Читать книгу Мир меняющие. Один лишь миг. Книга 2 - Елена Булучевская - Страница 6

Раскаленные за день пески быстро отдавали накопленное тепло и скоро стало гораздо, а когда ночные светила достигли середины неба, похолодало так, что Вальду пришлось вынуть из сумы одеяло и закутаться в него. Идти было неудобно, одеяло так и норовило соскользнуть, Вальд вспомнил купеческие пончо, такие удобные, мягкие и теплые. А еще через мгновение он уже шагал в некоем подобии пончо – прорезав в центре одеяла дырку. Прошагал всю ночь, край горизонта начал светлеть, возвещая скорый восход. Астроном огляделся по сторонам, ища укрытие: «А! Карта же! Зыба, наверняка, укрытия как-нибудь обозначил». Юноша хмыкнул негромко, вспоминая своего спасателя: бывают же такие колоритные люди. Вгляделся в карту – в предрассветных сумерках видно было плохо даже астроному. Определил свое местоположение, потом на карте увидел крестик – где-то совсем рядом было какое-то укрытие. Прошел вперед еще немного – и верно, дерево с неохватным стволом и нелепой кучей веток поверху – дерево, которое в Мире называли бутылочным – не за то, что издалека оно похоже на бутыль, за то, что пустой ствол обычно наполнен дождевой водой. Вальд поспешил укрыться в тени, решив переждать дневной зной, как и советовал Тыкле. Укрылся одеялом, которое уже сослужило верную службу в виде пончо, и задремал. Ноги гудели от усталости, перед глазами всё поплыло и пришёл сон.

А возле оазиса, в котором обитал свободнорожденный Зыба, спешился всадник – слез с трехгорбого верблюда, размотал покрывала, открыв юное безусое лицо, и пересёк границу песка, ступив на смятую траву. Обошел весь оазис, настороженно озираясь по сторонам. Заслышав тихое журчание ручейка, которому оазис и обязан был своим существованием, всадник поспешил на звук. Признаки чьего-либо существования исчезли. Все, что было деревянного – порублено в щепы; водоем, который устроил Зыба, засыпан. Всадник покачал головой, потом заслышал непривычные звуки, еще больше насторожился. Отправившись на звук, обнаружил полянку среди почти непроходимых кустов, на которой валялись разрозненные металлические, стеклянные и деревянные части. От разноголосого тиканья часов, растоптанных и почти полностью разломанных, блестящими пятнами покрывавшими вытоптанную траву, пробирала дрожь. Большие часы, с коленчатыми деревянными ходулями, конвульсивно пытались подняться, но им никак это не удавалось. А неподалеку прильнув в последнем объятии к потемневшему от пролитой крови стволу, лежало тело. Всадник перевернул его лицом вверх и ужаснулся – у трупа не было лица, оно было содрано до костей, в височной кости зияла дыра размером с кулак, в которой отмеряли последние мгновения небольшие часы с покореженной деревянной крышкой.

Всаднику пришлось вернуться к верблюду и взять небольшую лопату, бросить оскверненного мертвеца он не мог. Вернувшись на полянку, омыл, как смог, покалеченное тело, вспоминая слова отца: «Провожая незнакомца в последний путь, относись к нему так, словно он твой лучший друг или ближайший кровник. И надейся, что если тебе придется лежать непогребенному, не дай того Торг, найдется тот, что и тебя проводит также». На глаза навернулись слезы, воспоминания всколыхнули боль, что затаилась в потаенных уголках сердца. Но скорбеть было не время поэтому, омыв и поправив одежду на умершем, всадник укрыл ему то, что было лицом, чтобы земля не коснулась запекшихся ран. Перед этим пришлось достать из раны часы, которые, наконец, прекратили свое негромкое судорожное тиканье. Часы юноша положил на тело, перед тем, как решил засыпать могилу. Прощальных речей ему говорить еще не приходилось, поэтому он лишь мысленно попрощался с покойником. Вскоре вырос небольшой могильный холмик, и юноша отступил на шаг, проверяя, все ли сделано. Но безымянная могила без опознавательных знаков казалась незаконченной. Юноша собрал все части часов – стеклянные, металлические и деревянные – и обложил холмик. Могила сразу стала выглядеть такой, солидной, что ли. Выбрался с поляны туда, где журчал ручеек. Расчистил его, как смог, пришлось подождать, чтобы ил осел, и вода стала пригодной для питья. Набрал воды, намочил тряпки, которыми вновь укутал голову, напоил верблюда и, взгромоздившись на него, покинул оазис.

Вальд проснулся, когда небесный Прим коснулся горизонта, потому что затекла рука и со страшной силой хотелось отлить. Разминая руки, отошел за дерево и облегчился. До темноты оставалось еще немного времени, поэтому решил не жевать на ходу, а отдохнуть, а потом постараться за ночь пройти как можно дальше. За водой пришлось лезть на дерево, повезло еще, что оно невысокое. Напился прямо из ствола, бережливо полил на голову, сон отступил. Спустился вниз, набрав воды. Уселся спиной к стволу и принялся жевать, доставая из мешка то, что попадалось под руку, добрым словом вспоминая Зыбу Тыкле, так вовремя встретившемуся на пути. Доставая очередной кусок, услышал тихое шуршание песка и почувствовал едва заметное движение воздуха неподалеку. Потом Вальд услышал, как кто-то идет к нему – с подветренной стороны. Не поворачивая головы, астроном уже знал, кто пожаловал:

– Привет.

Всадник, прибывший на верблюде, кивком ответил на приветствие, снимая с головы тряпки.

Вальд продолжил:

– А ты как это тут оказался и почему один?

Бардем, а это был он, ответил не сразу. Сначала напоил верблюда, потом, усевшись рядом с астрономом, заговорил:

– Мы виноваты перед тобой.

– Карта?

– Да, карта. Но пойми, отец не хотел тебя обманывать преднамеренно. Ему пришлось это сделать.

– Ага, и он теперь так стыдится, что даже сам не решился приехать и отправил тебя. Ах да, он же должен охранять Торговище. Вот я чудило, забыл совсем.

Бардем опустил голову, втянул ее в плечи:

– Ты вправе так говорить. Наша семья, пусть невольно, но нарушила законы гостеприимства. Но выслушай меня, прошу тебя!

– Говори.

– Хрон похитил Зидони-Полденьги. Отец перед смертью сказал, что карта неверна. Мой отец мертв! Понимаешь! Мертв… И мать отправила меня к тебе, я должен быть при тебе до тех пор, пока не искуплю свою вину.

– А как ты узнаешь, что искупил?

– Ну, не знаю. Может быть, ты скажешь? Или я почувствую свободу особенную какую.

– А. Ну тогда оставайся. Мне помощник сейчас не помешает.

Щеки Бардема слегка покраснели:

– А Стела где?

– Ее крамсоны украли. Мне по голове досталось и, если бы не подоспел старик один, в оазисе свободнорожденный живет, там, в песках и загнулся бы. Он меня спас, подлечил и в дорогу собрал. И карту вашу исправил.

– У старика еще была полянка с часами?

– Почему была? Я их ему починил, время поверял. Сломалось там что-то?

– Да нет. Старик тот мертв. Я своими руками похоронил его, только имени не знал. Часы все переломаны, я ими могилку обложил. Ручей едва пробивался – его засыпать пытались.

Бардем не стал рассказывать, в каком именно виде он нашел старика – язык не повернулся. Вальд помолчал, стиснул лишь зубы так, что желваки выступили под загорелой кожей.

– И его тоже. Теперь и его нет.

Помолчали. Вальд вздохнул сквозь стиснутые зубы, резко, со свистом выдохнул:

– Ну, пора выходить. До Крамбара осталось дня два пути.

– Забирайся на Бурю, а я поеду сзади.

Вальд замялся:

– Нет уж, лучше ты впереди садись. Я на верблюдах ездил всего один раз, да и то не помню, как это было. Я маленький совсем еще был.

Бардем как-то по-новому взглянул на астронома, словно только сейчас осознав, что они – почти ровесники, смутился, буркнул себе под нос что-то и взлетел в первое седло. Развернулся, переложил сумки, расправил второе седло. Вальд забрался на Бурю не так шустро, как купец, да и усаживался долго, смущенно сопя. Верблюд поднялся с колен, громко и противно заревев.

Начало совместного путешествия омрачила неловкое молчание, что возникло между купцом и астрономом. Вокруг до самого горизонта расстилались пески смертоносной Крогли, ярко освещенные ночными светилами. Ночной свет изменил пустыню до неузнаваемости – высокие барханы казались черными волнами, застывшими в тишине. Слышался лишь шорох песчинок под могучими ногами верблюда, несшего путников сквозь пески неспешным аллюром. Когда наступила полночь, остановились перекусить, а потом понеслись дальше, навстречу ночному свету.