Читать книгу Имитация - Елена Бодрова - Страница 3

Вижу себя. Расплывается правый глаз, ползет по щеке. Рядом с моим лицом смеется большой рот, из него лезут зубы, они вытягиваются и разрастаются в огромный зубастый частокол.

Левый глаз ползет вниз, к моим искаженным губам. Я вижу руки – их много, они близко, у них большие пальцы, длинные пальцы, все в огромных ногтях. В отраженных глазах серый ужас. Я слышу смех откуда-то справа. Хочу закричать, но не могу. Смех приближается. Он пахнет жареными пончиками и горячим маслом. Мне кажется, что я кричу, но тишина. Длиннопалая рука толкает меня в плечо, чтобы я шел вперед.

Оборачиваюсь. Папы нет.

Улыбается билетерша. Я вижу ее круглую короткую руку совсем рядом с моим лицом. Зажмуриваюсь – она сейчас схватит мое лицо. Темно. Билетерша вытаскивает из моих влажных пальцев билет, с треском отрывает от него кусок.

Я делаю шаг, открываю глаза, оглядываюсь, кручусь, гляжу, беззвучно кричу – кажется, что кричу – черный круг моего открытого в ужасе рта во всех зеркалах. Подношу руку ко рту, но губы плотно сомкнуты. Верчусь на месте – везде лицо с кричащим без звука ртом, везде глаза, как два огромных стеклянных шара. И еще кто-то рядом. Длиннопалая рука. Она летит к моему плечу. Я чувствую ее. Она делает больно. Она зажимает рот. Мой рот. Черный круг рта пропадает под длинными пальцами с длинными ногтями. Болит грудь, как будто меня стискивают все туже и туже.

– Будешь вон за тем парнем. Видишь? Вон тот. Тот. ТОТ.

– Папа, – кричу я, но не доносится ни звука. В зеркале длинные пальцы на моем лице вместо рта.

Я с усилием оборачиваюсь. Парень улыбается мне. Он обычный. Он нормальный. Руки его спрятаны в карманы. Он подмигивает.

Поворачиваюсь к зеркалам – длинные пальцы сжимают мое лицо до боли, от их хватки вот-вот челюсть пойдет трещинами. Глаза – две ровные круглые дырки.

– Вон тот. Видишь? Тот. Тот.

– Папа!

– Папа!

– Папа!

* * *

Резко сажусь на кровати. Свело ногу, и от острой боли несколько секунд не могу пошевелить ею. Разминаю икру. Одна щека мокрая, как будто в нее брызнули водой, вторая – сухая. Я отираю ладонью мокрую щеку, когда утихает в ноге боль. Встаю. Пол холодный.

Иду на кухню. Зажигаю подсветку на вытяжке над плитой. Свет слишком яркий, я щурюсь, но смотрю. На сетчатке остаются следы – световые кляксы.

Наливаю в стакан воды из-под крана.

– Илюша?

Испуганно, судорожно оборачиваюсь. Это мама.

– Не спится?

Сглатываю.

Мама подходит ко мне, легонько проводит по плечу рукой, берет чайник и начинает набирать в него воду.

– Не пей из-под крана, – говорит она и ставит чайник на подставку, нажимает кнопку. Чайник загорается изнутри синим светом. Я сажусь на стул. Мама присаживается рядом, гладит мою руку. Как будто понимает, что со мной. И смотрит своими карими щенячьими глазами. Такими она смотрит, когда жалеет меня.

– Чаю попьем, – говорит она лишнюю, ненужную фразу.

Мама кидает в мою кружку пакетик, заливает кипятком. Я смотрю, как расползаются в прозрачной жидкости коричневые щупальца заварки. Чай темнеет и темнеет.

– Крепко, – мама вынимает мой пакетик. Пока я пялился в свою кружку, мы сидели молча. Поднимаю на нее глаза.

– Все нормально, – говорю, потому что мне кажется, что необходимо сказать нечто такое.

– Кошмар приснился?

– Ногу свело.

В дверях появляется Вика.

– Что вы тут устроили? Вечеринку для двоих? – она еле разлепила глаза, а уже язвит. – Время видели? Три часа.

– Не спится, – говорит мама.

– Сразу обоим?

Я сжимаю ладонями кружку с чаем. Горячо, ну и пусть.

– Вика, иди спать, – говорит мама.

– И пойду. Не буду мешать вам радоваться жизни.

Когда Вика уходит, мама кладет свою руку на мою, и вдруг мне хочется ей рассказать: про сны, про загадку, про утёс и как я сидел на ограде – про всё, чтобы она послушала и утешила: «Это мелочи, Илюша», или «Не стоит беспокоиться, Илюша», или хотя бы «Все будет хорошо, Илюша». Но я молчу. Пью чай, обжигаю губы и десны, и молчу. А потом, в полчетвертого ночи, мама ставит кружки в раковину, и мы расходимся по темным комнатам.

* * *

– Выучил?

Я киваю. Не выспался, плюс забыл свои ноты, пришлось снова брать в библиотеке и объяснять там, зачем мне два экземпляра одного и того же произведения.

Сажусь за рояль, открываю сборник на нужном месте и стараюсь не смотреть в сторону Валерии. Она уже положила скрипку на плечо и держит ее подбородком. Краем глаза я вижу ее локоть – тонкий, как у куклы Барби. Скоро он будет гибко двигаться – когда она заиграет – вслед за смычком.

– С начала до конца прогоним, а потом поработаем над нюансами, – говорит она утвердительно. Мне остается только еще раз кивнуть.

Мы играем. Заканчиваем, и Валерия принимается канифолить смычок. Мне чудится, или она поглядывает на меня искоса?

– Ты какой-то неразговорчивый.

Значит, не чудится.

– Да.

– Всегда такой? Просто я тебя плохо знаю. Вдруг с друзьями ты болтлив, – она слегка улыбается.

Зачем это ей? Заинтересовалась вдруг, болтлив ли я с друзьями.

– Нет. С друзьями так же.

Как будто у меня их много.

– Встречаешься с Дашей Сусловой?

Вот это номер. Ей-то что?

– Мы знакомы.

Так себе ответ. Знакомы, ага. Хорошо знакомы. Очень хорошо знакомы. Очень-очень хорошо знакомы.

– Она говорит, ты ее парень.

– Да, но… ведь мы в любом случае знакомы.

Вот дурак.

Валерия смеется. Я ее насмешил.

– Ладно, давай еще раз пройдемся по Рахманинову, – говорит она. Глаза у нее блестят или мне кажется?

Улыбаюсь как дурак. Смотрю в ноты и улыбаюсь.

Всё-таки я самый настоящий дурак. Одновременно и насмешил, и отрубил себе возможность встречаться с Валерией. Не станет же она всерьез обо мне думать, зная, что я несвободен. Вот черт. Но мои губы все равно, против воли, растягиваются в глупой улыбке.

* * *

Мы идем по освещенной только вывесками улице. Фонари здесь не работают, зато есть пара магазинов, из окон которых свет падает прямо нам под ноги. В остальных местах темень непроглядная.

– Мама вчера удивилась, когда увидела гору конфет на столе, – поведал мне Гена.

– Зато будет с чем пить чай, – утешил я.

– Это да, – кивнул Гена. – А еще я сочинил интермедию. И подумал.

– И подумал тоже? Молодец, – после разговора с Валерией настроение у меня хорошее. Ничего особенного не произошло, мало того, она узнала, что у меня есть девушка. И тем не менее, сияю, как начищенный рубль. Даже несмотря на ночной кошмар. Дурак-дураком, в общем.

– Илья, слышишь меня? – позвал Гена и заглянул мне в лицо. – С тобой все нормально?

– Конечно. О чем ты там подумал?

– Ну, – он нерешительно замялся.

– Ну?

– Подумал, что эти конфеты, ну, которые ты ищешь, могут быть и в других магазинах.

Настроение у меня чуть подкосилось.

– Я их больше не ищу, Гена.

– Почему? То есть, хорошо. Не ищешь и ладно.

– Да.

Впереди высокий парень. Стоит и смотрит прямо на нас, как мы приближаемся. Наверное, резко развернуться и пойти в другую сторону будет совсем глупо? Вообще-то я не боюсь. Не знаю, что со мной. Слабая тревога трепыхается в груди, как муха между рамами окон. Но не боюсь.

Тем более, я не один, а с Геной. Так себе утешение, конечно. Нам нужно в магазин музыкальных инструментов, что за поворотом.

– К Даше пойдешь сегодня? – спрашивает Гена.

– Тебе-то что? – отвечаю. Получается грубовато. Не свожу глаз с парня, он все ближе. Обычный. Не понимаю, что меня так напугало.

Стоп. Я не напугался. Кто сказал, что я напугался?

– Да подумал, если не идешь к Даше, может, ко мне зайдешь? Покажу тебе интермедию.

Ближе. Просто стоит и смотрит на нас.

Не на нас. На меня.

– Так что? – спрашивает Гена.

– Да. Не знаю, – говорю тихо. Сейчас поравняемся.

– Что «да, не знаю»? – не понимает Гена.

Парень не отводит от меня взгляда, а когда почти оказывается позади, начинает медленно растягивать губы в улыбке, все так же глядя на меня.

Остался позади. Чувствую спиной, что продолжает смотреть. Что ему надо?

– Так придешь? Какой-то ты потерянный, – Гена смотрит на меня, затем оборачивается назад. – Знакомый?

– Что, какой знакомый?

– Тот парень – твой знакомый? Улыбался тебе.

– Что ты сказал? – шепчу я. У меня подкашиваются ноги.

– Говорю, улыбался тебе. Знаешь его?

– Нет, ты сказал…

Я осекся. «Тот парень». Тот.

Я обернулся. Остановился. Парень стоял и смотрел нам вслед, словно у него других дел нет.

– Почему тогда не поздоровался, раз знаешь его? – всё вопрошал Гена. Я схватил его за рукав и потащил за поворот:

– Уходим.

Дыхание загнанно бултыхалось в груди, как большая рыба в тесном аквариуме. Зашли в магазин, я принялся внимательно изучать каждую гитару, одну за другой, скрупулезно, не упуская ни единой детали. Старался успокоить дыхание, чтобы оно не сильно шумело в тихом магазине.

Гена выбрал шнур для колонок, за которым и приходил, и мы покинули магазин.

* * *

На психологии мы сидим с Геной, через один ряд впереди – Даша с подругой. Еще чуть дальше – Валерия. Психология проходит в самом большом, лекционном, кабинете. Здесь не так, как в музыкальных классах: нет пианино, зато очень много рядов парт, чтобы поместились студенты всех отделений. Я мало кого знаю лично, так только, в лицо. Психология началась в этом семестре. На прошлом уроке мы нарисовали семью животных и сдали рисунки преподавателю. Я тогда подумал, что с концами, но теперь увидел эту кучку макулатуры на краю учительского стола.

– Что ж, друзья, я пущу рисунки по рядам, пусть каждый возьмет свой, – сказала Анна Ивановна, психолог. Она подала стопку девушке за первой партой, вернулась к своему столу, встала рядом с ним, сложила руки одну в другую и едва улыбалась. Наверное, нелегко быть психологом: надо все время выглядеть нормальным. Я еще плохо знал Анну Ивановну, но мне казалось, что психолог должен быть женщиной в годах с ярким веселым взглядом и сильно напомаженными губами. То есть, выходит, психолог – это кто-то вроде тамады, готовой в любой момент развлечь публику. Анна Ивановна же молода, на вид лет под тридцать, жидкие волосы собраны в хвост, желтый пиджак, черная юбка и трудновыполнимая улыбка на лице. А еще она слишком часто стоит с перекрещенными ногами. Вроде, это закрытая поза. Значит, ей есть что скрывать. Так написано в учебнике по психологии в разделе «Физиогномика». Мне Гена читал вслух. Когда он увидел Анну Ивановну впервые, сразу же записал всю литературу, которую она продиктовала, а после пары бросился в библиотеку за учебниками по психологии. И уже вечером зачитывал мне наиболее интересные главы.

– … каждому из вас.

– Что? – шепотом переспросил у Гены. – Что она сказала, я прослушал?

– Говорит, что написала на листочке с рисунком короткий вывод. Каждому, то есть всем.

До нас как раз дошла сильно поредевшая стопка. Я взял ее в руки и принялся листать. Интересно, как выглядел рисунок Валерии? И еще более интересно, какой вывод написала на ее рисунке Анна Ивановна? Мне этого не узнать. Я нашел свой рисунок и перевернул.

«Не хватает внимания со стороны отца. Прохладные отношения с другими членами семьи. Возможно, психологическая травма в детстве. Рекомендация: проконсультироваться с психологом».

Это с ней что ли? Я рассердился. И, чтобы Гена не успел заметить и прочитать мой «вывод», сунул лист в тетрадь.

– Что тебе написали? – спросил Гена.

– Да бред.

– А мне, что я неуверенный в себе и мне нужно больше общаться со сверстниками. И про отца, – добавил он после паузы и тоже положил листок с нарисованной семьей куцых угловатых животных в тетрадь.

– Что про отца?

– Ну, его не было на рисунке. Она написала: трудности с отцом.

– У тебя же его и так нет. Не только на рисунке.

– Ну да, – кивнул Гена.

Она всем так пишет: «трудности с отцом»? На моем-то рисунке он изображен, но вывод примерно такой же.

– А что тебе нужно обратиться к психологу, она написала?

– Нет. А тебе?

– Тоже нет, – я уставился на обложку своей тетради.

– …немного поиграем. Разбейтесь на пары.

Я посмотрел на Гену, а он на меня.

– Каждый из вас завяжет глаза и наладит тактильный контакт с партнером.

Тактильный? Я снова посмотрел на Гену. Знал бы заранее, выбрал бы Дашу. Теперь поздно: если переиграю, Гена может обидеться.

– Как только повязка окажется на ваших глазах, возьмите руки партнера в свои и постарайтесь запомнить, какие они на ощупь.

– А потом? – подала голос девушка, которую я пару раз видел в коридоре с домрой в руках: все время куда-то бежала.

– Потом вы выйдете из-за парт, перемешаетесь. И ваша задача будет, ощупывая руки всех, кого встретите, найти своего партнера.

Мне досталась черная повязка. Я вертел ее в руках, оттягивая момент. Пусть сначала остальные завяжут глаза: лучше им не смотреть, как я буду трогать Генины руки.

Когда все начали вставать с мест и двигаться на голос учителя, моя повязка была еще у меня в руках. Я смотрел на этих потерянных человечков, безумно, хаотично двигающихся и улыбающихся своей слепоте, и невольно сравнивал их с музыкальными звуками. Которые только в сочетании друг с другом образуют связную мелодию. Вот и люди так же, слепо мечутся в поисках нужных рук.

Тут я поймал на себе выжидательный взгляд Анны Ивановны и поспешно завязал глаза. И тоже превратился в хаотично передвигающегося, потерянного человечка. Я запомнил, в какой части кабинета Валерия, и направился туда в надежде, что мне удастся подержать ее руки в своих хотя бы недолго.

Меня кто-то схватил за руки, потом отпустил. Пока я пробирался к тому месту, где, по моим представлениям, должна была обитать Валерия, меня хватали за руки и отпускали еще несколько раз. Сам я никого не хватал. То тут, то там возникали девчачьи смешки.

– Замечайте, какую стратегию выбираете, чтобы найти партнера, – проговорила Анна Ивановна. – Кто-то ищет активно, перебирает руки всех, кто попадается на пути. У кого-то своя стратегия: например, идти по кругу или по спирали. А кто-то не проявляет никакой активности, просто ждет, когда игра закончится.

Я знал, что в последнем случае она намекает на меня. Это я не проявлял никакой активности, слонялся, не понимая уже, в какой стороне искать Валерию. Да и надо ли ее искать? Я действительно ждал, когда кончится игра. Сколько пройдет времени, прежде чем можно будет снять повязку? Я начинал чувствовать себя неуютно без опоры на зрение. Бесцельно бродил, встречая чьи-то непрошенные руки без особого энтузиазма. Генины руки я среди них не узнавал, что странно. Был уверен, что он старательно меня ищет. Но почему-то никак не найдет.

Вновь чьи-то руки. С тонкими длинными пальцами – такие хорошо иметь, если ты пианист. Уж я-то знаю: у меня не такие. На ощупь пальцы, хоть и тонкие, но не женские. Руки схватили мои и не отпускают. Это не Гена точно. Кто-то ошибся, приняв меня за своего партнера.

Палец щекотно скользит по моей ладони – вверх-вниз, словно прощупывая линии. Затем я чувствую всю его ладонь – она обхватывает мое запястье. Когда я уже порываюсь снять повязку, он всовывает мне в руку что-то… бумажное? С тихим шелестом. Не твердое, не мягкое, маленькое, прямоугольное. Я инстинктивно сжимаю это что-то пальцами и слегка сминаю. Шелест.

Конфета?

Срываю повязку. В руке конфета.

– Вы сняли повязку – нашли партнера? Только в этом случае разрешается… – говорит Анна Ивановна, но я не слушаю.

В моей руке конфета фабрики, где работал отец. Кто мне ее дал?

Я оглядываюсь, как будто потерялся в лесу – жадно осматриваюсь. Все в повязках, на лицах улыбки. Только Анна Ивановна без повязки, она смотрит на меня и что-то говорит. Я не слышу. За ее спиной, у самой двери…

Тот самый парень, который вчера встретился нам на улице. Он выглядывает из-за приоткрытой двери, как будто намереваясь вскоре исчезнуть за ней. И улыбается. Меня передергивает от его улыбки. Вдруг я чувствую себя одиноким, как в пустыне, среди этих потерянных, слепых людей. Среди блуждающей толпы.

Он улыбается, а когда я делаю шаг к нему, скрывается за дверью.

Я подбегаю к двери, выскакиваю в коридор, гляжу вправо, влево – никого. Тупо смотрю вдаль коридора: выглядит так, словно по нему никто никогда не ходил. Не пустой, а крайне опустошенный коридор.

Возвращаюсь в кабинет.

– Потрудитесь объяснить, почему вы прервали упражнение?

Я не тружусь объяснять. Вспоминаю, как парень трогал мою руку. По спине пробегают мурашки. Вспоминаю, что в руке у меня зажата конфета, и только тогда ощущаю ее – шелестящий, колкий по краям фантик, а внутри, согретая моим теплом, уже тает шоколадная глазурь, я чувствую.

– Наденьте повязку и вернитесь в игру, пожалуйста.

– Извините, – я кладу черную повязку на учительский стол и выхожу за дверь.

Когда, запершись в кабинке туалета, дрожащими пальцами я разворачиваю конфету, меня не покидает уверенность, что сейчас я увижу…

Хочется закрыть глаза и не видеть. Хочется тупо улыбаться и расхаживать кругами, бессмысленно искать чьи-нибудь руки – хочется чего угодно, только не видеть то, что я наконец вижу, развернув обертку полностью и вывалив подтаявшую конфету в мусорное ведро.

«Кости брошены,

Разбиты зеркала.

Навсегда исчезнет кто-то:

Ты иль я?»

* * *

Переждал оставшиеся до конца пары десять минут в тамбуре туалета и зашел в кабинет со звонком. Гена уже топтался вблизи учительского стола и краснел лицом, очевидно, собираясь задать Анне Ивановне вопрос. Наверное, что-нибудь про игру, в которую играли.

Я решил подождать Гену в дверях, понадеялся, что Анна Ивановна не заметит меня, но напрасно. Она остановила на мне взгляд своих светлых глаз и подозвала кивком. Пришлось подойти.

– У вас все в порядке?

– Да.

– Почему покинули класс?

– Личная причина.

– Зайдите ко мне на днях. В двадцать второй кабинет.

Я кивнул, хотя не собирался заходить.

Вместе с Геной мы вышли за дверь, он так и не задал свой вопрос психологу.

* * *

– Так что? – спросил он, когда мы уже шли по улице. Припустил мокрый февральский снег, и под ногами зачавкала грязно-белая каша.

– Что?

– Ты идешь ко мне?

– Пошли, – согласился я. Гена улыбнулся и зашагал бодрее.

В кармане завибрировало, но я не стал даже доставать телефон. Знал, что Даша. Хочет встретиться, наверное. Или поговорить. После психологии я к ней даже не подошел.

– Я разгадал твою загадку, – сказал Гена.

– Что?

– Ну, ту, где «тот упал, а я остался».

– Тот разбился, а не упал.

– Ну разбился, разницы-то. Это ветер.

– Ветер?

– Сам подумай: они прыгнули со скалы вдвоем. Один из них разбился, с другим все в порядке. Это значит, что он может летать. Логично же?

– Наверное, – я запахнул воротник плотнее, чтобы снежинки не мочили мне шею.

– Это ветер, точно тебе говорю. Если ветер прыгает со скалы, он не разбивается.

– Так можно про многое сказать: про птицу, про бумажный самолет, да и мало ли что еще.

Гена надулся.

– Ну и ладно. Я хоть как-то разгадал, в отличие от тебя.

Достал фантик из кармана и протянул Гене:

– Молодец. Вот тебе новая загадка.

Гена взял фантик и стал читать. Даже замедлил шаг, настолько его это увлекло.

– Кости брошены – это про игральные кости?

– Не знаю.

– А зеркала разбиты – это к несчастью.

– Да, наверное.

Мне хотелось поскорее оказаться в помещении. Снег залеплял щеки, таял и тек, как слезы.

– Навсегда исчезнет – это смерть?

– Не знаю, – я вспомнил про папу. Он тоже исчез. Только непонятно, навсегда ли. Хотя… понятно же. – Да. Смерть.

– Мрачная загадка. Надо угадать, кто исчезнет, что ли?

– Не знаю я, – начал нервничать, то ли от снега, от которого приходилось постоянно щуриться и отирать щеки, то ли от этих загадок. Не хотел думать о загадках. Не хотел думать о парне, который дал мне конфету. Совершенно ясно, что это его дурацкие шутки. Но зачем? Мы даже не знакомы.

– «Ты иль я».

– Знаю.

– Что знаешь? Я прочитал последнюю строку: «Ты иль я».

– А звучит, как… – я не договорил. Забрал у него фантик и прочел загадку еще раз.

«Навсегда исчезнет кто-то. Ты, Илья?» Черт. Это уже похоже на угрозу. Только при чем здесь «кости брошены» и «разбиты зеркала»?

– А может, ответ и есть «смерть»? – гадал Гена. – «Кости брошены» – это про судьбу. Фатализм такой: кости брошены, ничего уже не изменить. «Зеркала разбиты» – про несчастье. А «исчезнет кто-то» – явный намек на смерть, ты не находишь? А в конце неопределенность: пока непонятно, кто именно умрет: ты иль я. Фу, жуть.

«Ты, Илья?»

Я тряхнул головой. Не позволю какому-то незнакомцу выбить меня из колеи. Зачем ему всё это? Кто он?

Подошли к Гениному подъезду. Я задумался на минуту. Поднялись на второй этаж.

– Видел у нас в консерватории новенького?

– Какого новенького?

– Парень примерно с меня ростом, может, чуть выше, светловолосый. Лицо обычное, ничем не примечательное.

– Себя как будто описываешь, – усмехнулся Гена. – Второго такого не видел. На каком отделении учится?

– Не знаю. А… – внезапно вспомнил: – Мы его вчера с тобой встретили, когда шли в магазин, помнишь?

– Лица не запомнил. И вообще, я думал, это твой знакомый. А что?

– Да ничего.

Гена поковырялся ключом в замочной скважине, открыл, мы вошли в тесную прихожую – вдвоем еле развернешься. Гена щелкнул выключателем, на потолке загорелась хилая лампа без абажура.

– Это он дал мне конфету с загадкой. Всунул в руку, пока у всех были завязаны глаза, и скрылся.

– Он? Зачем?

– А первую конфету мне дал ты.

– И ты решил, что тот парень попросил меня угостить тебя конфетой?

– Ничего я не решил.

– Да я впервые его увидел вчера, честно!

– Ладно.

– Нет, ты правда подумал, что это он меня попросил? Да мне просто захотелось тебя угостить, вот и всё!

– Лучше фугу давай сочинять, – сказал я излишне бодро. – Фуга тоже похожа на загадку. Пока до конца не сочинил – не разгадаешь.

Мы уселись у инструмента. Не дожидаясь, пока Гена это сделает, я раскрыл его нотную тетрадку и поставил на полочку для нот на крышке пианино. Хотелось занять себя. Хоть бы и сочинением Гениной фуги. Для своей я еще не придумал тему.