалась в превосходном настроении. Поди ж ты, мелочь, а приятно!

Содержать Захара в чистоте оказалось делом тоже не очень-то обременительным, поскольку устраивать большую стирку можно было всего один раз в десять дней – в соответствии с числом Захаровых белых рубашек, трусов и пар носков. Постирала все разом (носки, впрочем, отдельно), на другой день погладила – и спи-отдыхай.

Оставались разве что утренние омлеты-яичницы да ужины, которые Маргарита теперь готовила в двойном или даже тройном, чем прежде, объеме – и обязательно с мясом или рыбой. Плюс обязательный отвар из щавеля под названием «холодник». Ну, да и к этому новому кулинарному режиму Маргарита адаптировалась буквально за неделю. И нарадоваться не могла, как ловко у нее все это получается! Ведь выходило так, что разбиться о пресловутый быт любовная лодка Маргариты и Захара категорически не могла. Ибо и быт был не тяжел, и любви, в сущности, не наблюдалось. Наблюдались лишь искренний пиетет да взаимная благодарность.

Вот Маргарита и философствовала на досуге: каждая, дескать, женщина, – будь она даже самая отпетая феминистка или невольная обладательница мифического венца безбрачия – в глубине души, в подсознании и на генетическом уровне все равно, в первую очередь, жена и мать. А все остальное – любовь-морковь, секс, пот и слезы (счастья, разумеется) – от лукавого…

Да и как было Маргарите не думать таким именно образом, когда с интимной стороной ее жизни с Захаром ничего так и не утрясалось. Маргарита готова была исполнять свой супружеский долг еженощно, а Захар с трудом пересиливал свою могучую лень примерно раз в две недели, используя для ЭТОГО, как правило, естественную утреннюю эрекцию. Маргарита злилась и покрывалась неприсущими ей прыщиками, но превозмочь свои тухлые установки (взять дело в свои руки, а потом – а губки) не могла.

***

А тут еще явился на свет и третий (не считая сексуальных проблем) Захаров недостаток. Первый – это, напомним, честная отрыжка, второй – регулярная порча воздуха в результате ежедневного поедания редиски. Со всем этим Маргарита, впрочем, смирилась довольно быстро, памятуя об искреннем высказывании одного, когда-то очень близкого человека: не стесняясь, устраивать газовую атаку в присутствие женщины есть знак высшего к ней доверия!

Смириться же с третьим изъяном простодушного Захара оказалось для Маргариты затруднительным, ибо он (изъян) напрямую был связан с вышеозначенным неустройством сексуальной жизни. Суть изъяна сводилась к тому, что Захар, едва усыпив Сонечку (что очень быстро стало его святой семейной обязанностью), тут же снимал трусы и укладывался обнаженной розовой тушей на брачное, так сказать, ложе. В одной руке Захар обыкновенно держал очередную книжку, а другой звучно и с вожделением почесывал по окружности пространство собственного тела в непосредственной близости от своего мужского достоинства!

Зрелище это было пренеприятнейшее и даже для Маргариты оскорбительное: он, значит, ежевечернее демонстрирует свой детородный орган, а в ход его пускает два (максимум три) раза в месяц! То есть Захар как будто бы подразнивал Маргариту.

– Тебе не кажется, что совершать так откровенно столь интимный акт – это не очень-то этично! – Не стерпела однажды Маргарита. – Хоть бы простынкой, что ли, прикрылся.

– Под простынкой жарко, – ответствовал Захар, оторвавшись от книжки. – В гостинице я вообще весь день хожу голый, потому что летом меня всякая одежда раздражает. Я же толстый и очень сильно потею. Особенно в этом месте, – по-детски доверчиво объяснил Захар. – Но мы же с тобой не станем из-за такой мелочи ссориться. Ведь я не снимаю трусов, пока Сонечка не уснула.

***

Во всех же остальных моментах этот, нежданно свалившийся гражданский брак Маргариту вполне устраивал. Захар действительно на грязную свою скульптурную работу уходил самым ранним утром, а возвращался – поздним вечером. Так что видела его Маргарита (не считая ночи) всего три-четыре часа в сутки. Этого вполне хватало, чтобы с приятностью побеседовать на разные невысокие темы (иногда, впрочем, речь заходила и о разных искусствах), и явно недостаточно для того, чтобы друг на друга за что-нибудь обидеться, поскандалить и поссориться. Да и не было у Маргариты с Захаром для этого особых поводов.

Спорить, конечно же, спорили, но вовсе не до ссоры и уж тем более скандала. Причем, спорная тема у наших героев была, кажется, всего одна – гипотетическое крещение Маргариты. И, разумеется, Сонечки. Так вот Захар над этой «сумасбродной» идеей регулярно посмеивался.

– Это же чистое лицемерие, – увещевал Маргариту Захар, – не более чем дань дурацкой моде. Как все раньше в партию стремились, чтобы карьеру сделать, так теперь – в церковь, чтобы душу спасти и с себя ответственность за ее спасение снять. Ну, признайся, ведь ты же не веришь в бога?

– Может быть, до конца еще и не верю, – не отрицала Маргарита. – Но я уже на пути к вере. И вовсе не моды ради, а духовного развития для. Я хочу, например, разобраться, почему верили в бога чтимые мною писатели и философы прошлых веков. Люди, гораздо более чем я, просвещенные. Ведь религия – это же целая область мировой истории и культуры. А я в ней – полный профан! А когда случайно захожу в церковь (где, кстати сказать, всегда почему-то испытываю священный трепет), чувствую себя полной дебилкой и инопланетянкой.

– Ну, так и займись теологией, – резонно говорил Захар. – А креститься-то тебе зачем? Неужто ты, дама с высшим образованием, поверишь в эти сказки об Иисусе Христе – в то, что он воскрес и вознесся?

– А почему бы и нет? – Возмущалась Маргарита. – В это полмира верит!

– А может быть, все они прикидываются? – Смеялся Захар. – А на самом деле не верят. Потому что поверить в это невозможно! Ты видела хоть одного воскресшего покойника?

– Но ведь Иисус Христос был не простой покойник, – парировала Маргарита. – Он был БОГ! Хотя в его воскресенье я пока действительно не очень-то верю. Для меня это скорее неразгаданная метафора. Но ведь Священному Писанию уже почти две тысячи лет! Немногие книги так долго живут!

– А ты подумай о том, сколько раз за это время они переписывались да с языка на язык переводились. – Резонно говорил Захар. – Осталось ли там хоть слово так называемой божественной истины?

– Ой, не надо загонять меня в тупик! – Восклицала Маргарита. – И вообще мы с тобой спорим о том, чего почти не знаем. Только я хочу узнать, а ты почему-то не хочешь. Никогда бы и представить себе не могла, что от принятия христианской веры меня станет отговаривать представитель избранного народа. Или предательство Иисуса – у вас в генетической памяти? И вы до сих пор закидываете его каменьями?

– Никого я не закидываю, – не всерьез обиделся Захар. – Я просто здраво мыслю! А у евреев между прочим бог другой, вовсе не Иисус Христос. Но я и в него не верю. Я верю в свои руки и в свою голову. И пока еще они меня не подводили! А заповеди я и так не нарушаю: не творю кумира, не убиваю, не краду, не лжесвидетельствую, не желаю дома ближнего своего… А если жену чью-нибудь случайно пожелаю, то только от неведения. От того, что не знаю, есть ли у дамы муж. Словом, порядочным человеком можно быть без веры и без церкви.

Таким вот образом, с разными вариациями, Маргарита и Захар время от времени обсуждали тему Маргаритиного воцерковления. После чего Захар, умаявшись аргументами, обыкновенно засыпал, а Маргарита, напротив, долго не смыкала глаз, тщетно пытаясь представить себе картины воскресения и вознесения. И приходила к выводу, что главное – верить в то, что Иисус Христос был богочеловек, а остальное приложится. Интересно, что в такие ночи Маргарита вовсе не думала о сексе…

***

К хорошим моментам жизни Захара и Маргариты можно было отнести и те выходные дни, когда Захар не уходил на свою работу ни свет ни заря, а оставался до полудня дома – и с нескрываемым удовольствием играл с Сонечкой. Читал ей книжицы, пытался учить буквицам или просто, врубив какую-нибудь ритмичную музыку, с Сонечкой танцевал. В одних трусах, разумеется. И это было вовсе не смешно и не противно, а очень даже впечатляюще – просто загляденье!

Ибо Захар, несмотря на свои слоновьи габариты, перемещался в пространстве, совершая разнообразные танцевальные па, с неожиданной для такой мощной «туши» красотой и грацией. Притом он вовсе не топал своими огромными лапами, как слон, а, наоборот, становился как будто бы чрезвычайно легким и даже невесомым. Этакое, носимое ветром музыки, рыжее пламя огромного костра. И действительно Захар не танцевал – он летал! А его крохотная партнерша Сонечка (одна рука на плече, другая – в Захаровой руке, а ножки – на выпуклости его пуза) смеялась так заразительно радостно, что Маргарита в эти хореографические минуты с легкостью прощала Захару и его ночную лень, и все три противных недостатка.

Кстати сказать, возможно, именно благодаря этим Захаровым урокам танцев Сонечка навсегда полюбила искусство телодвижений и научилась со временем под любую музыку изобретать и исполнять свои собственные музыкально-ритмические композиции.

А однажды, восхищаясь этой прелестной танцевальной парой, Маргарита вдруг остро почувствовала, как искренне Захар любит Сонечку и как ему, наверное, в жизни недостает своего собственного единокровного «наследника». Хоть сам он, может быть, и не отдает себе в этом отчета. А может быть, именно ей, Маргарите, и суждено стать матерью Захарового ребеночка?! Ведь детей (это она точно знала) во всякой порядочной семье должно быть, как минимум, двое!

Маргарита с легкостью представила себе маленькое златовласое существо с карими глазками, мгновенно вспомнила всего единожды испытанное счастье деторождения, сердце у нее приятно защемило и, едва Захар, завершив очередной танец, опустил Сонечку на пол, беззастенчиво солгала:

– А ты знаешь, у меня – задержка…

– С чего бы это? – Удивился Захар. – Ведь мы с тобой так редко занимаемся сексом.

– Когда редко, тогда и метко, – парировала Маргарита. – И что прикажешь делать?

– Ну, ты сама прекрасно знаешь, как поступить в этом случае, – спокойно ответил Захар. – Ты же взрослая женщина.

– И ты позволишь мне убить твоего первого ребеночка?! – Возмутилась Маргарита.

– Вообще-то нет, наверное, – Нерешительно ответил Захар. – Хотя я почти уверен, что детей от меня быть не может. Возможно, ты вовсе и не беременна.

– Неужели тебе не хочется прижимать к груди собственного ребенка, которого бы ты любил еще больше, чем Сонечку?

– Знаешь, о чем я мечтаю? – Согласно не писанным национальным правилам ответил Захар вопросом на вопрос. – Я мечтаю построить огромный дом. В три этажа. На первом будет большая гостиная, кухня и, например, бильярдная. На втором – комнаты для супругов и детей – двоих или троих. Да! Еще библиотека! А на третьем, поближе к солнцу – мастерская художника… В дворе – бассейн и сауна. А потом… – Тут Захар сделал длинную паузу, задумался, а Маргарита в это время сказала про себя: «А потом мы поженимся и переедем в этот дом!» Но Захар, увы, имел в виду совсем другое:

– А потом этот роскошный дом – взять да и вдуть раза в три дороже начальной стоимости!

Захар произнес эту коммерческую фразочку с такой энергичной экспрессией, что Маргарита аж вздрогнула от столь неожиданного поворота его мыслей.

– О Господи, а я-то думала, что ты для себя этот славный коттеджик построить мечтаешь, – с трудом скрыв разочарование, сказала Маргарита.

– Конечно, для себя, – ответил Захар. – Но если я сначала построю дом или два на продажу, то мой собственный тогда мне ничего не будет стоить! Это же элементарная экономика.

– А где ты возьмешь первоначальный капитал? – Поинтересовалась Маргарита. – Ведь ты же заработанные денежки проживаешь!

– Что-нибудь придумаю, – беспечно ответил Захар, – бизнес какой-нибудь затею. Менее пыльный, чем скульптурные работы, и гораздо быстрее приносящий прибыль.

Этот странно-экономический разговор имел два последствия: Маргарита решила во что ни стало доказать Захару, что у него могут быть дети; а Захар примерно через полмесяца овладел эксклюзивным искусством создания, посредством кузбасслака, картинок на металлических дощечках.

***

Было как раз начало осени. Захаровы деньги (двенадцать Маргаритиных зарплат или даже больше) к этому времени благополучно закончились, Маргарита уже вышла из отпуска, но до первого аванса было еще далеко, и материальное положение новорожденной (хоть юридически и не узаконенной) ячейки общества почти в одночасье резко пошатнулось и даже почти упало. Ибо жить теперь приходилось на жалкие останки тех денежек, которые Захар, кажется, еще совсем недавно предложил Маргарите потратить на булавки.

И тогда с Маргаритиными чувствами к Захару – пиетет плюс радостная благодарность за освобождение от необходимости считать свои копейки – произошла странная (или объективно естественная) метаморфоза!

Все три Захаровых недостатка, как три голодных зверя, вырвались из клетки и нещадно принялись грызть не обремененную ах-любовью Маргаритину душу. Ну, а поскольку сексуальный потенциал Захара теперь оказался скованным не только ленью, но и тяжкими думами о том, где взять денег, то Маргарита стала чувствовать не проходящее раздражение и даже злость на несуразного своего партнера.

И тут, как будто услышав Маргаритины терзания, ей как-то вечером, когда Захар еще не вернулся, вдруг неожиданно позвонил некто Сергей Васильевич – детский врач, который полгода назад спас Сонечку от неминуемой смерти вследствие жесточайшей пневмонии. Сергей Васильевич был слегка моложе Маргариты, высок, мрачно красив и казался очень мужественным – сильным духом и телом. Что было в общем-то неудивительно, ибо свою службу детскому здоровью он нес в отделении реанимации – на зыбкой грани между жизнью и смертью. И Маргарита, переполненная чувством благодарности, ощутила к спасителю дочери столь внятное влечение, что, выписываясь из больницы, пригласила Сергея Васильевича на домашний «праздничный ужин» и дала ему свой телефон.

Однако от ужина суровый реаниматор не то, чтобы отказался, но ответил как-то уж очень неопределенно – напряженка, ночные дежурства, семья и живет у черта на куличках… Впрочем, записочку с Маргаритиным телефоном охотно взял и, аккуратно сложив пополам, спрятал в карман белого халата. А его мрачно-суровое лицо осветилось такой приятнейшей и как будто даже заговорщической улыбкой, что Маргарита кожей почувствовала его ответное к ней влечение и, вернувшись со спасенной Сонечкой домой, стала с нетерпением ожидать звонка. Но прошел месяц другой и третий, а Сергей Васильевич так и не объявился…

Но зато, как нарочно, позвонил именно теперь, когда Маргарита была как бы замужем, раздражена безденежьем и в сексуальном смысле весьма неудовлетворительно обслужена.

– Вы меня еще помните – спросил Сергей Васильевич.

– Не то слово! – Ответила Маргарита. – Моя благодарность к вам не зависит от времени и не имеет пределов. Вот только на «праздничный ужин» я, увы, не могу вас пригласить, ибо я теперь, как бы это сказать…

– Замужем? – Помог Сергей Васильевич с сожалением в голосе.

– Да, что-то в этом роде, – огорченно подтвердила Маргарита. – Где же вы были раньше?! Ведь полгода уже прошло!

– Неужели полгола? – Удивился Сергей Васильевич. – А я и не заметил. Как же быстро летит время! Жаль… Я очень хотел с вами встретиться!

– Так ведь и я хочу! – Воскликнула Маргарита. – Только пока не представляю, как это можно сделать в моем теперешнем положении.

– А вы запишите мой новый рабочий телефон, – предложил Сергей Васильевич, – и дайте мне знать, когда что-нибудь придумаете. Я теперь работаю неподалеку от вашего дома.

В тот вечер Маргарита, проклиная про себя несправедливые несуразицы своей женской судьбы и ощущая неодолимое (оно, оказывается, никуда не делось) влечение к суровому доктору, несколько раз дерзко нахамила ничего не понимающему Захару. А потом, в постели, когда Захар выключил свет и сказал «спокойной ночи», Маргарита впервые в их короткой жизни обозвала Захара импотентом…

***

Случай для того, чтобы позвонить Сергею Васильевичу, представился буквально через пару дней и спровоцировал его, сам того не ведая, именно Захар.

Вернувшись поздно вечером с работы, он обнаружил Маргариту в компании неизвестной ему актрисы Катеньки, с которой (Захар, понятное дело, этого знать не мог) Маргарита ежегодно отмечала окончание летних гастролей. Они, как всегда, скинулись на бутылочку сладкого вермута, Катенька уже успела в подробностях поведать Маргарите и разные пикантные подробности о гастрольной жизни, и, конечно же, об «Отелле», который, на удивление всей труппе, ни с кем из одиноких молоденьких актрисок не завел романа (хоть его на это и соблазняли), но зато всем уши прожужжал о какой-то своей, несусветно умной и красивой иногородней якобы жене, которая, может быть, осенью к нему сюда приедет. Одинокие молоденькие актриски, – подытожила Катенька, – на «Отеллу» хором обиделись и единодушно решили, что новый молодой герой-любовник во внесценической реальности либо безнадежный импотент, либо педик…

К приходу Захара Маргарита с Катенькой уже вдоволь посплетничали и теперь, вместе с осчастливленной Сонечкой, с упоением танцевали под супермодные в том сезоне итальянские хиты.

Выпить с девушками вина Захар решительно отказался. Он безо всякого стеснения улегся на диван и заявил, что у него раскалывается голова и что он слышать не может этих «бездарных макаронников»! Более того, Захар настоятельно и даже как будто с оттенком приказа попросил избавить его от этой «примитивной музыки», чем моментально вывел Маргариту из миротворного хмельного равновесия.

– Вообще-то, – едко (и впервые!) напомнила Маргарита, – я – хозяйка в этом доме. И сегодня у меня – гости. И мы хотим слушать итальянцев. Ты, кстати сказать, тоже, в сущности, гость. А от головной боли я могу дать тебе таблетку!

– Ну, тогда хотя бы сделайте музыку потише, – сказал Захар, как будто не обратив внимания на грубое и обидное Маргаритино заявление. От таблетки отказался и отвернулся лицом к стене. Вечер был безнадежно испорчен.

– Знаешь, я, пожалуй, пойду домой, – сказала Катенька, закурив на пару с Маргаритой сигаретку на кухне. – Мне твоего Захара что-то жалко. И голова у него болит…

– Вот и возьми его себе! – Отрезала Маргарита. – Какое он имеет право хамить моим гостям и хозяина из себя строить?! А я из-за него хорошему человеку в свидании почти что отказала, – и Маргарита шепотом рассказала Катеньке про «доброго доктора». – Вот сейчас пойду тебя провожать и наудачу позвоню ему из автомата – вдруг он как раз сегодня дежурит?

– Но ведь ты все равно не можешь позвать его к себе, – рассудительно сказала Катенька.

– Ну и что? – Ответила Маргарита. – Может, он сам меня к себе позовет?

– Куда? В реанимацию? – Перепугалась Катенька.

– А почему бы нет? – Развеселилась Маргарита. – Заодно посмотрю, как они там детишек спасают.

Сергей Васильевич Маргаритиному звонку очень обрадовался: у него действительно, к счастью, выдалось ночное дежурство, и он ничтоже сумняшеся пригласил Маргариту хоть и не в то же самое, но в точно такое же отделение реанимации, в котором он когда-то спасал Сонечку от жестокой пневмонии.

– Ведь вы же когда-то хотели увидеть, как мы детишек спасаем, – сказал Сергей Васильевич почти Маргаритиными словами.

– Ждите меня через час! – Решительно ответила Маргарита, слегка ошарашенная совместным ходом мыслей.

И тогда Маргарита решительно потянула за собой, обратно домой, потрясенную Маргаритиной «наглостью» Катеньку (надо же было обеспечить себе алиби!), приказала Захару уложить Сонечку спать, а ее, Маргариту, не ждать до утра, ибо она проведет эту ночь у Катеньки, где им никто не запретит слушать ненавистных Захару «макаронников» и создавать неудобства Захаровой голове и «тонкой его душе»!

Захар, очевидно, памятуя о том, что он все же скорее гость, чем хозяин, в этом доме, не стал ни возражать, ни тем более скандалить. Маргарита чмокнула Сонечку в пухленькие щечки-губки и пожелала своей горе-семье спокойной ночи…

***

…Сергей Васильевич действительно провел Маргариту, крепко и убедительно прижимая ее не слишком послушное (вермут-с!) тело к своему белому халату, по некоторой части своего отделения, показал ей (сквозь стеклянные стены, разумеется) вырванных из рук смерти детишек; а потом неожиданно увлек Маргариту в какое-то темное пустое помещение с одинокой жесткой кушеткой у стены, закрыл дверь на ключ – и с нескрываемой жадностью набросился на Маргариту…

И затем за несколько (три, четыре или пять?) часов этого страстного интимного общения «добрый доктор» (ах, как недоставало Маргарите именно такого «лечебного» участия!) выполнил не менее чем двухмесячную норму сексуально ленивого Захара. Кто же там в эти расчудесные часы наблюдает за спасенными детишками, – спрашивала себя Маргарита в минуты передышки.

А впрочем, у Сергея Васильевича, как в результате выяснилось, был понимающий напарник. Он-то в свое время и завершил тихим, уважительным стуком в дверь эту полную звериной страсти и восторга безумную ночь.

И тогда оказалось, что на улице уже почти совсем рассвело. Сергей Васильевич вызвал такси, страстно, до боли, целовал Маргариту в губы у ворот больницы, говорил, что ночь была прекрасна и нежна, и что он с нетерпением будет ожидать следующего Маргаритиного звонка. А Маргарита, с удовольствием отвечая на поцелуи, чувствовала себя ну совершенно реанимированной! Правда, к этому приятнейшему ощущению примешивалась и капля стыда: она мерзко изменила Захару! Хотя, если честно, капля эта была весьма незначительной: ведь именно Захар виновен в том, что Маргарита почти уже забыла, что это такое – чувствовать себя безусловно желанной и сексуально обслуженной дамой!

И потому ничуть не удивительно, что уже на пороге квартиры чувство стыда благополучно улетучилось; и Маргарита наскоро (чтобы не вызывать подозрений у как будто бы спящего Захара) умывшись, нырнула под одеяло на свое законное место рядом с незадачливым партнером. Однако подозрения все же вызвала. Захар, конечно же, моментально проснулся и резонно заявил:

– Ты была не у подружки!

– Как это не была?! – Возмутилась Маргарита.

– От подружки ты не вернулась бы так рано. Сейчас всего четыре часа утра. В такое время возвращаются от мужчины. С которым не хочется просыпаться утром в одной постели. Не хочется или нет возможности.

Прозорливость Захара так потрясла Маргариту, что у нее от стыда аж пятки похолодели, но она стойко стояла на своем: была, дескать, у Катеньки, а домой вернулась так рано лишь за тем, чтобы не проспать в гостях того момента, когда Захар уйдет на работу и Сонечка, не приведи бог, останется одна.

– Неужели ты думаешь, что я бы оставил Сонечку? – Спросил Захар, искренне удивленный дурацким Маргаритиным предположением.

– Конечно, не оставил бы, – ответила Маргарита. – Но на меня наверняка бы отчаянно злился за то, что я нарушаю твой жизненный ритм! И вообще я хочу спать!

…Проснувшись законным уже утром от щебета Сонечки, как всегда вынутой Захаром из ее высокой клетки-кроватки, Маргарита обнаружила Захара совсем уже одетым и… с внушительным пакетом в руках. Сквозь пакет не слишком красноречиво просвечивали несвежие (и свежие, впрочем, тоже) Захаровы рубашки.

– Неужто ты решил воспользоваться услугами прачечной? – Сострила Маргарита как бы сквозь сон.

– Да, – серьезно ответил Захар. – Я решил переехать в гостиницу.

– Не поняла! – Окончательно проснулась Маргарита. – Ты что, от меня уходишь? Ты мне не веришь?! Ты все еще думаешь, что я тебе изменила?!

– Честно говоря, я не знаю, что думать, – искренне ответил Захар. – Но свои сомнения я должен пережить один. Это, во-первых. А во-вторых, у меня нет денег на совместную жизнь. Так что лучше нам этот сложный период перекантоваться поодиночке. А я пока придумаю себе какую-нибудь быстродоходную работу. У меня уже есть кое-какие мысли.

– Значит, на гостиницу ты денег найдешь, а на совместную жизнь – нет? – Обиделась Маргарита.

– Именно так, – сухо ответил Захар. – И вообще я должен подумать, стоит ли нам жить дальше. И ты тоже подумай.

– И сколько ты собираешься думать? – Обиженно поинтересовалась Маргарита.

– Откуда я знаю? – по обыкновению ответил Захар вопросом на вопрос. – Там видно будет…

И ушел.

***

«Привычка свыше нам дана, замена счастию она», – грустно призналась себе Маргарита (пусть и не своими словами) в первый же вечер, который они с Сонечкой коротали без Захара. А в последующие дни Маргарита с удивлением осознавала, что она не просто грустит, а чувствует себя так, как будто у нее насильственно отняли нечто большое, важное и жизненно необходимое.

Нет, она вовсе не чувствовала себя так, как будто ее предательски кинул горячо любимый человек: не страдала, не лила слез, не испытывала боли. Но зато испытывала ужасающую пустоту! Ее маленькая квартирка казалась ей как будто недозаселенной, а вечера (когда засыпала Сонечка) – бесполезно потраченным временем.

– Глупость какая! – вслух сердилась на самое себя Маргарита. – Ведь я свободна от быта, от службы партнеру, который не только меня не удовлетворяет, но и во многих своих проявлениях раздражает! Ведь лучше голодать, чем что попало есть, и лучше быть одной, чем вместе с кем попало!

Однако внутренний Маргаритин голос (диссонансом к внешнему) упрямо твердил, что Захар – вовсе не «кто попало». Что он по-своему интересный и весьма незаурядный человек, искренний (что нечасто встречается) и добрый, а его сексуальное недоустройство и неприличные звуки и запахи – это самая настоящая чепуха на постном масле. Все это, вместе взятое, – гораздо меньше, чем та огромная пустота, в которой вдруг очутилась Маргарита. Да что Маргарита?! Захара недоставало даже неразумной Сонечке. А иначе зачем бы ей на всякий случайный стук в дверь или телефонный звонок радостно картавить «Захай! Захай!», а потом явственно огорчаться?!

Слава Богу, думала Маргарита, что Сонечка еще слишком мала для того, чтобы спросить у Маргариты объяснений! И что бы тогда Маргарита ей ответила? Что Захар – никудышный сексуальный партнер?! Да разве в этом высший смысл совместного существования?! Разве не важнее то ощущение внутреннего комфорта, которое, пожалуй, гораздо приятней, чем всякие любовные треволнения и в общем-то изнурительный «звериный» секс?!

А ведь их жизнь с Захаром, вспоминала Маргарита, началась и протекала так естественно и непринужденно, как будто они и в самом деле были созданы друг для друга. Ну, и что с того, что не любили? Может быть, вся любовь была у них впереди! Как знать?!

***

Утешало Маргариту в этих ее внутренних метаниях лишь то, что Захар, похоже, испытывал идентичные чувства, ибо он время от времени (как минимум один раз в три дня) наносил Маргарите телефонные «визиты»: живо интересовался ее театральными делами, здоровьем Сонечки и о своей индивидуальной трудовой деятельности понемножку рассказывал да жаловался на нерадивых своих помощников, которые, не будучи связаны канатами службы государству, являют чудеса лени, безответственности и вечно русского «авось»…

Маргарита не осмеливалась спросить Захара, когда он собирается (и собирается ли вообще) вернуться «в семью», понимая, что решение этого вопроса, увы, не в ее компетенции: Захар поступит так и только так, как именно он считает правильным и нужным. А впрочем, в этой Маргаритиной несмелости скрывалось и некоторое смущенное кокетство: она чисто по-женски (лукаво) не желала демонстрировать Захару одолевавшую ее грусть.

Пусть лучше думает, что у нее и без него все в порядке и дел невпроворот: пьесы вечерами читать, вести длинные деловые беседы с мэтром Сатановским, который любил звонить Маргарите за один вечер по три раза кряду; недлинные – с подружками, которых она за недолгое время жизни с Захаром почти забросила (ведь глупо же подолгу болтать с кем-то по телефону, когда у тебя под боком – живой собеседник; опять же и об интимном дамском при нем всласть не поговоришь), заниматься с Сонечкой, наконец!

А однажды, дабы доказать самой себе свою естественную независимость, Маргарита даже позвала в гости Сергея Васильевича. Но не по своей вовсе инициативе. Ибо «добрый доктор», как будто унюхав своей звериной плотью Маргаритино неожиданное одиночество, сам позвонил как-то вечером (Сонечка как раз отходила ко сну) и сказал без обиняков, что хочет Маргариту. Маргарита было обрадовалась и даже призналась Сергею Васильевичу, что, возможно, навсегда рассталась со своим гражданским мужем, и, конечно же, согласилась в надежде на очередную чувственную «реанимацию» принять «доброго доктора» в своей обители.

Однако вышло все, увы, не то, чтобы несуразно, но как-то уж совсем не вдохновенно и даже банально. То ли отсутствие белого халата стало тому причиной, то ли место действия (в отличие от отделения детской реанимации) оказалось не столь экстремально возбуждающим, но Сергей Васильевич не набросился на Маргариту, аки зверь голодный, не кинул ее страстно на диван, а отправился сначала на кухню и предложил Маргарите испить по рюмочке спиртика из маленьких больничных пузыречков.

И тут за рюмочкой-то и выяснилось, что говорить Маргарите с доктором особенно не о чем, что нет у них (кроме детских болезней, разумеется) никаких услаждающих душу точек соприкосновения. И потому беседа за рюмочкой выходила натужной, тягостной и безрадостной.

А потом, когда они из кухни неизбежно переместились в постель, никакой особой радости Маргарита не испытала. Ибо спортивно подтянутое тело доктора показалось ей едва ли не до отвращения чужим и исходящий от него мужской запах – неприятным, и потому сексуальную часть встречи она перенесла не как страстная любовница, а как терпеливая, умело играющая в страсть жена, которой надлежит (а куда денешься?!) исполнить свой супружеский долг.

Сергей же Васильевич, как будто бы почувствовав Маргаритину холодность, взял да и зачем-то признался, что он сегодня отчего-то – не в самой лучшей форме. Впрочем, «дело» свое он благополучно довел до конца, но ни второй, ни тем более третьей попытки провоцировать не стал, чему Маргарита была несказанно рада, ибо секс с «добрым доктором» почему-то оказался для нее на этот раз скучной и утомительной работой.

Наутро, с облегчением закрыв дверь за Сергеем Васильевичем, Маргарита с удивлением поняла что, кажется, изрядно запуталась в своих представлениях о взаимоотношениях полов. Она не любила Захара, но никогда его огромное тело не казалось ей чужим, а редкий секс всегда приносил удовлетворение. Сергея Васильевича она тоже не любила, но ощущала к нему до вчерашнего вечера страстное влечение – однако радости от вторичного совокупления не испытала! В чем тут было дело? В отсутствие эстрима? В чуждом запахе? Или в том, что Захар был для Маргариты неплохим другом и непринужденным собеседником, а Сергей Васильевич в друзья ей предназначен не был? Что в общем-то не удивительно: ведь не каждый человек в этом мире способен стать нашим другом!

Какой из всего этого вывод? Да вот какой: все на свете партнеры делятся, очевидно, на «твоих» и «не твоих». И значит, следует смириться с тем, что «твой» партнер способен ублажать тебя всего два или три раза в месяц. Если желаешь чаще – сама прилагай усилия! Ну, а коли не хочешь прилагать – живи тем, что подадут. И между прочим, от сексуальной недовостребованности еще никто в этом мире не умер. И даже не заболел. А если и заболел, то не от недовостребованности, а от непонимания сути вещей и, как следствие, от несмирения.

И в следующий раз Маргарита твердо отказала Сергею Васильевичу в доступе к своему телу, уверенно (дабы не обидеть «доброго доктора») солгав ему, что она опять не одинока.

***

А через пару дней, как будто почувствовав Маргаритино усмирение, позвонил Захар и предложил Маргарите, если она, конечно, не возражает, вновь воссоединиться.

– Я, наконец, наладил небольшое производство, – объяснил Захар. – Манны с неба не обещаю, но на приличную жизнь нам, надеюсь, хватит. Заодно еще раз увидишь, какой я мастер!

Стоит ли говорить, что Маргарита безо всяких колебаний согласилась, не представляя себе, какое неприятное женское испытание, сам того не подозревая, приготовил ей ее «мастер»…

В первый день Захар привез пакеты со своими рубашками и едой, а на второй – те самые полтора десятка воняющих лаком картинок с изображением юных насиликоненных красоток, с которых мы начали это повествование.

Привез он своих «прелестниц» в отсутствие Маргариты, как бы предоставив ей возможность насладиться его творениями в одиночестве. Вот Маргарита и сидела в оцепенении посреди кухни – и, задыхаясь от лаковой вони, «наслаждалась».

– Нравится? – Горделивым шепотом спросил Захар, который успел (пока Маргарита разглядывала картинки) тихонько войти, раздеться и оказаться за ее спиной. – Никто из художников еще не додумался писать картины на металле кузбасслаком. Работать, конечно, приходится только открытым цветом, но зато выходит ярко и зрелищно!

– Честно говоря, – сказала Маргарита, – пока мне нравится только то, что ты мастерски владеешь рисунком. Впрочем, цвет, хоть и вызывающе открытый, тоже неплох. Но содержание-то – пребанально! Твои юные прелестницы – это чистый китч!

– Ну и что? – Удивился Захар. – И почему китч – это сразу плохо?! Да я завтра же пару-тройку картинок продам – и холодильник снизу доверху заполню! Не все же ведь в этом городе такие образованные и привередливые, как ты! Я знаю массу людей, которые с радостью купят себе такую девочку и украсят моей картинкой свою спаленку.

– Ты, наверное, имеешь в виду одиноких мужчин? – Ехидно уточнила Маргарита. – Для усиления затухающей потенции? Вместо порножурнала? Но только твои прелестницы вовсе не эротичны!

– Почему это они не эротичны? – Обиделся Захар за своих «девушек».

– Да потому, во-первых, что они – не девушки, а куклы! Головы непропорционально велики, каждая персь – размером с лицо. А выражение лица – фальшиво-наивное и невинно глуповатое. Девушка с таким лицом ни за что не стала бы обнажаться. Разве что сдуру или спьяну. Но они у тебя вроде трезвые. А причем здесь этот кокетливый цветочек? И где это ты видел, чтобы перси такого размера торчали как каменные изваяния?! Разве что они из силикона… Честно говоря, мне страшно на них смотреть!

– Ну, и не смотри, – еще пуще обиделся Захар. – Это в тебе комплекс говорит, ты им завидуешь, потому что твоя собственная грудь уже потеряла упругость, – и эротического желания не вызывает. Ты правильно делаешь, что не разгуливаешь при мне обнаженной.

– У меня комплекс?! – Взвизгнула Маргарита. – Да это у тебя – комплекс лени, а причину ты, наконец, отыскал во мне. Ибо тебе для эротики сверхдопинг требуется. А у одной моей подружки муж считает, что грудь, подобная моей, очень эротична. У подруги – такая же. Но муж говорит, что его очень возбуждает грудь женщины, которая вскормила его ребенка.

– А может быть, он ей лжет, чтобы не обижать? – Предположил Захар. – А я – честный. И считаю, что грудь, которая потеряла упругость, не только не эротична, но и не эстетична!

– А пузо твое – эстетично? – Ехидно спросила Маргарита.

– Ну что, мое пузо? Я – мужчина, мне это простительно.

В общем поругались они в тот вечер еще немного по поводу эстетики и гармонии – и больше Захар про Маргаритину грудь никогда не заговаривал. Но и картинок в дом до поры до времени не приносил. А Маргарита, в свою очередь, уязвленная замечанием по поводу своих слегка увядших прелестей, по-прежнему (но теперь уже сознательно) перед Захаром не обнажалась, а в свою ночную сорочку облачалась исключительно в ванной комнате

Ну, а своих каменногрудых куколок Захар на другой день вынес из дому с Маргаритиных глаз долой, а вернулся с огромной порцией отборнейшего мяса разных сортов, консервно-чайно-кофейным дефицитом и целой коробкой пива, которое в начале перестройки на магазинных полках тоже не водилось, – его надо было искать днем, что называется, с огнем. Разливное – в бочках-буренках, впрочем, в продаже имелось, а в бутылочках – нет. Захар же пива из бочек не признавал и не пил – брезговал: мало ли, говорил, чем это они пиво для количества разбавляют; недаром же, дескать, торговец пенного напитка – в нашей стране одна из самых доходных профессий.

– Ну вот, – сказал Захар, нежно погладив рыжеволосой рукой коробку с пивом, – этого мне почти на неделю хватит. А картошки, овощей да масла-сахара сама купишь, – и Захар выдал Маргарите на расходы ее месячную зарплату.

– Неужели это все – «куколки»? – Спросила ошеломленная Маргарита.

– Да куколки! – Гордо ответил Захар. – Работники торговой сферы (особенно на базаре) от них просто в восторге. Я же тебе говорил, что художественный вкус нашего народа прост и неприхотлив. И значит, я попал в точку. А кстати, ты знаешь, что буквально позавчера вышел закон, разрешающий индивидуальную трудовую деятельность?

– Кажется, не знаю, – ответила Маргарита. – У нас в театре его по крайней мере не обсуждают. Мы же учреждение государственное.

– А я тебе еще вчера хотел сказать. Но ты так на моих «девочек» накинулась, что я и забыл.

– Значит, теперь тебя никто не сможет наказать за пожизненное уклонение от работы на государство? – Обрадовалась Маргарита.

– Вот именно! – Подтвердил Захар. – Мне не нужно больше скрываться. Правда, придется этому дебильному государству налоги платить. Ну, да с этим я уж как-нибудь разберусь!

***

В подробности Захаровой творческо-индивидуальной деятельности Маргарита особенно не вникала, ибо у нее и своих, театральных, хлопот было невпроворот. Да к тому же Сонечка, которую всякий день приходилось возить с собой на работу и там между делом за ней следить: вовремя накормить и уложить на тихий час в коляску из театрального реквизита, которая несколько месяцев кряду стояла в Маргаритином кабинете.

Дело в том, что Сонечка после проблемной пневмонии и сверхусилий реаниматоров страдала респираторным аллергозом, и потому сообщество вечно сопливых детсадовских детишек ей было категорически противопоказано – и она с полугода росла и воспитывалась в театре. А Маргарита говорила: «Все свое ношу с собой.» Слава Богу, выращивание детей в театре было делом обычным…

Но когда, примерно через месяц, Захар принес в дом свою новую (всего в одном экземпляре и совершенно уже не воняющую лаком) картинку, Маргарита с радостью обнаружила, что Захар (несмотря на всенародный спрос) внял почти всем ее замечаниям.

На картинке, сдержанным и благородным своим колоритом вызывающей ассоциации с работами так называемых «старых мастеров», на фоне античного пейзажа, подернутого легкой утренней дымкой, стояла, опершись на огромный, внушительно увесистый меч, красивая (и в отличие от «куколок» – живая!) дама в тунике цвета слоновой кости, с темными распущенными волосами и выражением победительного торжества на умном лике. Плод ее торжества небрежно валялся неподалеку от ног убийцы – это была живописная мужская голова, кудряво-волосая и будто спящая. Казалось, что убитый умер, сраженный предательским мечом, столь нежданно, что не успел даже проснуться и испугаться.

– Неужели это?.. – Начала было Маргарита, не веря глазам своим.

– Да! – Гордо ответил Захар. – Это моя иллюстрация к библейской истории о том, как Юдифь отрубила голову Олоферну.

– Вот значит как! – Воскликнула Маргарита, обиженно отвернувшись от картинки. – Ты смеешься над моим желанием принять обряд крещения, а сам втайне Библию почитываешь?

– Да ничего я не почитываю, – ответил Захар. – Просто, во-первых, сейчас мода на религию, а во-вторых, мне эти библейские истории о страданиях еврейского народа бабушка вместо сказок рассказывала. Ты-то, небось, толком и не знаешь, за что Юдифь Олоферна обезглавила. Хочешь, расскажу?

– Давай, – согласилась Маргарита. – Очень интересно.

– Так вот. Олоферн был самым знаменитым начальников царя Навуходоносора, который (в смысле царь) объявил себя богом и решил все окрестные народы завоевать. В том числе и евреев. Но евреев в тот момент завоевать было невозможно, потому что жили они, что нечасто бывало, без греха – и бог не дал бы их в обиду. Когда Олоферну про этот нюанс рассказали, он, с одной стороны, не очень-то и поверил, а с другой, – решил не идти напролом, а взять город измором, отрезав его от источников воды и продовольствия. Через несколько дней у евреев началась паника – и они уже готовы были сдаться, предав своего бога и покорившись Навуходоносору. Вот тут-то к старейшинам и пришла красотка-вдова Юдифь и сказала, что она знает, как спасти город. В общем, она пришла к Олоферну, солгала ему, что евреи уже на грани греха, что она не хочет грешить вместе с ними, но зато через несколько дней сможет сказать Олоферну, когда евреев возможно будет завоевать. Юдифь была так красива и говорила так искренне, что ей все поверили. Вот идиоты! – Прокомментировал Захар. – Разве можно так безоглядно верить женщине?!

– Мужчине – тоже нельзя, – возразила Маргарита. – Но это совсем другая тема. Продолжай.

– В общем Олоферн поселил Юдифь со всей возможной роскошью в своем стане, а потом как-то раз пригласил красавицу-вдову на свою пьянку с военачальниками. Надеялся напоить ее и затащить в постель. В результате они все там, включая Олоферна, перепились. А Юдифь, поскольку была очень умной, только делала вид, что пьет и потому осталась совершенно трезвой. И тогда она, с божьей, надо полагать, помощью, отрубила Олоферну голову, положила ее в мешок и отнесла в свой город.

– Насколько я понимаю, Юдифь рассчитывала на то, что войско Олоферна, обнаружив безголового начальника, в страхе разбежится? – Догадалась Маргарита.

– Именно так, – подтвердил Захар. – В том, что простая еврейская женщина способна сначала заморочить знаменитому военачальнику голову, а затем ее отрубить, завоеватели увидели карающий перст божий, и в страже разбежались.

– Потрясающая история! – Воскликнула Маргарита. – Жаль, что у меня не было еврейской бабушки, и до сих пор нет Библии.

– Но зато теперь ты знаешь эту историю, – гордо сказал Захар, – и можешь даже ее финал рассмотреть повнимательнее.

Маргарита вновь обратила свой взор на «библейскую» картинку – и ахнула? Ибо оказалось, что изумленная сюжетом, она не заметила ехидного подвоха: туника на Юдифи была полупрозрачной, и левая (тугая и весьма внушительного размера) грудь хитроумной вдовы весьма недвусмысленно и нежно сквозь тонкую ткань цвета слоновой кости просвечивала. И это было вроде уместно и в меру эротично. Но зато правую грудь героини еврейского народа Захар (очевидно, очарованный красотой собственного творения), не удержавшись от соблазна, обнажил! Он будто острой бритвой сделал ровнехонькую прореху в Юдифовой тунике и явил ее правую персь восхищенному взору будущего покупателя.

Маргарита от досады аж застонала:

– Неужели ты, художник, не понимаешь?! Что та грудь, которая просвечивает и едва угадывается – гораздо эротичней, чем та, что откровенно обнажена?! И что обнаженная грудь в данном случае неизмеримо принижает торжественность момента?! Ты ведь не эротическую картинку рисовал, а библейскую!

– А может быть, я таким образом пытаюсь приблизить библию к простому народу? – Парировал Захар.

– Да твой простой народ и сюжета-то этого библейского не знает! – Воскликнула Маргарита. – Так же, как и всех прочих! Ты уж тогда и аннотацию к картинке напиши. Да поясни, что это не Олоферн тунику на Юдифи испортил! Что это твоих блудливых рук дело!

– Ну, знаешь, тебе не угодишь, – обиделся Захар. – Я ей библейский сюжет нарисовал, а она…

– …а она не хочет, чтобы о тебе думали, что у тебя – сексуальные комплексы. Или что ты на женских прелестях помешался.

– Да пусть думают, что хотят! – Отмахнулся Захар. – Главное, чтобы на эту картинку спрос был.

***

Маргарита потом не уточняла, а Захар особенно не распространялся о том, каков был спрос на его живописный библейский сюжетец в авторской, так сказать, интерпретации. Но, судя по тому, что копеек они не считали, новый Захаров бизнес хоть, может быть, и не процветал, но приносил свои плоды, достойные поедания и выпивания: для Захара – пиво, для Маргариты – чай да кофе, для Сонечки – соки и дефицитное детское питание.

Впрочем, иногда за ужином, Захар мельком сообщал, что он сочиняет и другие разные картинки, но сюжетов Маргарите не пересказывал, зато не уставал жаловаться на нерадивых помощников и на то, что в этой, избалованной социалистическим «собесом» стране, нормальный деловой человек может рассчитывать на себя и только на себя. И да поможет себе… он сам!

И вдруг однажды, незадолго до нового года, Захар вдруг ни с того ни с сего (обычно он этого не делал) позвонил Маргарите в театр и возбужденно сообщил, что написал картинку на шекспировский сюжет.

– Давай я привезу ее тебе прямо в театр, – суетился Захар, – ты ее на стенку повесишь, и, может быть, ваши актеры ею заинтересуются. Шекспир все-таки. Неплохой подарок к Новому году.

– Опять в обнаженной грудью десятого размера? – Подозрительно спросила Маргарита.

– Нет, ну что ты, – обнадежил Захар. – На этот раз никакой обнаженки. Или ты думаешь, я совсем тупой?

– Да нет, в тупости тебя не упрекнешь, – ответила Маргарита, – раз уж ты и на Шекспира замахнулся. Но все-таки привези-ка свою картинку сначала домой.

Тут надо сказать, что в маленьком Маргаритином кабинетике как раз сидел (как это бывало почти ежедневно) ее бывший возлюбленный – тот самый герой-любовник и чернокудрый «Отелло», который, как обычно, жаловался Маргарите на свои очередные муки: во-первых, у «Отеллы» не вытанцовывалась почти что главная роль в новом спектакле, за что режиссер называл его не органичным и «игрушечным»; а во-вторых, «Отелло» клял на чем свет стоит их извечную актерскую нищету и мечтал о том, чтобы когда-нибудь уйти из театра в какой-нибудь бизнес и почувствовать себя полноценным мужчиной, которого никакой режиссеришка не посмеет назвать «игрушечным».

В сравнении с огромным и целеустремленным Захаром «Отелло» выглядел столь мелким, жалким и ничтожным, что Маргарита (не в первый раз уже) только диву давалась, как это ее угораздило хоть ненадолго этим полуженственным (актер – профессия женская) недомужчинкой и плаксой увлечься! За что?! За какие заслуги?! Неужто и впрямь лишь за его нескончаемые муки?! А уж те, что терзали «Отеллу» сейчас, и вовсе казались Маргарите действительно (прав был режиссер) «игрушечными» и отчасти высосанными из пальца. И потом: Захар в отличие от «Отеллы» никогда и ни на что (кроме разве что нерадивых работников) не жаловался. Он был настоящий (минус хороший секс) мужчина-добытчик. И притом – неглупый собеседник. А «Отелло» – только сопли да тоже «минус секс». Так что, пожалуй, спасибо Галочке за то, что отыскала Маргарите столь действенный и дееспособный клин! И к черту ах-любовь!..

…Вернувшись с Сонечкой домой, Маргарита «застукала» Захара, гордо застывшего, скрестив руки на выпуклости живота, перед новым своим творением, которое он уже успел повесить на стенку как раз напротив их спального ложа.

На творении были изображены Отелло (но, понятное дело, шекспировский, а не Маргаритин) и Дездемона – в драматический момент сакраментального вопроса: «Молилась ли ты на ночь?!»

Картинка на этот раз была (в отличие от первых двух – вертикально исполненных) сугубо горизонтальная – узкая и длинная, поскольку Дездемона, вытянувшись во весь рост, уже лежала в постели. Грудь у несчастной героини, уличенной вражеским словом в несуществующей измене чернокожему мужу (которого она за муки полюбила), возвышалась горой и достигала почти до самого верхнего края картинки!

Причем. Плавная линия этой супервыдающейся части ее тела начиналась, кажется, от самого основания ее шеи. Или даже от окончания подбородка! Маргарита хихикнула про себя, но поначалу промолчала, ибо все дездемонины «неземные телесные прелести» Захар заботливо и целомудренно скрыл под белым ночным одеянием (розовые сосочки, правда, слегка просвечивали).

Лицо у Дездемоны было недоумевающим и одновременно насмерть испуганным – и ведь было от чего! Ибо в ногах у бедной женщины Захар угнездил страшную-престрашную харю темнокожего ревнивца. Да-да, не лицо, а именно харю – с бешено выпученными белками глаз и отчаянно разверстым (то ли в неслышном крике, то ли в плотоядном желании сожрать «подлую изменщицу») толстыми кроваво-красными губищами! Отелло был воистину ужасен! Хотя, если честно, гораздо более – смешон, ибо казался не столько оскорбленным в лучших чувствах шекспировским героем, сколько пугающим чудовищем из детских сказок.

Но все это, вместе взятое, вполне можно было принять и даже похвалить, если бы не одна незначительная деталька! Сведенная страстным порывом рука Отелло, скрючив напряженные пальцы, тянулась через всю картинку вроде бы к горлу Дездемоны, которую ревнивому мавру, согласно Шекспиру, следовало задушить. Однако, пристально и внимательно проследив вектор направленности «убийственной» руки Отелло, Маргарита с изумлением обнаружила, что страстные чаяния обманутого мавра устремлены вовсе не к нежной шейке Дездемоны, которой (ну, шейки то есть) видно-то почти и не было. И потому мстительная рука Отелло, что было совершенно очевидно и неоднозначно, тянулась к высоченному холму дездемониной груди!

Маргарита упала на диван и принялась хохотать как безумная. Хохотать и приговаривать: «Ай да Отелло! Ай да Захар!» – и еще какую-то бессвязную ерунду в этом же роде. Бедный, оскорбленный в лучших чувствах Захар недоуменно переводил взгляд с невинной картинки на погибающую от смеха Маргариту и обратно – и ничего не мог понять.

– Ты над чем смеешься?! – Спросил, наконец, Захар. – Это же трагедия Шекспира!

– Да не Шекспира вовсе, – кое-как уняв приступ смеха, ответила Маргарита. – Это трагедия Захара! Во-первых, Отелло был хоть и темен кожей, но вполне для своего времени цивилизован. А у тебя кто?! Какой-то оголтелый полубезумный вождь африканского племени из диких джунглей! Он у тебя как будто только что с дерева спрыгнул! А рука-то рука?.. – И Маргарита снова принялась хохотать.

– Чья рука? – Не понял Захар.

– Отеллова рука, чья же еще? – Давилась судорогой смеха Маргарита. – Почему она у него не к горлу Дездемоны простерлась, а к ее, прости за грубость, сиське?! А значит, как ни крути, выходит, что ты не трагедию Шекспира, а свои скрытые эротические желания в руке Отелло воплотил. Это ТВОЯ умозрительная рука к могучей сиське тянется! Бедный ты мой, бедный!..

– И ничего я не бедный! – Оскорбился Захар. – Может быть, я стремлюсь в своем творчестве к идеалу женского тела! И потом это только тебе кажется, что рука Отелло направлена к груди, а другие увидят то, что положено.

– Кто «другие»? – Вновь расхохоталась Маргарита. – Твои торгаши?! Или менты, с которыми ты в бане паришься?! Да они Шекспира-то, небось, и в руках не держали. Все так и подумают, что дикая черная скотина хочет изнасиловать невинную белую девушку. В общем, в театр я ЭТО не понесу. И свою грудь в угоду твоим идеалам никаким операциям не подвергну.

– Да разве я тебе когда-нибудь на это намекал? – Удивился Захар, не успев толком обидеться на Маргаритину критику. – Тем более, что, когда ты одета, у тебя все идеально.

– Может быть, мне тогда и на ночь совсем не раздеваться? – Язвительно спросила Маргарита. – Чтобы у тебя была хотя бы иллюзия моей упругой груди?

– Ты напрасно думаешь, что такая иллюзия меня возбудит, – парировал Захар.

– Да тебя и твой идеал не возбудит! – Воскликнула Маргарита. – Ибо через пару дней твоя рука к нему привыкнет – и все пойдет по-старому.

– Почему ты в этом так уверена? – Усомнился Захар.

– Да потому что причина твоей сексуальной лени – вовсе не в отсутствии идеала, – уверенно сказала Маргарита, – а в том, что в твоей душе нет любви. Скажи честно, ты любил по-настоящему хоть одну женщину? Любил ли так, чтобы до смерти бояться ее потерять?!

– Кажется, нет, – немного подумав, признался Захар. – Да у меня и долгих отношений-то, я уже говорил тебе, ни с кем не было. – Ты – первая, с кем я так долго живу под одной крышей.

– Но не потому, что ты меня любишь? – Уточнила Маргарита.

– Нет, не потому, – не стал скрывать Захар. – Это какое-то другое чувство. Но ведь ты тоже меня не любишь? А почему тогда живешь со мной?

– Ты мне, несмотря на твое пузо и лень, очень симпатичен, – ответила Маргарита. – ты превосходно относишься к моей дочери, и она тебя искренне любит. Мне с тобой надежно, комфортно, интересно, не скучно и просто хорошо.

– Ну, вот. И мне с тобой комфортно, интересно, не скучно и просто хорошо. А Сонечку я и правда очень люблю. Она такая забавная!

– Ну так, значит, и дальше жить можно, – резюмировала Маргарита. – Только своих пышногрудых красоток в дом больше не носи, чтобы я над тобой не смеялась и тебя не обижала.

– Заметано! – Согласился Захар.

***

Случившийся вскоре после этого «творческого» события Новый год Захар и Маргарита встречали в тесном семейном кругу, позволив Сонечке танцевать, веселиться и умеренно пробовать разные вкусности (стол, благодаря Захару, ломился от деликатесов и был накрыт как на Маланьину свадьбу) до самого боя курантов. После чего малышка моментально уснула прямо на коленях у Захара, что выглядело очень трогательно.

– Что-то и меня в сон клонит, – зевнул Захар, самостоятельно уложив по обыкновению Сонечку в ее детский уголок за шкафом. И вдруг неожиданно предложил: – Ложись и ты, я хочу выполнить свой супружеский долг, чтобы ты в наступившем году не чувствовала себя, как ты говоришь, сексуально не обслуженной.

– А со стола убрать? – Не веря своим ушам, невпопад спросила ошеломленная Маргарита.

– Потом уберешь, – сказал Захар и поцеловал Маргариту в шейку…

…А потом, когда Захар с сознанием честно выполненного долга уснул сном пузатого младенца, Маргарита уже в который раз подивилась одному странному феномену: безлюбовный секс с Захаром всегда был недлинен по времени, предельно прост и неприхотлив, лишен всяких так прелюдий, интерлюдий и благодарственных эпилогов; и однако же он неизменно заканчивался желанным оргазмом. Более того оргазмом одновременным. Таким, после которого Маргарита чувствовала себя энергетически обогащенной и телесно ублаженной. И всегда после этих редких актов Маргарите было легко и весело.

И это в общем-то означало, что по многим параметрам (комфорт, покой, интерес, симпатия и одновременный оргазм) Маргарита с Захаром подходили друг другу как две половинки. Не хватало только истинной любовной страсти, но о ней Маргарита, вспоминая свои тщетные страдания по «Отелле», думала с содроганием. Да и взаимная любовь, вспоминала Маргарита свои, чужие и литературные опыты, тоже ведь весьма редко протекает безболезненно и полна, как правило, выматывающих душу волнений и тревог: а вдруг на самом деле не любит? А вдруг назавтра полюбит другую? А вдруг не позвонит, когда обещал? И вдруг не придет? Тьфу!!!

Лучше уж пусть будет Захар с тремя его недостатками, но зато с одним таким важным и редким достоинством как искренность. Ах, хороший Захар, замечательный Захар!

***

…А через пару-тройку недель Маргариту вдруг затошнило. Но не от Захаровых недостатков, разумеется, а от редких его сексуальных притязаний. Выражаясь яснее, Маргарита забеременела! И, пройдя медицинское освидетельствование, возликовала: теперь-то она докажет Захару, что он вовсе не бесплоден, и подарит ему возможность любить не только чужого, но и собственного, плоть от плоти, ребеночка.

Заметим, что совместная жизнь наших героев приближалась на тот момент к восьмимесячному рубежу, однако никаких, даже самых слабых намеков на разочарование друг в друге (не считая трех мелких – со стороны Маргариты) они не испытывали. И потому Маргарита была почти уверена: новости о том, что он скоро может стать любящим папочкой, Захар отнесется если не радостно, то хотя бы благосклонно.

Так оно поначалу и вышло. В тот вечер, когда Маргарита решила открыть свою радостную тайну, Захар вернулся домой гораздо позднее обычного – Сонечка во всяком случае уже давно мирно посапывала. Захар крепко обнял Маргариту прямо в маленьком коридорчике (чего обычно не делал) и заявил:

– Прости, что так поздно! Но я сегодня пьян.

– Ты – пьян?! – Удивилась Маргарита. – А почему незаметно?

– Наверное, потому, что я толстый, и у меня ежедневная пивная закалка, – простодушно и вполне трезво ответил Захар. – Напиваюсь я вообще очень редко, ты ни разу и не видела – и сразу сплю. А сегодня в нашей бане один очень крутой мент повышение по службе обмывал. А мне ведь с этой братией дружить надо, раз я в этом городе без прописки, на птичьих правах живу.

– Это мне известно, – ответила Маргарита. – И оправдываться тебе вовсе не нужно, ибо ты меня ничем не обидел и не огорчил. Только вот ужин я, похоже, зря готовила.

– Нет, не зря! – Оживился Захар. – Сил для того, чтобы поесть прежде, чем уснуть, у меня вполне хватит.

И действительно Захар, ничуть не напоминая пьяного, с удовольствием отужинал плодами Маргаритиных трудов, достойно и логично поддерживая Маргаритину беседу о технических неувязках, связанных с постановкой нового спектакля, о разговорных достижениях Сонечки и прочих несложных материях. Словом, Захар выглядел настолько трезвомыслящим, что Маргарита, поначалу было решившая разговора о прибавлении в семействе в этот вечер не заводить, передумала и, поставив перед Захаром завершавшую ужин чашку чая, сообщила как бы между прочим:

– А знаешь, ты, оказывается, вовсе не бесплоден.

– Откуда ты знаешь? – Сморозив от неожиданности эту глупость, Захар спохватился и недоверчиво переспросил: – Ты хочешь сказать, что ты беременна? От меня?

– А от кого же еще? – Удивилась Маргарита. – Мне по другим мужикам бегать некогда. Так что ты, если хочешь, можешь стать, наконец, отцом. Время для раздумий у тебя еще есть.

– Стать отцом… – повторил Захар, ненадолго задумался, а потом радостно воскликнул: – Неужели ты родишь мне ребенка?! Моего ребенка! Сына!

– Ну, именно сына пока не гарантирую, – радостно смеясь, ответила Маргарита и ощутила такой прилив незнакомого ей прежде счастья (своей первой беременности она радовалась в одиночку), что готова была своего огромного рыжекудрого «мужа» ну просто растерзать в благодарных объятиях.

Захар, похоже, чувствовал нечто подобное. Во всяком случае он встал со своей табуретки, потянул к себе Маргариту и обнял ее так нежно, бережно и крепко, как никогда не обнимал. Одной рукой Захар гладил Маргаритину спину, а другой – ее, пока еще совсем плоский, живот. Гладил и приговаривал:

– Я хочу, чтобы ты родила мне сына!

И Маргарита Захару поверила: ведь что у трезвого на уме, я пьяного на языке…

***

Первое, что ощутила Маргарита, проснувшись утром, было вчерашнее счастье и невыразимая благодарность к еще дремлющему (это был как раз выходной – и на свою индивидуальную работу Захар не торопился) рыжекудрому исполину, который вчера, кажется, искренне хотел, чтобы Маргарита родила ему сына. Исполин, впрочем, как бы в ответ на Маргаритины мысли тут же открыл глаза, возложил на Маргаритино плечо свою тяжелую длань и полусонно, но вполне разборчиво пробормотал, как будто извиняясь:

– Какая же ты хорошая, Маргоша! И почему я такой чурбан?

– Вовсе ты не чурбан, – ласково ответила Маргарита, – раз хочешь, чтобы я родила тебе ребеночка.

– Что я хочу? Какого ребеночка?! – Вдруг испуганно воскликнул Захар и резво выскочил из постели. – О чем ты говоришь?

– Как о чем? – Не веря своим ушам, переспросила Маргарита упавшим голосом. – О том ребеночке, который у меня вот здесь, – указала она на свой плоский живот, – и которому ты вчера так радовался.

– Так я же вчера был пьян! – Догадался Захар. – И, наверное, плохо соображал, что говорю. Неужели ты и вправду беременна?!

– Вне всякого сомнения, – теперь уже безрадостно и даже холодно ответила Маргарита, – и прерывать беременность не собираюсь. Разве что ты объяснишь мне толком, почему тебя это так пугает?

– Как почему?! – В раздраженном Захаровом голосе зазвучали интонации капризного маленького ребенка, не желающего понимать, за что его собрались выпороть. – Ведь тогда все рухнет!

– Почему это рухнет? – Удивилась Маргарита.

– Да потому что тогда я не смогу здесь жить! – Впал Захар едва ли не в истерику. – Ведь это же бесконечный плач, мокрые пеленки, запах! Я не смогу этого вытерпеть! Мне придется уйти от тебя!

– То есть ты готов бросить своего первого в жизни ребенка на произвол судьбы?! Вопреки вашим национальным установкам?! – Вскричала Маргарита.

– Нет, бросить не смогу, – немного подумав, ответил Захар. – Я бы, наверное, давал тебе каждый месяц рублей сто (в те времена это были две трети Маргаритиного жалования), иногда приходил бы в гости. Но, может быть, ты еще подумаешь? Разве нам мало Сонечки?

Услыхав свое имя, Сонечка, которая давно уже не спала и всячески пыталась привлечь своими невнятными репликами спорящие стороны, громко закричала: «Захай! Захай!»

Захар привычно и умело вынул Сонечку из «тюремной» ее кроватки, нежно прижал ее маленькое тельце к своей могучей груди, поцеловал в щечку и снова повторил:

– Разве нам мало Сонечки? – Но, взглянув на Маргариту, перепугался, – Ну, почему ты плачешь?

– Да потому что вчера я тебе поверила, – хлюпала Маргарита. – Вчера ты разделил мою радость, а сегодня причинил боль. Значит, все это вранье, что вы – евреи – детей любите?! Или, может быть, ты – никакой не еврей?!

– Как это – не еврей?! – Оскорбился Захар. – Просто я еще не готов к тому, чтобы иметь семью и детей! У меня же ничего нет! Ни работы толковой, ни денег в достатке! А главное, у меня нет дома! И в городе этом я живу на птичьих правах, и что со мной будет через полгода – не знаю! Неужели ты этого не понимаешь? Может быть, мне придется все здесь бросить и вернуться на Украину, к родителям!

– Вечный жид и блудный сын – в одном лице? – Язвительно спросила Маргарита, утирая слезы. – Я мы с Сонечкой для тебя – удобная перевалочная база. Вот только привал у тебя что-то затянулся.

Захар передал Маргарите Сонечку, которую все это время держал на руках, присел рядом с Маргаритой на краешек спального ложа, заключил скорбную «мадонну с младенцем» в общее объятие и сказал проникновенно:

– Потому что я впервые в жизни почувствовал, что такое – СВОЯ семья. Но четвертый здесь будет лишним. Ведь у тебя всего одна комната.

– И что же теперь? Из-за этих чертовых метров детей убивать? – Опять заплакала Маргарита.

– Но ведь многие именно так и делают! – Искренне удивился Захар. – И никто не считает это убийством. Разве тебе не приходилось делать абортов?

– Представь себе, нет! – Воскликнула Маргарита. – Я же ни с кем еще не жила так долго, как с тобой.

– А почему? – Удивился Захар. – Ты же такая хорошая, красивая, добрая, умная. Помню, я очень удивился, когда узнал, что ты никогда не была замужем.

– Это вопрос не ко мне, – ответила Маргарита. – А если ко мне, то я бы предположила, что от нас – умных, красивых и добрых – мужики бегут как от чумы! И долгих отношений с нами себе не позволяют: а вдруг, дескать, под каблук попадешь?! Кстати, один из моих бывших «партнеров» мне в этом честно признался: уж очень, говорит, ты сильная.

– К тебе под каблук? – Рассмеялся Захар. – Да ты же просто создана для роли жены! Хотя… – Задумался Захар, – … когда я в первый раз тебя увидел – я и представить себе не мог, что ты можешь стоять у плиты и тем более отстирывать мои рубашки! О трусах и носках я уж и не говорю. Но ведь я же не испугался!

– Так ведь тебе в тот вечер деваться было больше некуда! – Напомнила Маргарита. А потом (ты только сейчас в этом признался) ты всегда знал, что я для тебя – временное пристанище. Вот ты и не побоялся моих каблуков!

– Может быть, ты и права, – не осмелился солгать Захар.

– Конечно, права, – уверенно сказала Маргарита. – Вот почему ты хочешь, чтобы я убила нашего ребенка. И кстати, если бы мы с тобой верили в Бога – вопрос об убийстве бы не стоял!

– Да брось ты! – Отмахнулся Захар. – Разве что мы с тобой были бы католиками, у которых все это очень серьезно. А наши православные только и делают, что от ненужных ртов избавляются. Какие нам дети с нашим-то жизненным уровнем! Тебе бы хоть одну Сонечку осилить!

– А как же мне быть с ТВОИМ ребенком?! – Обреченно спросила Маргарита.

– Ты же умная девочка. Решай сама, – ответил Захар и погладил Маргариту по спинке. – Я-то ведь себя отцом еще не чувствую…

***

И Захар спокойненько ушел из дому по своим делам: доблестно трудиться на благо своих, эстетически недоразвитых потребителей, а обманутая в лучших чувствах Маргарита весь день напролет, то и дело принимаясь всплакивать, напряженно думала. Маргарита прекрасно понимал, что Захар почти во всем прав: и условий нет, и материальный уровень – смешной, и перспективы жизни со своенравным Захаром – весьма туманны… Недаром же он своих родителей на Украине, которые уже лет десять не видели блудного своего сына, поминал в разговорах не в первый раз…

Но плакала Маргарита не только о том, что у нее, похоже, не будет второго младенца, ибо ее совсем еще беспомощная, смешная и прехорошенькая малышка Сонечка материнский инстинкт Маргариты вполне удовлетворяла. И потому Маргарита с трудом представляла себе, как ей удастся разделить свое материнское чувство на две равных (или неравных?) части.

Поэтому оплакивала Маргарита по большей части совсем другое: отвратительно равнодушное (хоть и обусловленное обстоятельствами) отношение Захара к маленькому кусочку их совместной плоти; а главное то, что этот, ни в чем не повинный кусочек Маргарите придется УБИТЬ!

О Господи, всхлипывала некрещеная Маргарита, еще вчера она так явственно представляла себе упоительнейший (и разделенный с виновником будущего торжества) процесс плодоношения, а сегодня ей недвусмысленно предложили: избавься. Не то останешься одна!

Маргарита вдруг явственно представила себе унылый коридорный сумрак поликлиники, потом – мерзкое операционное кресло, потом – возвращение (как ни в чем ни бывало) домой к отрекшемуся от своего ребенка, немилосердному рыжему исполину, который наверняка скажет ей «Ну, вот и молодец!», – и слезы ее в одночасье высохли.

И Маргарита внезапно почувствовала к Захару такую сильную и непререкаемую неприязнь, что ей стало абсолютно ясно: если она прольет кровь не рожденного от Захара ребенка, то уже не сможет далее делить кров (кров-кровь! – не один ли у этих слов корень?) с его несостоявшимся отцом, ибо их случайное сожительство – это вовсе никакая не семья, а лишь «невкусный» некачественный суррогат, ухмыляющаяся иллюзия брачного союза…

Ведь если двое людей не хотят исполнять высший нравственный долг («плодитесь и размножайтесь»), им незачем жить под одной крышей, изредка совокупляясь ублажения собственной плоти ради, а не продолжения рода для. Да еще и безо всякого намека на любовь, которая бы все это собой осветила и оправдала.

Но любви – не было! Была одна лишь токсикозная тошнота и ужасающее отвращение к грядущему акту детоубийства. А вместе с тем – и к толстокожему Захару, который по-прежнему ежевечернее препротивно отрыгивал, портил воздух и сладострастно почесывал на глазах у Маргариты свое «мужское достоинство» да еще и считал Маргаритину плоть несоответствующей взлееянному им идеалу, лениво и редко используя ее по прямому назначению!

Вот где, – осенило Маргариту, – ошибалась Олечка: жить с человеком, которого ты не любишь, можно лишь при одном условии: если этот человек или ПО-НАСТОЯЩЕМУ любит тебя, или о-о-о-очень богат! А значит, полностью искупает любовью или деньгами все свои несовершенства. И все же за искренность Захару, – утешала себя Маргарита, – большое человеческое спасибо!..

***

– Ну, и что ты решила делать? – Спросил Захар за вечерней трапезой: с традиционной бутылочкой пива и длинной отрыжкой.

– Тебе вряд ли это понравится. – спокойно ответила Маргарита, – но я решила так: я избавлюсь от беременности, но ты у меня больше жить не будешь! Честно говоря, я не ожидала, что мне станет так противно смотреть на человека, которому до фени его будущий ребенок! Сколько дней тебе нужно, чтобы найти другую жилплощадь?

Захар, похоже, ничуть не удивился – во всяком случае, внешне он казался вполне спокойным. Он поставил на стол опустошенный стакан и коротко сказал:

– Дня два-три.

– И ты с такой легкостью уйдешь от меня? – Язвительно спросила Маргарита.

– Нет, не с легкостью, – искренне ответил Захар. – Я буду по тебе скучать. И по Сонечке – тоже. Но жить с женщиной, которая хочет, чтобы я ушел и все время чувствовать, что я ей неприятен, – я, конечно же, не смогу. Я уважать себя перестану.

Ну, а дальше (ломать – не строить!) все покатилось как с горы на Сонечкиных саночках. Через два дня Захар собрал свои скудные пожитки (грязные и чистые – отдельно), предложил Маргарите совершенно по-дружески, без тени обиды на роль изгнанника, распить с ним за последним завтраком прощальную бутылочку пива (но Маргарита предпочла кофе), потом лобызнул Маргариту в щечку, а Сонечку – в чистый лобик, не забыл поблагодарить Маргариту за столь долговременный приют – и отбыл в неизвестном направлении, предварительно испросив разрешения хоть изредка совершать телефонные «визиты» («я же к тебе так привык!»)

Маргарита, которой (несмотря на тошнотворную неприязнь) было жутко жать вновь оказавшегося бесприютным (по ее вине!) рыжего толстяка, на редкие телефонные контакты согласилась…

Еще через пару недель Маргарита препоручила Сонечку заботам Катеньки и ее бабушки, ибо у Катеньки были ежеутренние репетиции (как раз в паре с «Отеллой», у которого, наконец, стало что-то в его роли вырисовываться) – и отправилась в больницу…

***

Ненавистное «детоубийство» свершилось почти безболезненно и столь благополучно, что наутро Маргариту уже отпустили на волю, и она вполне самостоятельно добралась до своего опустевшего дома. Разве что голова слегка покруживалась, но зато исчезла напрочь эта гадкая изнурительная тошнота.

А вскоре, после условно обеденного часа приехали Катенька с Сонечкой, и Маргарита, обняв их обеих, почему-то заплакала. Катенька (даром что актриса) с готовностью Маргариту поддержала – ну, в смысле, тоже увлажнила щеки. Все втроем они сели на бывшее «супружеское» ложе (Сонечка – на коленях у Маргариты), Катенька обняла Маргариту за плечи и осторожненько спросила:

– Ты по ЧЕМУ больше плачешь? По совершенному акту убийства или по своему рыжему мастеру?

– И по тому, и по другому, – честно проплакала в ответ Маргарита. – Нас было трое, могло быть четверо, а осталось опять двое.

– Но ты же не любила рыжего мастера, – резонно сказала Катенька, – и жить с ним до конца дней своих вроде бы не собиралась. Хотя, кто знает, как бы все вышло, если бы ты родила ребеночка…

– Вот об этом я, по всей видимости, по большей части и плачу, – ответила Маргарита. – Хотя и понимаю, что с моим бывшим мастером строить замки, похоже, можно только из песка. Или пива… А ты представь, ЧТО бы он сказал про мои женские прелести после года кормления грудью?! – Вдруг рассмеялась Маргарита.

– Вот именно! – Обрадовалась Катенька и с готовностью утерла щеки.

– Хочешь, я у тебя до вечера побуду и создам тебе утешительную иллюзию «тройственного союза»?

– Создавай, – согласилась Маргарита. – Только пить вино и танцевать под итальянцев мы пока воздержимся. Впрочем, вы с Сонечкой вполне можете и сплясать. На руинах утраченного времени…

***

А еще через неделю (ах, как быстро летит время, когда нету любви!) Маргарита вновь почувствовала себя свободной, самодостаточной и в общем-то вполне счастливой: ведь теперь ей не надо было убивать кучу времени на кулинарные изыски и прочие околомужские обязанности и не на кого было, на ночь глядя, обижаться за свою сексуальную недовостребованность.

Захар между тем звонил Маргарите с невычислимой регулярностью (то два вечера кряду, то – раз в две недели) – и беседовали они, как в былые (не обремененные знаниями друг о друге) времена: легко, непринужденно и подолгу. А однажды Захар вдруг набрался смелости (или обстоятельства его опять прижали) и попросил Маргариту пустить его «ради старой дружбы» на ночлег. Всего на одну ночку.

Маргарита, почти не задумавшись, сказала решительное «нет», а про себя подивилась: никак, ну никак она не могла даже и предположить, что равнодушие мужчины, с которым она делила кров, стол и постель, к его будущему ребенку, напрочь уничтожит в ней все те хорошие чувства, которые она к этому мужчине еще совсем недавно испытывала.

– Почему? – Несказанно удивился Захар. – Мы же были с тобой почти как муж с женой.

– Вот именно – «почти», – язвительно сказала Маргарита.

– И ты же всегда меня хотела!

– Хотела, а теперь – расхотела! – Ответила Маргарита. – Да, ты был мне симпатичен. Но я хотела тебя лишь потому, что ты еженощно спал в моей постели и раздражал мои нервные волоконца. А теперь, когда моя постель пуста, и душа моя никем не занята – я вполне могу обходиться без секса. Как многие другие женщины.

– Ну, может быть, все-таки пустишь на одну ночку? – С несвойственной ему настойчивостью спросил Захар. – Ума не приложу, куда мне сегодня податься.

– Нет! – Отрезала Маргарита. – Ты просто представь, что меня – нет, и выход сразу найдется!

***

…Пьеса, которую репетировали в театре была американская, смешная, очень добрая и чрезвычайно трогательная. Да премьеры оставалось еще дней десять – и на сцене шли так называемые прогоны: когда из отдельно отрепетированных фрагментов, наконец-то, собиралось нечто целое.

Ходить на все репетиции подряд не было для Маргариты обязательной трудовой повинностью. Но в эти жаркие «прогонные» денечки Сатановский категорически требовал, чтобы Маргарита непременно сидела рядом с ним, бок о бок, в темном зале и тщательно записывала все замечания, которые режиссер бросал ей в ухо по ходу действия. Чтобы потом, после репетиции, огласить по Маргаритиным «шпаргалкам» все свои претензии к актерам: «во время такой-то реплики стоять на месте и смотреть в глаза партнеру, а не за кулисы», «в этой сцене герой должен сесть в кресло и закинуть ногу за ногу», «и не надо все время теребить шляпу – до премьеры развалится!» и прочая, и прочая, и прочая…

Маргарита послушно, почти не глядя на сцену, записывала в темноте всю эту абракадабру, и вдруг услышала голос пожилой актрисы, которая с философической задушевностью произнесла буквально следующее:

– Деточка, если бы женщины спрашивали у мужчин совета, рожать ли им детей, род человеческий давно бы вымер!

И тут внутри у Маргариты что-то вздрогнуло: ведь пьесу она, согласно роли завлита, знала чуть ли не наизусть! Как могла ускользнуть из ее памяти эта премудрая подробность?! И почему Катенька, которая как раз и играла девушку, беременную от героя, коего, по иронии судьбы, играл как раз «Отелла», ни разу Маргарите эту сентенцию не процитировала?!

Неужели они (провинциальные актеры), и правда, только делают вид, что слушают партнера, а на самом деле – просто пережидают его речь в ожидании реплики-мостика? Катенька ждала реплики «давно бы вымер», а остальное ей было до лампочки? Не потому ли у актеров в провинциальном театре глаза так часто кажутся пустыми?

Но как бы то ни было, а услышь Маргарита эту сентенцию в нужный час, и она не стала бы, возможно, избавляться от бремени, а Захар, скорее всего, никуда бы не ушел из ее дома. А если бы даже и ушел на время, то уж ребеночка своего, как истинный представитель избранного народа, наверняка не бросил бы на произвол судьбы и смешной Маргаритиной зарплаты…

***

– Ты почему ничего не записываешь? – Грозно зашипел Сатановский, пихнув Маргариту локтем в бок. И вдруг тихонько расхохотался: – А ты молодец! Ты ведь наверняка ни с кем не советовалась, когда решила родить свою дочку!

2005 год