Читать книгу 90 дней в плену - Елена Блоха - Страница 8

Решение 50х50, но в нашу пользу

Оглавление

Приближался срок слушания в апелляционном суде по избранию меры пресечения. На очередной встрече с Лилей она мне сказала, что, помимо нее,

мои интересы еще будет представлять хорошо мне знакомый адвокат из Донецка, мы вместе в одной команде работали в нескольких избирательных кампаниях. Увидев мое довольное лицо, Лиля поинтересовалась, хорошо ли это?

Конечно, хорошо, и не только потому, что этот парень мой земляк, но некоторые нюансы моего дела и обстоятельства событий последних месяцев перед моим заключением, увы, я не могла поведать защитнику, которого я

узнала три недели назад. Даже если этот защитник добросовестно выполняет свою работу, даже если человеческие качества не могут не вызывать симпатию. Просто слишком много людей заинтересованы в том, чтобы я потянула за собой не менее большее количество людей. И последствия такого моего поступка могут быть весьма печальными.

На встрече мы еще раз продумали все детали предстоящего суда. Удалось заполучить от следователя копию моей трудовой книжки, как доказательство того, что я уже 15 лет являюсь журналистом, а последние четыре года – главный редактор донецкой газеты, и с этой должности меня никто не снимал и не увольнял. Кроме того, Лиля раздобыла еще некоторые документы, подтверждающие, что я никуда не скрывалась, а просто ехала в отпуск с несовершеннолетним сыном.

И еще, что немаловажно, Лиля принесла ксерокопии моей медицинской карты с диагнозом и рецептом, которые были зафиксированы еще год назад в одной из донецких больниц. Это давало возможность наконец-то аргументировать и тюремному врачу и администрации, что мои жалобы на самочувствие не безосновательны.

Кстати, на том, как в местах не столь отдаленных Украины оказывают медицинскую помощь заключенным, хотелось бы остановиться более подробно. Отсутствие воды и редкое проветривание помещения в условиях рекордной для Киева жары привели к тому, что я несколько раз за две недели вынуждена была обращаться за медицинской помощью.

Сначала тюремный врач констатировал повышение давления и температуры. Потом несколько раз охранники вызывали скорую помощь. Доктор, приехавший по вызову, был как-то очень любезен и предупредителен, улыбался, сочувствовал, уточнял, как же именно я себя плохо чувствую, где болит, как давно у меня такой диагноз. При этом он пытался шутить, балагурить. Эдакий доктор Айболит, говорящий на суржике.

Если честно, то у меня вызвало удивление, когда, проверяя мое давление, он констатировал 130/100, мне казалось, что я чувствую себя гораздо хуже. Да и температура у меня точно была не 36,6 (градусник под мышкой мне позволили держать около минуты, подержав его перед этим под холодной водой для дезинфекции), обычно при таком состоянии ртутный столбец поднимался не ниже отметки 37,1. Но оснований не доверять врачу, который приехал на «скорой» по вызову, у меня не было.

И каково же было мое изумление, когда на мою просьбу передать копии из медкнижки тюремному медику, ко мне в камеру зашел в форме при погонах сотрудника СБУ уже знакомый доктор Айболит. У меня от удивления аж челюсть отвисла, я на минуту даже дар речи потеряла. Выходит, что в прошлый раз я жаловалась на хамское отношение и игнорирование моих просьб дать стакан воды и открыть окно дежурными СИЗО, сотруднику этого же учреждения! Возможно, это и нормальная практика, но довольно подло, как по мне. При этом, на мой недоуменный вопрос, что я принимала доктора за врача «скорой», он, не моргнув глазом, ответил, что в свободное от основного места работы время он подрабатывает на «скоряке».

Ну-ну… Интересной была его реакция и на копии моей медкарты. «Это, конечно, хорошо, что вы сделали копии, но подтвердить диагноз сможет только справка с мокрой печатью вашего лечащего врача, что вы у него наблюдались в течение такого-то времени, принимали определенные препараты. Тогда мы сможем назначить какое-то лечение», – скаля зубы, объяснил он. На мои пояснения, что сейчас это сделать весьма затруднительно, потому что в Донецке идет война и если мои друзья и родственники даже найдут наблюдавшего меня врача (что не факт, ведь многие уехали), то доставить этот документ в Киев практически невозможно – поезда не ходят, автобусы тоже. На это Айболит с гаденькой улыбкой предложил передать справку факсом.

И все же мне удалось уговорить его на компромиссное решение – закупить за мой счет лекарства, которые были мне ранее назначены согласно копии рецепта, который таки был выписан (и чудом сохранен) на мое имя. Представляю, как непросто приходится тем заключенным, у которых нет возможности нормально работать с адвокатом, а родственники далеко или не очень-то стремятся помогать. А то, что такие в украинских тюрьмах есть, я убедилась буквально через пару дней.

Накануне суда я практически не спала, все мысли о предстоящем слушании в голову лезли, ведь от этого решения зависит очень многое. После завтрака, 21 августа мне приказали собираться. Новую блузку и брючки пришлось надеть под черные кроссовки без шнурков. Моветон, конечно, но, согласно распорядка, другую обувь ни с пряжкой, ни на каблуках мне передавать не разрешили. После очередного «тщательного осмотра» меня погрузили в автозак, которую на этот раз охраняли совсем юные курсантики МВД.

Трое почти наголо бритых парнишек по очереди курили, забирая последний кислород в провонявшейся кутузке, и жутко матерились, рассуждая о своей непростой службе, суке командире и о предстоящих планах на выходные, до которых оставался всего один день.

«А в п’ятницю ще встигну у кіно с девочкой сходить, – это была единственная фраза без брани. – Пацикі казали, що новиї „Черепашки нінзя“ прикольні, дєвочкам нравятся». Дальше разговор продолжался на нелитературном языке. При этом мое присутствие, равно как и присутствие еще одного «клиента» на соседнем «стакане» за решеткой, их нисколько не смущало, мы для них просто не существовали, как будто не живых людей перевозили, а дрова.

Кто ехал со мной в машине, я на тот момент не могла видеть, единственно, что было понятно, это – мужчина, потому что когда мы прибыли к пункту назначения, то первой приказали выводить женщину, то есть меня.

Приехали около 11 часов. Разница между районным и апелляционным судом даже при ограниченных обзорных возможностях заключенных была заметна. Боксы предварительного содержания по районным меркам просторные, под высокими потолками над решетками и сетками была проложена серьезная вентиляционная система, да и курить в камерах сотрудники охраны запрещали, правда, судя по периодически возникающему дыму, было понятно, что заключенные все же курят тайком.

Боксов здесь было много, около двух десятков, и одиночных, как у меня, и вмещающих по 3—4 человека. Стены моей камеры украшала «наскальная живопись», соответствующая месту содержания. Над зелеными панелями на белой стене с одной стороны была нарисована огромная зеленая свастика, а под ней написано: «Адольф, проснись!», а продолжение фразы «красовалось» на другой стене: «Менты …уеют»!!! На стене напротив кто-то написал молитву, а два слова возле двери вселяли оптимизм: «Донецк рулит».

«Предвариловка» гудела, как улей. Опытные сидельцы рассказывали последние сплетни и подробности своих дел, по которым сейчас будут слушания. «Толик, – пытаясь перекричать общий гул, слышался еще совсем молодой женский голос, – поговорить надо, очень серьезно!» «Малая, я не могу тебе помочь – сифилитик», – под смех товарищей по несчастью отвечал ей Толик. «Да нет, не то. Надо, чтобы ты достал опять то, что в прошлый раз.

У меня лаве есть», – настаивала дама. «Нету ничего. Все уже употребили», – пытался отвертеться от нее кавалер.

Постепенно стали вызывать доставленных в залы суда. «До залы!» – кричали охранники и называли фамилии. Хотя гул немного стих, людей по боксам сидело еще много. Не знаю почему, но мне вдруг захотелось петь, на память пришел романс «Гори, гори, моя звезда». Когда я была еще совсем маленькая, то на домашнем магнитофоне была запись этого романса в исполнении Анны Герман. Я сотни раз изображала великую певицу возле зеркала, со скакалкой вместо микрофона в руках. Странно, но сидя в «предвариловке», нахлынули воспоминания детства, да и слова этого романса как-то соответствовали настроению.

Я запела. Сначала очень тихо, практически бормоча слова под нос, потом все громче, а на третий заход почти во весь голос. Интересно, что чем громче я пела, тем тише становилось вокруг. Замолчали как заключенные, так и охранники. Примерно через полчаса я прекратила петь, удовлетворив свои вокальные амбиции (ведь в школе я даже солировала в хоре), и поняла, что вокруг полная тишина, меня внимательно слушали. Через пару минут в соседней камере один сиделец спросил другого: «А ты латинский язык знаешь, изучал?» Для меня это было так неожиданно, что я даже рассмеялась, но тихо.

Вскоре в «предвариловке» началось какое-то оживление. Судя по словам конвойных, предстояла какая-то проверка. Они зашикали на шумных заключенных и приказали сидеть тихонько и помалкивать. Послышались шаги и голоса, которые точно принадлежали не молоденьким курсантам.

«Доброго дня!» – преувеличенно вежливо произнес женский голос. В ответ ей также слащаво ответили, что день действительно добрый. Был слышен еще какой-то женский голос, по звуку открывшейся двери стало понятно, что пришедшие зашли в один из боксов. Постепенно комиссия переходила из одной камеры в другую и везде была слышна эта неуместная фраза: «Доброго дня!», которая в тюремных стенах звучала как издевка.

В мою камеру гости не пожаловали, но когда они проходили мимо, то в маленькое окошко я увидела, кто, собственно, нагрянул с проверкой в апелляционный суд – уполномоченный Верховной Рады Украины (парламента) по правам человека Валерия Лутковская со своей свитой. И тут послышалось еще два мужских голоса и, судя по интонации, они были не в восторге от присутствия здесь этой проверки. Они начали вежливо выяснять, чем обязаны и что, собственно, происходит и почему их (как оказалось, это пришли из администрации суда) не предупредили о визите.

Если честно, то итог их беседы был понятен с самого начала. Омбудсмен ссылалась на какую-то постанову и свои обязанности, мол, все по закону, судебное начальство тоже выразило «счастье» принимать у себя высокопоставленных контролеров и высказывало готовность все, что нужно, само показать. Обычное чиновничье расшаркивание, длившееся около получаса, которое, признаться, порядком надоело и сидельцам, и охранникам. Поэтому, когда проверяющие в сопровождении администрации наконец-то удалились, то и те и другие с облегчением вздохнули.

«Ну шо, ушли уже? – спрашивали с тревогой конвоиры. – Такая проверка из Верховной Рады, шо и начальство пересрало». «Тоже мне фотокорреспонденты. Ты видел, она меня фоткает на мобилу! – послышался возмущенный голос в одной из камер. – А она меня спросила, хочу ли я, шобы она меня фоткала?!» Обсуждение визита неожиданных гостей длилось еще некоторое время, а когда страсти по омбудсмену уже стихли, наконец-то прозвучала фраза: «До залы!», – где вместе со мной

назвали фамилию еще одного человека. Было уже два часа дня, когда меня и его под усиленной охраной подняли на лифте на один из верхних этажей и проводили в зал заседания.

В отличие от меня, мой товарищ по несчастью был в наручниках, которые с

него сняли в зале только после того, как нас завели за железную решетку.

Вначале прошли слушания по трем гражданским делам, которые не имели к нам никакого отношения. Они слушались быстро, практически «на автомате», и были не интересны. Но за это время мы с соседом успели познакомиться.

Его звали Владимир, он был из Горловки, ему вменяли ту же статью, что и мне. Содержался он в том же сбушном изоляторе, через несколько камер от меня, и находился в заключение с мая. Судя по всему, дела у него были намного хуже, чем у меня, защитник к нему на свидания не приходил, родственники не навещали. «Лучший адвокат – ты сам. Сам себе не поможешь, никто тебе не поможет», – пояснял свою позицию Володя, но как-то без особого оптимизма. При этом он показал конспекты, которые сделал на чистых листах своего дела, после изучения Уголовного и Процессуального кодексов Украины.

Наконец-то, после завершения третьего гражданского слушания в зале появились знакомые мне люди. Помимо Лили и Полинки, зашли депутат

ВР Лена и депутат горсовета Галина, донецкие адвокаты Олег и Ян, а также уже знакомый мне наблюдатель миссии ООН в Украине. Воспользовавшись паузой, пока судьи вышли в совещательную комнату для очередной рокировки, я с позволения конвоя подошла к решетке. С другой стороны решетки ко мне подошли мои близкие.

Лена взяла меня за руки: «Не бойся, держись! Боря тоже боялся! Все будет хорошо, мы с тобой». Такое сравнение с делом по сепаратизму одного из первых лиц государства еще в недавнем прошлом, не могло не развеселить меня. Конечно, мое дело, как говорят, и рядом не стояло с громким делом десятилетней давности, которое сопровождалось выходом в свет не менее скандальной книги «Донецкая мафия». Да и в знак протеста за мое освобождение в центре столицы Донбасса палатки не выставляют, митинги не проводят. Хотя, причины, приведшие и меня и Б.В. за решетку, чем-то похожи. В 2004 году это называлось просто «сепаратизм», а сейчас карающие органы придумали другую формулировку – «участие в террористической организации». Суть та же, но звучит более устрашающе. Десять лет назад именно Лена развернула кампанию в поддержку Б.В., и

это имело серьезный общественный резонанс. Конечно, на такую же шумиху мне рассчитывать не приходилось, но сама поддержка и ее присутствие уже много для меня значили. Тем более что Лена одна из немногих, в том числе и народных депутатов, с которыми я еще недавно работала, но, в отличие от других, она не побоялась открыто поддержать меня.

Другие представители «моей группы поддержки» тоже всячески старались меня приободрить. «Ленчик, мы постараемся завтра попасть к тебе, – пообещал Олег. – Мы уже пятый день не можем к тебе прорваться, нас не хотят допускать к твоему делу».

Не удивительно, киевские сбушники всячески препятствовали нормальному ходу дела и не хотели допускать к нему не своих пусть даже государственных адвокатов, а уж тем более защитников из Донецка. Уже позже, после освобождения я не раз сталкивалась с фактами, когда адвокаты, вступая в сговор с украинскими правоохранителями, просто наживались на своих клиентах. Так называемые защитники вводили в заблуждение родственников с одной стороны, обещая им скорейшее освобождение их близких, а клиентов с другой – тоже обещая свободу при условии, что «террористы» подпишут любые показания. Одного такого адвоката в июне 2015 года задержали в Донецке. Он сам был из Славянска а работал с «сепаратистами», которых содержали в Изюме и Харькове. На его счету было около 20 таких подзащитных, которым обещал освобождение, подговаривая их на «чистосердечку». Давая показания на камеру сотрудникам МГБ ДНР, он признался, что работал в тесном сотрудничестве с СБУ – те обеспечивали ему платежеспособных клиентов, а «защитник» выводил их на нужные показания. Вот на таких условиях следователи готовы были работать с адвокатами.

Наконец в зал зашли судьи, и секретарь произнесла классическую фразу: «Встать, суд идет!». Судейская коллегия состояла из трех судей, председателем была женщина лет пятидесяти, блондинка, похоже, натуральная. Ну что же, в данной ситуации это хорошо. У меня, натуральной брюнетки, сложилось устойчивое мнение, что обладательницы белокурой шевелюры менее стервозны и более сентиментальны. И моя интуиция меня не подвела.

На этот раз на заседание следователь не пришел, да и прокурор был совсем другой. Но обо всем по порядку. Вначале судья огласила, зачем, собственно, все собрались, и зачитала фабулу дела. Потом она спросила, есть ли какие-либо отводы, ходатайства.

Ходатайства были у моей защиты. Во-первых, Лиля просила, чтобы меня вывели из-за железного ограждения, аргументируя тем, что это занижает мою самооценку, угнетает психику и косвенно вызывает отношение ко мне как к виновной, хотя на данный момент я всего лишь подозреваемая. Несмотря на приведенные защитой примеры из судебной практики подобных решений, судьи сочли доводы защиты недостаточными и оставили меня за решеткой.

Во-вторых, Лиля просила приобщить копии документов (трудовая книжка и приказ об очередном отпуске с 4 августа), а также ходатайства о поруке от депутатов ВР. По этому поводу возражений не последовало. Далее судья предоставила слово защите. Не буду повторяться и перечислять то, что уже звучало в суде прежней инстанции. Отмечу, что на этот раз Лиля обратила внимание на то, что я, прежде всего журналист с 15-летним стажем, а мы, между тем, живем в демократическом обществе, где свобода слова является священным правом, тем более представителей масс-медиа.

Кроме того, она напомнила и цитату из инаугурационной речи президента Порошенко, где он пообещал амнистию тем, кто не держал оружия в руках. «Резюмируя, хочу отметить, что содержание под стражей – самая суровая мера предварительного заключения подозреваемого. Учитывая, что моя подзащитная не совершала каких-либо преступлений, связанных с насилием, она еще и мать двоих детей, один из которых несовершеннолетний, то защита просит изменить меру пресечения на домашний арест. У неё есть возможность находиться в Киеве, о чем свидетельствует документ от владельца квартиры, где её дочь снимает комнату. Подзащитная ранее заявляла, что заинтересована в справедливом расследовании и не намерена скрываться. Так же мы просим рассмотреть вариант передачи моей подзащитной на поруки народных депутатов или с применением электронных методов охраны (т.н. браслет). В случае невозможности изменения меры пресечения на эти варианты, просим рассмотреть возможную сумму внесения залога», – подытожила Лиля.

90 дней в плену

Подняться наверх