Читать книгу 90 дней в плену - Елена Блоха - Страница 7

Следующие четыре дня прошли в обычных тюремных хлопотах и ожиданиях. Когда ты ограничен практически во всем, то начинаешь ценить самые, элементарные вещи. Например, никогда бы раньше не подумала, что для меня станет жизненно важным открытое окно и просто глоток чистой питьевой воды. И то, что это важно, понимала не только я, но и охранники, чем они и пользовались. Казалось бы, простые вещи – проветрить камеру, открыть окно, дать чашку кипяченой воды, пока родные не принесли кипятильник, чтобы не пить воду из-под крана. Ан нет! Это же слишком

хорошая жизнь будет у заключенных.

«У нас немає кип’ятка і чайника (вчера на другой смене был, а сегодня вдруг не стало). Пийте воду з-под крана». «Не положено окно открывать, только на 15 минут – в обед и вечером». Причем, где написано, что не положено, никто не говорит. Зато они выучили другую «гениальную» фразу: «Ничем не могу помочь. Мы с вами в одинаковых условиях находимся, нам тоже жарко!». Абзац! Может, поменяемся местами?! Ты тут посидишь, в камере, а я пойду погуляю во дворе без наручников.

И что интересно, не каждая смена так по-свински себя ведет. Но, как только радио во дворике настраивается на волну «Промінь» (с 8.30 до 15.00 на время прогулок орет динамик), значит, на смену зашли сволочи, которые постараются сделать этот день для тебя незабываемым, под сопровождение украинских патриотических песен. А когда звучит «Ретро-FМ» или «Хит-FМ», то и сотрудники охраны ведут себя более прилично: могут окно на целый день открыть, воду кипяченную дадут, не хамят, террористкой не называют.

Что это – совпадение? Думаю, это звенья одной цепи, взаимосвязанные детали восприятия мира разных людей. На дне ящика одной из тумбочек в моей камере я обнаружила написанную аккуратным каллиграфическим

почерком фразу: «Все проходит. Пройдет и это…» Кто бы спорил, но только не я.

Вот еще одно, абсолютно непонятное для меня ограничение – часы. Почему-то у заключенных забирают это достижение технического прогресса. Наручные часы у меня забрали еще в Мариуполе, так же, как и ювелирные изделия, включая серебряный православный крестик с цепочкой. До сих пор не понимаю, чем могут быть опасны наручные часы. Настольные часы в камеру тоже нельзя проносить, ни механические, ни электронные. На вопрос, который час, охранники отвечают: «Около, шести. Пусть вам родственники телевизор принесут, по телевизору время будете узнавать». Вот где логика? Часы нельзя, а телевизор – можно. Ну что же, телевизор так телевизор.

В четверг, 7 августа, мне передали это окно в мир. Но наличие датчика времени здесь все же второстепенное преимущество. В условиях информационного вакуума телевизор вещь весьма нужная. Правда, в системе кабельного провайдера, подключенного к изолятору, всего 18 каналов, ну и все, понятно, украинские. Даже «Евроньюз» нет. Но тем интересней и увлекательней становится просмотр новостных блоков.

Помните, как во время СССР шутили, что в газете «Правда» нет известий, а в «Известиях» – правды. А еще был анекдот, что советские люди обладают уникальной способностью – читать между строк. Вот и с украинскими СМИ то же самое. Новостных блоков и выпусков много, но вот ни правды, ни известий в них нет. А если хотите узнать, что же происходит на самом деле, то смотрите между картинок и слов.

«Сегодня наши войска продолжили наступление на террористов и продвинулись на 150 км», – вещает представитель сил АТО, не уточняя,

в каком направлении они так браво наступают. Например, от Горловки, на подступах к которой уже месяц торчит нацгвардия, до Донецка примерно

60 км, и если силы АТО в наступлении прошли 150 км, то они должны были прогуляться от Горловки к Донецку и обратно.

Или еще новость. «Сегодня силы АТО освободили города Краснодон, Шахтерск, Углегорск», – браво сообщает диктор, а на следующий день выясняется, что эти города остаются под контролем сепаратистов, а «ошибочную информацию разместили на официальном сайте АТО хакеры, которые его взломали». Какие злобные и нехорошие эти компьютерные пираты – залезли на чужой сервер, раструбили о победах украинской армии, а пресс-службе потом за них отдувайся.

Вот такие особенности просмотра украинских телеканалов в условиях отсутствия альтернативы. Хорошо, что у меня как у журналиста, который до последнего времени пребывал в Донецке, существует иммунитет на этот бред, а вот обычному зрителю с этим помоечным потоком сложно справиться.

Теперь о встречах. Конечно, самая долгожданная – это встреча с родными и близкими. В понедельник, 11 августа, я наконец-то дождалась желанного свидания с детьми. На тот момент уже два заявления следователю написала и передала, а третье только утром дежурному отдала, а тут такая радость! Целый час вместе, пусть и в присутствии сотрудника, вернее сотрудницы.

Свидание в изоляторе СБУ проходит в небольшой комнате, где с одной стороны стола сидит заключенный, а с другой его родные.

Можно говорить о чем угодно – погоде, природе, новостях из дома, но только не об уголовном деле, по которому проходишь. То есть самое главное как раз обсуждать нельзя. «Если будете говорить о деле, я буду вынуждена прекратить свидание!» – сразу предупредила контролерша. Ладно, спасибо,

что сказали, будем шифроваться.

Честно, я не знаю, как описать первую встречу с детьми в СИЗО, просто переполняют чувства. Это очень личное. Мы все говорили, говорили, и я все не могла наглядеться на них. Могу сказать только одно: у меня очень хорошие дети и ради них я буду жить долго и счастливо! Несмотря ни на что! Еще в категорию приятных встреч в заключении входят визиты адвоката. Я уже рассказывала о своем защитнике Лиле, очень светлый человечек, прости-те за банальность – луч света в темном царстве, без неё я не смогла бы узнать, что же там, за стенами тюрьмы на самом деле происходит. Надо отметить, что во время общения с адвокатом, контролеры в комнате свиданий не присутствуют. Но я прекрасно понимала, да и Лиля это подтвердила, что нас все равно внимательно слушают и пишут.

Несмотря на всевозможные козни со стороны следствия, она упорно добивалась соблюдения моих законных прав, связывалась с нужными людьми, подсказывала мне, как лучше поступить и что лучше сказать, а

где промолчать, передавала от меня информацию детям, друзьям и близким, да и мне приносила от них известия.

Вы скажете, что в этом нет ничего особенного, в этом и заключается работа адвоката. Это, конечно, так, но эту работу можно делать обычно, формально, а можно и вовсе не делать. Я не знаю, почему она так по-человечески ко мне отнеслась, но один факт меня просто поразил. Оказывается у этой хрупкой

маленькой женщины четверо (!) детей. Мне кажется, что это объясняет многое. Не может женщина, которая в наше время отважилась на такой героический поступок, работать формально.

Как рассказала во время очередной нашей встречи Лиля, апелляцию по мере пресечения назначили сначала на 19 августа, но потом перенесли на 21

августа. Как она объяснила, это нормальная практика. Сначала назначается одна дата, об этом узнает общественность и журналисты, готовые прийти на заседание, а потом суд переносится на другой день, а может, и еще на другой. В нашем случае меня даже устраивало то, что перенесли слушание со вторника на четверг, тем боле что, как я поняла, вопрос с привлечением общественности и прессы у нас был самым слабым звеном. «Не важно, какие журналисты придут и напишут ли они то, что нам надо. Главное, чтобы пришли, и чем больше, тем лучше, пусть будет шумиха в СМИ. Нам необходимо подключить и задействовать все варианты. Информацию об апелляции надо слить через несколько источников», – пыталась объяснить я Лиле.

Находясь в полной изоляции я надеялась, что привлечение общественного мнения поможет мне повлиять на суд. Увы, на этот счет я тогда заблуждалась. На украинский суд повлиять, опираясь на мнение общественности невозможно. Тем более, что мнение той общественности, которую здесь не хотят слышать, которое совпадает с общепризнанными понятиями о свободе слова, защите прав журналистов, да и просто прав человека, не прозвучит в украинском суде.

И еще на одну немаловажную деталь, которую обязательно надо учитывать, обратила внимание Лиля, это мой внешний вид на суде. «Я хорошо знаю судью, которая будет у нас председателем на заседании, ни в коем случае нельзя на слушание приходить в шортах-футболках. Даме все равно, каким образом вы попали в заключение, по её мнению в зале суда подозреваемый, обвиняемый должен выглядеть прилично», – пояснила она.

В моем случае это было несколько проблематично, поскольку почти все вещи остались в багажнике моего автомобиля, который стоял на парковке Мариупольского СБУ, а часть, которую мы отправляли посылками из Донецка в другой город, вообще пропала. Так что было необходимо покупать новые вещи. Понятно, устроить шопинг у меня бы не получилось, потому я попросила через Лилю дочку Полину, чтобы она приобрела мне брюки, блузку и туфли в тех сетевых магазинах, в которых мы с ней частенько делали покупки.

«Мои размеры одежды Полинка знает. Пусть купит светлую летнюю блузку и легкие брюки», – попросила я. Когда же мне через несколько дней принесли передачу с одеждой, то я оценила чувство юмора своей дочери. В общем, все выглядело прилично, да и с размером она действительно угадала – светлые хлопковые брюки сидели на мне как влитые, а вот белая

блузка… Она хоть и была зарубежного производства, но фасон и декоративное шитье на ней делали ее на 100% похожей на украинскую вышиванку! Будем надеяться, что такой наряд хоть произведет

положительный эффект на судей.

Однако, помимо приятных встреч, в заключении бывают и неприятные, хотя и не менее «увлекательные». Так, после очередной «доброжелательной» смены в четверг 14 августа, когда пришлось вызывать «скорую», я написала жалобу на действия сотрудников на имя начальника СИЗО, а также ходатайство на его же имя предоставить выписки о моем состоянии здоровья, которые фиксировались врачами.

Да и 15 августа уже с утра пришлось обратиться к врачу с жалобами на самочувствие, ведь окно в моей камере не открывали почти сутки, воздух был спертый, душно. Как результат уже с утра давление у меня было 140/100. Тюремный врач прекрасно понимал, чем чревато то, что у меня каждый день повышается давление, даже обещал написать рекомендации администрации по содержанию на мой счет. Однако по тому, как он прятал глаза, я прекрасно понимала, что администрация все его рекомендации имеет в виду. В этом я убедилась буквально через час после визита к тюремному врачу. Доктор, конечно, дал мне лекарство, и я лежала в камере, приходила в чувства; мне даже стало лучше. В этот момент в окошко заглянула сотрудница и сказала, чтобы я собиралась к начальнику. Да запросто! Даже интересно, что такой большой босс хочет мне сообщить.

Меня привели в кабинет на первом этаже. Обстановка была не то чтобы шикарной, но, по сравнению с кабинетом моего следователя, просто хоромы с кондиционером. Во главе длинного стола сидел важный мужчина лет 40—50 с благородной сединой и абсолютно никаким пустым лицом.

С правой стороны от него сидел усатый мужчина поста-ше, лет шестидесяти, с круглым лицом и усталыми грустными глазами. Его начальник представил как своего заместителя.

«Здравствуйте, Елена Владимировна, присаж-вайтесь, – указал начальник на черный кожаный диван, стоявший слева от него у стены. – На каком языке хотите общаться? Я смотрю, вы мне написали тут клопотання даже на украинском языке, хотя по образованию вы учитель русского языка и родились в России». На столе перед начальником лежало мое личное дело. Надо же, как он подготовился к беседе.

«Можем общаться как на русском, так и на украинском, мне все равно, я с пяти лет живу в Украине», – ответила я, и начальник вздохнув с облегчением, продолжил по-русски. Да, судя по всему, ему самому легче говорить на «клятій вражій мові», поняла я. Это меня же улыбнуло, выражаясь на сленге активных пользователей социальных сетей.

«Я хотел с вами поговорить по поводу вашего ходатайства, которое вы сегодня мне направили, – продолжил начальник. – Конечно, согласно ст. 9 Закона Украины „Про предварительное содержание“, вы, безусловно, имеете право на защиту, часовую прогулку и т. д. Но вот сведения об условиях вашего содержания, в том числе и выписки медицинских показаний, мы не имеем права вам предоставлять. Поэтому вашу просьбу мы удовлетворить не можем». При этом он так гаденько улыбался, вроде как показать хотел, что он умный, а я – законы не знаю.

«Хорошо, а кто может получить такие сведения о моем здоровье?» – спокойно продолжила я. Начальник, апеллируя статьями законодательства, пояснил, что если следователь или защита захотят получить эту информацию, то он ее подготовит. Казалось бы, о чем еще говорить, он пояснил мне мои права относительно ходатайства, вопрос исчерпан, я могу идти. Ан нет, гражданину начальнику хотелось поговорить. Извольте, я не тороплюсь в душную камеру, тут под кондером гораздо уютней.

«И вообще, вы знаете, по моему опыту я не раз наблюдал, как практически у всех людей, попадающих сюда, вдруг ухудшается самочувствие», – с видом бывалого заявил он. «Вы хотите сказать, что, попадая сюда, все симулируют болезнь? Ну, так называйте вещи своими именами. Вот только мне сложно симулировать и изображать повышенное давление и гипертонию. Это не головная боль», – заметила я. «Однако это не помешало вам заниматься организацией террористической группы, когда на вашей Донетчине (ненавижу это слово, – авт.) гибнут люди», – начальник начал терять самообладание и перешел на более повышенный тон.

«Да, в моем Донецке гибнут люди, но я не имею никакого отношения к терроризму и не надо меня обвинять во всех смертных грехах. Меня только подозревают в причастности, причем никаких доказательств нет», – резко перебила я этого хама.

И тут «Остапа» совсем понесло, начальник прямо на крик перешел. «Это вы следователю будете рассказывать, как с Гиркиным и вашим другом Губаревым ДРН создавали. И нечего мне тут указывать, что мне делать. Вы все равно будете сидеть», – орал он.

«Ну, во-первых, я не дружу с Губаревым и Гиркиным. Во-вторых, если я и буду сидеть, то только по решению суда. Только я еще раз повторяю, что

я – журналист, который до конца выполнял свой профессиональный долг в зоне боевых действий, описывая происходящее в своей газете, – пыталась я вернуть в чувства начальника СИЗО. – Что же касается выписки из медицинской карты, я так поняла, если мой адвокат обратится к вам с ходатайством, то вы предоставите информацию». «Да, я вам все сказал», – рявкнул раздраженно начальник.

Мне показалось, что он и забыл, зачем меня позвал, потому что на последней фразе споткнулся, но потом спохватился и, взяв телефон, крикнул в трубку

подчиненным, чтобы заходили за мной.

Все это время его заместитель сидел и молча наблюдал за нашим диалогом. Не дожидаясь приглашения, я поднялась с диванчика под уже более

умеренное бухтение начальника о террористах-сепаратистах и агентах Кремля. Открылась дверь кабинета, и вошла сотрудница. «Все, идите, до свидания», – грозно прорычал напоследок начальник, показывая свою важность перед подчиненными.

Мне реально стало смешно от того, как он пытался сохранить лицо при плохой игре, и, еле сдерживая смех, я ответила: «До новых встреч». Вот почему-то я была уверена, что мы еще ним увидимся.

Признаться, эта встреча произвела на меня двоякое впечатление. С одной стороны, я еще раз убедилась в том, что отношение ко мне со стороны охранников предвзятое. Судя по словам начальника, я для них террористка, пророссийская шпионка, сепаратистка, подруга таких же террористов как и я Губарева, Гиркина ну и Путина заодно. В общем, «клятая москалька». Но с другой стороны, глядя, как этот биг-босс орет и брызжет слюной, я понимала, что предъявить-то мне на самом деле, кроме эмоций, нечего. И это не могло меня не веселить. Поэтому в камеру я шла с довольной физиономией. Я его сделала!

Не могу утверждать на все 100 процентов, что именно встреча с начальником изолятора повлияла на улучшение содержания, пусть даже незначительное, но не заметить этого было невозможно.

Ну, во-первых, мою камеру действительно стали проветривать с утра, а не ближе к обеду, когда солнце уже было в зените, а в помещении стояла такая духота, что я теряла сознание от спертого воздуха. Во-вторых, выводить на прогулку меня тоже стали утром, пока не жарко. И в-третьих, сотрудники

СИЗО стали заметно вежливей. Уверена, что в кулуарах они в деталях обсудили нашу с начальником встречу и сделали соответствующие выводы.

В понедельник, 18 августа, когда дежурный как раз из самой вредной смены раздавал завтрак, на мою просьбу не класть много каши, уточнил, достаточно ли, а то я еще буду писать, что меня здесь не кормят. При этом он положил вместе одной аж две котлетки. Я ему пообещала, что жаловаться на это не буду.

Но, в то же время, эта же смена стала проявлять по отношению ко мне больше бдительности. Когда в тот же понедельник меня выводили на встречу с адвокатом, то охранница не просто тщательно ощупала одежду на мне, но и заставила снять носки и чуть ли не на зуб попробовала тапочки, обычные комнатные тапочки.

А выводя меня из камеры, охранница отметила с улыбкой, указывая своему напарнику на стулья, стоявшие возле тумбочки: «Диви, седушки у кольорах національного прапора». Действительно, на табуретках лежали квадратные поролоновые седушки желтого и голубого цвета. Я их захватила вместе с теплым шерстяным пледом, который всегда лежал в багажнике машины на всякий случай. Кстати, и плед и седушки мне действительно пригодились в камере. Увидев такую реакцию на «интерьер» в помещении, я решила как-то разрядить обстановку и стала объяснять, что обычно эти седушки раздают болельщикам на стадионе «Донбасс Арена» во время футбольного матча, а когда ведущий между таймами просит фанов поднять седушки, то арена окрашивается в национальные украинские цвета.

Однако реакция конвоя на мои слова была прямо противоположная ожидаемой мною. Вместо того, чтобы как-то одобряюще улыбнуться, они

наоборот, напряглись и зло посмотрели на меня. Я даже не поняла сразу, в чем дело-то. А потом до меня дошло. Вот когда они последний раз смотрели футбольный матч на таком стадионе, где что-то раздают и есть ведущий? Да никогда! Поэтому мои рассказы о таких чудесах, которые считаются обычном делом в Донецке, их только раздражают.

Кстати, во время работы с адвокатом она спросила, не подселили ко мне соседей? Услышав отрицательный ответ, Лиля отметила, что обычно в этом заведении свободных мест не бывает, особенно сейчас. «Интересно, так, может, я особо опасный преступник?» – пошутила я, хотя над этим действительно стоило задуматься.