Читать книгу Пашня. Альманах. Выпуск 2. Том 1 - Елена Авинова - Страница 19

Я проснулась утром и решила, что сегодня ни с кем не поссорюсь. Я буду послушной девочкой, буду делать все, что мне скажут. Тем более, сегодня я иду в новый садик. Я очень волнуюсь и представляю, как я приду и меня все сразу полюбят.

Мама заплетает мне косички перед зеркалом. Больно дергает.

«Ай!» – думаю я про себя, но молчу, она еще раз сильно дергает, я опять молчу. Это просто испытание, чтобы меня проверить. Нет, я не буду с ней ссориться, не буду ссориться ни с кем.

Мы выходим из подъезда. Только что был дождь. Колеса машин, проезжая, шелестят по воде.

Я загадала: если увижу по дороге красную машину, все будет хорошо. Мимо жужжат черные, белые, проехала темно-синяя, даже розовая, и ни одной красной. Мы уже повернули к садику, дорога остается за спиной, а я без конца оборачиваюсь. Неужели я ее так и не увижу?

И тут проносится пожарная машина с кричащей сиреной. И она ярко-красного цвета.

Мы толкаем скрипучую калитку, и мама закрывает ее за нами. Очень страшно. После нас заходит мама с мальчиком, и калитка скрипит мягко и приветственно, как будто они – ее хорошие знакомые. Мальчик бежит к какой-то тетеньке, которая стоит на крыльце, и виснет у нее на руках. А мне почему-то хочется плакать.

Но скоро мы заходим в новую группу, и меня знакомят с моими новыми взрослыми. У нянечки доброе лицо, и на нем улыбаются ярко-сиреневые губы, как у моей куклы Монстер Хай. И вообще она выглядит как принцесса. В белом халате, белых носках и белых сандалиях.

А воспитательница Нина Алексеевна еще лучше. У нее большой нос, похожий на клюв. И она красиво запрокидывает голову вместе с ним, как лебеди на озере в парке. Носит длинную юбку, и кажется, что она не идет, а как будто плывет.

Они втроем с мамой встали вокруг меня и улыбаются, как на групповой фотографии, и я им тоже улыбаюсь.

– Ты уже завтракала?

– Да-да, я уже завтракала!

– Катенька, съешь кашку, тебе же целый день тут еще быть, – Нина Алексеевна говорит таким добрым голосом. И я думаю: неужели она меня уже полюбила?

Это манная каша, она холодная и похожа на толстый белый блин, который скользит по тарелке, если ее чуть наклонить.

Я представляю ее клейкий вкус у себя во рту.

– Хорошо, – говорю я и улыбаюсь воспитательнице. Я очень хочу ей понравиться.

Нина Алексеевна подбирает юбку и садится спиной ко мне кормить какого-то малыша. Я смотрю на это как на чудо. Мне кажется удивительным, что она, такая величественная, сидит на таком маленьком детском стульчике. Кажется, что она должна восседать на троне или хотя бы в большом кожаном кресле.

А потом она берет ломтик хлеба и кусает его. И это второе чудо: она жует хлеб, и ее губы мнутся, а щеки шевелятся, как у обычного человека.

Я тоже начинаю есть, отламываю ложкой кусочки, которые похожи на липкие вареники, и пытаюсь проглотить их так, чтобы они не коснулись языка.

– Ну что, вкусно же? – радуется няня.

– Ош-шень, – говорю я, старательно делая улыбку. И случайно задеваю языком этот клейкий кусок.

Он сразу же вываливается на стол.

– Ты что такое делаешь? – у няни стали круглые глаза, и она оборачивается посмотреть, не видела ли Нина Алексеевна

– Давай сюда скорее тарелку, – шепчет она, быстро стряхивает остатки каши в мусорку и ставит тарелку в раковину.

– Ну что, все съела? – спрашивает у меня Нина Алексеевна. Я вжимаю голову в плечи.

– Ну! Посмотрите, как котенок облизал, – няня достает пустую тарелку из раковины, и у нее такое лицо, как будто она, правда, радуется, как я чисто все съела. Она, видимо, что-то перепутала.

Я хочу сказать ей об этом, но нянечка ловит мой взгляд и плотно сжимает губы, как будто это наш секрет.

Нина Алексеевна одобрительно кивает. Я молчу, но мне очень хочется сказать, что я ничего не съела. Пусть лучше она меня поругает, чем похвалит, но не меня.

После еды мы идем в актовый зал.

Нина Алексеевна садится за пианино. У нее красиво подняты плечи и подбородок, и она смотрит на себя в зеркало, тоже любуется.

– Сейчас мы представим, что мы все стали певцами и стоим на сцене, – говорит она торжественно.

Мы подравниваемся по носкам сандалий, тоже поднимаем подбородки и поем первую песню.

– Нина Алексеевна, а вы кем мечтали стать? – спрашивает какой-то мальчик.

– Я собиралась стать оперной певицей, – говорит воспитательница и почему-то отворачивается. Мне кажется, что ее глаза блестят, как будто она хочет заплакать.

«Это от радости, что ее мечта сбылась», – догадалась я. Она ведь сейчас поет вместе с нашим хором, и сразу понятно, что она настоящая певица и поет лучше всех.

Потом мы идем гулять, и на улице Нина Алексеевна рассказывает мне правила:

– За этот забор нельзя выходить!

– А руку вот так высунуть можно? – спрашиваю я, потому что хочу точно знать, что можно, а что нельзя, и просовываю руку сквозь мокрые металлические прутья.

Но она мне не отвечает.

– Перед верандой надо снять обувь, – говорит она и уходит.

Я снимаю обувь и встаю на мокрую половую тряпку голой ступней, так прохладно и приятно щекочет. И даже по спине прошел холодок до самой шеи.

Мимо проходит нянечка с тазом для мытья игрушек, формочки из песочницы стучат друг об друга в тазике и блестят красным, желтым, как пластмассовые ракушки. Она не видит меня за этим тазом. Спотыкается об меня, и вся вода вместе с формочками выливается на пол, затекает между досок веранды, на ковер. И игрушки лежат в луже как разноцветные рыбки.

– Что же ты встала на дороге! Ой, ну пенек с глазами! – говорит няня с досадой.

Я пытаюсь сдержаться, но слезы уже катятся по щекам, и из горла выходит противный скрип.

– Ну что же ты какая-я, не скажи тебе ничего-о, – наклоняется ко мне няня. Она растягивает последние буквы и смотрит на меня с сочувствием. Как будто ей жалко меня, что я какая-то такая.

– Ну. Да не реви ты, – и шепотом: – Сейчас Нина Алексеевна услышит, хуже будет.

– Пенек с глазами! – слышу я снова. Это рядом смеется какой-то мальчик и подпрыгивает от восторга. «Пенек с глазами». Прыжок. Его смех звучит как колокольчик. Он очень-очень рад, а мне хочется ударить его совочком, и я замахиваюсь над его головой.

– Ты посмотри, какая! – воспитательница ловит мою руку, тянет меня до скамейки и резко отпускает. Я шлепаюсь попой о доски.

– Сиди здесь. Здесь у нас «скамейка добра».

Какая же это скамейка добра, если я стала гораздо злее!

Я сижу, ни на кого не смотрю. Я чувствую, что все остальные на меня смотрят и знают, какая я. И только я одна не знаю.

А ко мне подходит тот самый мальчик, который прыгал. Протягивает мне совочек и садится рядом.

– Иди отсюда!

– Прости, мне ужасно понравилось, что ты пенек с глазами, это же класс!

Говорит он очень радостно, словно, хочет подарить мне кусочек этой радости. И замирает вытаращившись, изображая глазастый пенек, то есть меня.

Этот мальчик здесь самый противный из всех! Даже холодная манная каша и какао с пенкой лучше, чем он.

– Ну, не обижайся, давай тебя будут звать Вселенная, это очень красиво, – он разводит руки в стороны, показывая что-то очень большое. – Вселенная, ты поможешь мне вырыть ров?

Я озираюсь. Нина Алексеевна про меня забыла. У мальчика в песочнице уже начато строительство. Я беру совочек. Мне хочется сделать подкоп, чтобы можно было просунуть руку, это будет мост. Я вырыла ямку и делаю теперь дырку в песочной стене одной рукой, а другой проверяю, держится ли песок. Рука проходит и выглядывает с другой стороны.

Мальчик смотрит на это с восторгом:

– О, это же мост! – Он округляет глаза. – Вселенная, во ты мочишь!

Я не понимаю, я ничего не намочила. Но по его лицу вижу, что мост ему нравится.

– А меня зовут Вадик, – говорит он. – Мне вот столько, – он показывает ладошку с растопыренными пальцами и мизинец на другой руке. – Пойдем, я скажу тебе секрет.

– Какой?

Секрет – это интересно.

– Тебе надо встать здесь. Нет, не здесь, вот здесь.

Он ставит меня под высоким кустом сирени. И со всей силы дергает за ветку.

Сирень шебуршит, и капельки дождя падают мне на макушку, на руки и затекают за шиворот, а там ползут по спине. Это очень приятно. И я смеюсь, хотя и знаю, что он меня обманул. Вадик тоже хохочет и еще раз дергает ветку, и опять на нас льется сиреневый душ.

– Прогулка закончена! – кричит воспитательница. – Кто первый, тот понесет чайник.

Я бегу, чтобы помочь воспитательнице.

– Я хочу, я хочу! – и вырываю чайник у нее из рук. Вместе с чайником вылетает полотенце, похожее на тонкую белую вафлю, которую раскатали скалкой.

– Да возьми ты этот чайник, господи, – воспитательница морщится. Я задела ее юбку рукой, и она теперь торопливо отряхивает ее от песка. «Вот повезло с новенькой», – наверное, говорит она сама себе.

– Извините, – бормочу я. Мне уже не так хочется нести чайник.

Мы заходим внутрь. Пол только что помыли, пахнет тряпкой, хлоркой и рыбными котлетами. Я хочу на улицу, там небо потемнело и дует ветер с песком, это значит, скоро опять начнется дождь. Будет вкусно пахнуть асфальтом, после дождя хорошо набирать воду из луж, рвать одуванчики и готовить суп.

Но в группе меня ждет совсем другой суп. Рыбный. Как же мне могло так не повезти, я ненавижу рыбный суп.

Я беру ложку, опускаю ее в жидкость и вижу, что там плавают косточки и маленькие кусочки раскрошенного яйца.

Я кладу ложку на стол, – что я могу сделать, если я знаю, что не смогу.

– Ложку в правую руку, хлеб в левую, – уточняет воспитательница, словно я маленькая и не знаю этого. Я молчу и ничего не беру.

Она всё смотрит на меня.

– Я не люблю рыбный суп.

– Немедленно взяла ложку, – говорит Нина Алексеевна металлическим голосом. Мне страшно, но я не беру ложку, зачем ее брать, если я все равно не стану есть.

– Лидия Ивановна, можно я не буду? – Смотрю я с надеждой на нянечку. Может, она суп тоже выльет, как выбросила кашу.

И по лицу нянечки понимаю, что я сделала что-то ужасное. Нина Алексеевна вся покраснела.

– Я тебя сейчас из-за стола выкину, – у воспитательницы какой-то осипший голос.

– Это я вас сейчас выкину, – говорит очень тихо Вадик и опускает лицо.

Все замерли. Даже я уже поняла, что воспитательница здесь самая главная.

Она рывком встает со стула, берет Вадика за ворот рубашки и тащит по полу. Он молчит, упирается ногами и не тащится. Все остановили ложки и смотрят.

Воспитательнице все-таки удается его одолеть. Оказывается, в группе тоже есть «скамейка добра». Нина Алексеевна сажает его туда, и Вадик тоже очень сильно злится.

– Я не буду здесь сидеть, – он ловко выворачивается он и спрыгивает со скамейки. И видит нянечку, которая спешит на помощь воспитательнице.

– Чертовы взрослые! – кричит он и трясет кулаками в воздухе. Но опять оказывается в руках Нины Алексеевны.

– Я буду стоять, – говорит он отчаянно, выпархивает из ее рук, как бабочка из сачка. И встает солдатиком рядом со скамейкой.

Воспитательница сама садится, чтобы передохнуть. Видно, как она устала и выбилась из сил.

Обед закончился, и все дети, кроме меня и Вадика идут спать. Меня должна забрать мама после обеда. А Вадик стоит наказанный.

Воспитательница говорит мне:

– Иди мой руки, сейчас мама придет. Потом поможешь убирать игрушки.

Она включила свой добрый голос, но лицо еще не успела сменить на доброе. Это еще страшнее, чем если бы она просто была злой целиком.

Начался дождь, и слышно, как капли снаружи барабанят по оконным карнизам. Я убираю игрушки и гляжу на Вадика. Мне хочется к нему подойти, а он почему-то отвернулся, когда увидел, что я смотрю. Ему уже очень скучно стоять, и он возит грузовиком по полу.

– Синявский, ты наказан. Немедленно убери машинку на место, – командует Нина Алексеевна. И уже мне, ласково: – Катя, возьми у него машинку.

Она уставилась на меня строго и выжидательно. И хотя у нее добрый голос, я знаю: стоит мне ослушаться, я опять попаду на «скамейку добра».

Я смотрю на Вадика: он вцепился в свою машинку и ждет. У него так сердито горят глаза, будто мы сегодня не делали вместе ров. Наверное, он думает, что я предатель.

Я оборачиваюсь к Нине Алексеевне, она все еще смотрит. Я чувствую: ей очень важно, чтобы я забрала грузовичок. Потому что это будет значить – мы с ней вроде как заодно.

«Ну что за день сегодня такой, что меня ни попросят, я все не могу», – думаю я.

Я отворачиваюсь от них и иду к выходу в раздевалку. Мельком вижу, как Вадик спрятал машинку за спину, чтобы ее защищать.

Сзади что-то кричит Нина Алексеевна. Но мне уже все равно. Наказывайте меня, делайте что хотите.

Как же я удивляюсь и радуюсь, когда вижу, что в раздевалке уже стоит мама. Я утыкаюсь в нее носом, чувствую запах мокрого пальто и мамин запах. Неужели это все закончилось? Мне хочется поскорее уйти из садика.

– Давайте сделаем фотографию, сегодня же твой первый день! – говорит мама гордо и радостно. – Нина Алексеевна, давайте вместе с Катей.

Воспитательница держит меня за плечи, а я изо всех сил держу кончики губ, чтобы вышла улыбка. Мама смеется:

– А то меня все спрашивают, как ты тут.

Потом мы идем с мамой вдоль сетчатого забора, который хочется зацепить рукой и тренькнуть. Я иду и делаю: трень, трень. А мимо меня с растопыренными руками проносится Вадик, за ним тоже рано пришли.

Мама идет слева, держит меня за руку, а другой рукой нажимает на экран телефона.

Как бы сделать так, чтобы она на меня посмотрела. Надо сказать что-то такое интересное, чтобы она не смогла не ответить.

– Мама, меня Лидия Ивановна сегодня обозвала плохим словом, – говорю я торжественно.

– Не выдумывай! – Мама смотрит в телефон, она так всегда делает после того, как выложит фотографию. Хочет знать, кто поставил лайки.

– Я никогда не выдумываю.

– Ты, наверно, сама была виновата, – говорит мама рассеянно и снова утыкается в телефон.

В голове мелькает мысль: «Я же не хотела ни с кем ссориться». Но я уже отпустила мамину руку, остановилась, и у меня слезы брызнули из глаз.

– Я не виновата! – я топаю ногой и по маминым глазам вижу: все пропало.

– Истеричка, – шепчет мама, озирается по сторонам, наклоняется ко мне и говорит: – Тихо. Надоела уже на людях скандалы закатывать.

Она опять берет меня за руку, и мы идем домой молча.

Я очень расстроена. Я, видимо, совсем не могу не ссориться с людьми. Почему я такая злая?

Мама возится на кухне, а я захожу к себе в комнату, открываю тумбу стола, просовываю руку под все книжки, альбомы, карандаши и достаю наощупь половинку тетради. Розовую с тонкой линеечкой внутри и с косой полосочкой. Раньше это был словарь для логопеда, а теперь это мой личный словарь.

Я вспоминаю, что нового сегодня узнала про себя.

«Истеричка» – листаю страницы, это уже есть.

«Пенек с глазами» – это новое.

Я отступаю красную строку. И пишу красиво, здесь нужно писать красиво, потому что это словарь. Заканчиваю выводить и любуюсь. Хорошо получилось. Уже собираюсь спрятать словарь в стол, но вспоминаю еще одно слово.

Это слово хочется держать на языке, как леденец. Я чувствую, как оно перекатывается за щеками и тихонько стучит о зубы. Его нужно хорошенько спрятать.

Я откладываю ручку, беру карандаш, потому что карандашом незаметнее, открываю словарь в середине, там, где мама точно не будет искать, и пишу с большой буквы: «Вселенная».