Читать книгу Откровение. «Не судите, да не судимы будете…» - Елена Бурунова - Страница 9

Сороковой год был для меня самым спокойным. В Сенно меня больше не особо сторонились. Не отворачивались в сторону, если я встречалась им на пути. О моей связи с мужем сестры не забыли, но уже не предавали такого большого значения, как раньше. Устарела новость. Что языки зря чесать об одном и том же. Городок пяти озёр судачил о залёте дочери заведующего домом культуры. Соню, как говорится, по-матросили и бросили. Актёришка соблазнил провинциальную дурочку и укатил со своей гастролирующей труппой дальше. О беременности своей дочурки Матвей Леонидович узнал, когда живот уже скрыть было невозможно. Вот это скандал! Отличница – комсомолка и всё туда же на скользкую дорожку разврата. Девчонку было жаль. Теперь клевали её.

Эту новости мне на хвосте принесла, наша сенненская сорока – Милица Кривиличка. Как ни странно, но с бывшей подругой сестры мы сдружились. Она первая протянула руку дружбы, когда началась травля меня.

– Заходи на чаёк, Лизка! – улыбаясь при всех на площади, приглашала меня Милица.

– Мне твоя дружба не нужна! – гордо завернула я нос.

– Мой тебе совет. Лицо попроще, и вперёд с песнями. Народ пошепчется и забудет, – она легонько толкнула меня вбок локтем. – А ты молодец! Я тоже бы, его ухватила, так не даётся.

– Милица, ты шлюха! – возмутилась я её прямотой.

– Эх, дурында! Так и ты теперь тоже! – засмеялась Кривиличка. – Нам белым воронам надо объединяться, а то чёрное вороньё заклюёт.

Я отвернулась от Милицы и пошла домой. Приходя в дом, который с некоторых пор стал, что осиное гнездо, мне хотелось раствориться среди мебели. Мать изводила недовольным бурчанием. Отец молчал и смотрел на меня глазами полными разочарования. Брат дразнил дома, а на улице обновлял синяк под глазом, защищая честь сестёр. Вот что было хуже каторги. Бесконечный психологический прессинг. Если чужие люди мне были побоку, то родные морально изматывали.

К Милице в гости идти мне не хотелось. Одно дело к ней, как к соседке зайти пошить чего, и совсем другое дружбу водить с сенненской потаскухой. Но, Кривиличка была права. Я теперь не лучше. Обида и гнев распирали мою душу. Я готова была сорваться. Нет, взорваться, как вулкан. Так много во мне накопилось невысказанного. Тем же вечером я пришла к Милице. Вдвоём нам было веселее переносить бойкот, травлю и осуждение непогрешимого общества. С ней я впервые и выпила водки. Но, в отличие, от подруги, по несчастью, меня к беленькой не тянуло. Я, вообще, к алкоголю отношусь не очень хорошо. Пить не умею и не люблю. Нельзя заполнить пустоту в душе одним лишь градусом. Эффект от алкоголя абсолютно противоположный. Каждая выпитая рюмка, только расширяет эту пустоту, делая нас слабыми и зависимыми.

С того вечера меня чаще можно было отыскать у соседки, чем дома. И в один субботний вечерок я сидела у Милицы. Она заканчивала для меня платье. Материал дорогой, хороший. Подарок мужа моей сестры. Подруга никак не могла нарадоваться, строча швы.

– Качество, какое. Какой нежный и шов легко ложится. Вот бы мне, кто подарил такую красоту.

Хвалебный гимн куску материала прервал, вошедший Гришка.

– Привет, кумушки! Всем кости перемыли?

Он явно переигрывал с хорошим настроением. Пытался шутить, только в голосе звучали нервные нотки.

– Всем, да не всем. Про тебя забыли, – кокетничала Милица.

– Наговоритесь ещё. В баньку поедем? – с ходу спросил Гришка.

– Да! – обрадовалась подруга и бросила моё платье на машинку.

Согласилась, даже не спросив: «куда», «зачем», «кто будет». Я была подозрительней. В эту баньку на берегу Сенненского озера я уже ездила с Гришкой. К счастью, мы были там только вдвоём. Иногда туда приезжали коллеги Коршунова поразвлечься. Девочек привозили с собой. А тут он сразу двоих приглашает. Странно. Видно, там уже кто-то есть. Гришка приехал на машине, а не на своём мотоцикле.

– А я вот не хочу. Мылась уже, – отказалась я.

Гришка, не стесняясь Милицы, подошёл ко мне. Его пальцы – клещи впились мне в руку чуть выше локтя. Острая боль заставила меня отступить, но не свести с лица Коршунова глаз.

– Поедешь. Тебя там ждут. А взбрыкнёшь, я твоей сестре Федьку припомню, – злобно говорил он, стараясь смотреть мне в глаза.

Эти гляделки давались ему всегда с трудом. Этот раз не стал исключением. Он отвёл глаза.

– Ты поняла, Лизка? – он говорил со мной, но смотрел поверх меня.

– Что же так суетишься, милый? – промурлыкала я. – Видно, обещали чего?

Он ослабил хватку и отпустил меня.

– Любовницу на звание поменять хочешь? – не задумываясь, спросила я.

Я никогда его не боялась. Я спокойно говорила ему то, что другие никогда не скажут. Эта мысль сама пришла в голову. Гришка натянуто улыбнулся. Скрывать ревность он никогда не умел. Будучи собственником по натуре, это решение было тяжело для него. Но, ради звания и хорошего места в комиссариате, он и на горло себе станет. А тут просто девкой поделиться попросили. Переживёт.

– Собирайся! – оскалился он. – Живо!

Собираться мне было нечего. Уже и так одета.

До хутора нас вёз шофёр. Милица его не сразу узнала. Я вот хорошо запомнила молодого солдата, которого соседка утащила к себе после свадьбы Ани. От сердца сразу отлегло. Пичугин хотел меня видеть. Почти три года прошло с нашей первой встречи, а он всё ещё помнил дочку участкового. Мне это даже польстило. Такой мужчина и помнит, какую-то девчонку, с которой связывал только один короткий поцелуй.

Милица всю дорогу щебетала с Гришкой. Он иногда поворачивался к нам и хоть с неохотой, но отвечал на глупые вопросы моей подруги. Чем ближе мы подъезжали к хутору, тем мрачнее становился Коршунов. Как же ему не хотелось отдавать меня другому. Только я жаждала, как вода, просочиться сквозь его пальцы.

Хутор из одного дома стоял, не доезжая Красной Луки, сразу за Каролевичами. Этот большой бревенчатый дом с хозяйственными постройками и колодами для пчёл выгодно прятался за тонкой полосой леса. С дороги, соединяющей две деревни, его невозможно было разглядеть. Только узкая лесная тропинка, по которой с трудом пропихивалась машина, приводила прямиком к дому. Не только лес и тропа защищали хутор от непрошеных гостей. Огромная лохматая псина кидалась на каждого, кто осмеливался зайти за ворота. Увидев волкодава впервые, я подумала: «Хорошо, что цепь толстая. Бычья».

В этот раз собака по кличке Морда тоже встречала нас недружелюбно. Гостей и так было слишком много для его хозяина – лесного отшельника. Ещё одна машина стояла во дворе. Пёс громко хрипел и страшно лаял. Из дома вышел худой длинноносый старик и стальным голосом сказал:

– Свои.

Пёс сразу перестал надрывно лаять и опустил голову. Смотря исподлобья, он всё же продолжал выражать недовольство скалясь. В конуру ушёл только после того, как Коршунов прикрикнул на него:

– Место, Морда!

Хозяин хутора приветливо поздоровался с нами. Не знаю, что могло связывать старика с комиссаром. Отцом и дедом он Гришке не был, но мой любовник обращался к нему «дедуля». Было, правда, одно сходство в их внешности, что доказывало родство. Пусть неблизкое, но родство. И у Гришки, и у деда Макара один цвет глаз. Коршунов утверждал, что нездешний. В Сенно, да и во всей Белоруссии, у него никого нет. Вся его родня в Рязанских землях. По-видимому, и Гришке было, что скрывать от Советской власти.

Гулянка шла полным ходом. Под навесом бани, что служил беседкой, за столом сидели трое мужчин и две женщины. Все красные и мокрые. Сразу видно, что парились. Мужчины мне были знакомы. Один в особенности. Девчонок я видела впервые. Наверно, приехали с Гришкиными коллегами из Витебска. У нас таких бесстыжих не было. Увернувшись в белые прозрачные от воды простыни, сидели на коленях у мужиков. Ржали, как лошади, и пили водку не хуже парнокопытных, что воду вёдрами. У одной даже выскочила грудь из простыни. А ей всё равно. Вытаскивать сигарету с большого своего рта она успевала, а прикрыться руки не доходили.

Милица тут же шепнула мне на ухо:

– И меня ещё шалавой кличут.

Ответить ей мне не дал Гришка. Обняв нас за талии, он сказал:

– Ну, красавицы, присоединяйтесь! – и ущипнул подругу за бок, так что она подпрыгнула. – Милица, а ты купаться после баньки нагишом любишь?

– А как же! – обрадовалась Кривиличка.

Наконец-то сбылась её мечта. Коршунов сам шёл к ней в руки. Она посмотрела на меня и улыбнулась подмигнув. Мол, не обижайся Лизка. Он теперь мой. Меня это несколько не расстроило. Такое счастье я бы давно с рук сбыла.

Гришка обнял Милицу, а меня подтолкнул в сторону шумной компании.

– Лизок, иди за стол! – приказал шёпотом муж моей сестры.

Я сделала несколько шагов вперёд. Место свободное было только рядом с моим давним знакомым. Его китель аккуратно висел на спинке стула, на котором он сидел. Я сразу заметила, что звёзд на погонах прибавилось. Теперь он полковник. Одна звёздочка уж больно блестела. Значит, замачивают звание Пичугина. Причина веская, чтобы Гришка так суетился. Видно, перестановки кадров в его управлении, дали надежду на повышение и перевод из этой Сенненской дыры. Муж сестры так часто называл мой город.

– Вас можно поздравить, – начала первая я. – Помнится, у вас было только две звезды.

Он улыбнулся, не сводя с меня глаз.

– Можно. А ты не изменилась.

– О вас того же не скажу. Виски больше поседели.

– Дерзкая девочка. Мы вроде перешли на «ты»?

– Не помню такого, – откинувшись на спинку стула, солгала я.

– Ты сказала мне «отпусти», – он потянулся ко мне ближе и прошептал. – Я знаю, помнишь.

Он специально напомнил мне про тот поцелуй. Конечно, я помнила. Я всё помнила. И слова. И чувства. Только теперь моё сердце так не колотится при виде его. Меня не бьёт дрожь от хрипотцы в его голосе. Я спокойна.

– И, значит, теперь мы на «ты»? Мы так близко познакомились тем вечером, а ты мне своего имени не назвал. Нехорошо получается, товарищ полковник, – сказала я.

– Никита Андреевич Пичугин, к вашим услугам! – как в кино представился он. – Для тебя, моя красавица, Никита.

– Я ещё не твоя, Никита, – играючи, улыбнулась я.

Он мне нравился. В отличие, от Коршунова, Никита был интересный, колоритный мужчина. С ним приятно было разговаривать. Он умел слушать, ну или хотя бы искусно делал вид, что слушает. Его общество не тяготило. Такой загадочный, обходительный, культурный, учтивый. А эти хитрые огоньки в его серых глазах, манили меня, словно мотылька. Только в этом огне я не сгорела. Лишь слегка опалила крылышки.

Я многому научилась у Никиты. Но главный его дар мне, это – никогда никому не доверяй. Даже самые близкие предают. Эту истину я запомнила на всю жизнь. Он сам предал меня. Предал, когда я меньше всего это ожидала.

Тогда на хуторе, я не могла поверить своей удаче. Тогда он мне нравился.

Шумная компания бегала то в баню, то купаться, то за стол. Только мы сидели друг напротив друга и говорили обо всё и не о чём. Нам было хорошо вместе. Легко. Спокойно. На мгновение, мне стало казаться, что не было тех трёх лет. Словно ничто нас не разлучало. Все куда-то исчезли. Я видела только его перед собою. Он держал мою руку. Целовал кончики пальцев. Шептал, что таких девушек, как я, нет больше на свете. Что я околдовала его. И во мне снова забилось сердце. Оно-то замирало, то колотилось, как птица в клетке, пытаясь выпрыгнуть наружу.

На землю меня вернула Милица. Её оклик я услышала с третьего раза. Кампании надоело пить и бегать из бани в озеро. Как всем выпившим людям, им захотелось музыки и песен. У старого Макара граммофона не было. Милица вспомнила обо мне.

– Лизка, глухня, спой! – уже изрядно пьяная подруга дёргала меня за плечо.

– Я не хочу. Пой сама! – отказывалась я.

Петь я не хотела. Тем более сейчас. И пела я в основном, когда было грустно. И сама с собою наедине.

– А я бы послушал. Спой.

Его глаза так смотрели на меня, что отказать я была не в силах. Я начала петь мою любимую белорусскую песню. Её часто пела баба Тая. Песня единственное хорошее воспоминание, оставшееся у меня о ней.

Меня все слушали. Одна из девиц даже пустила слезу. В Гришкиных глазах я отчётливо видела гнев. Оно и понятно. Считай, я напомнила ему об Ане и Федьке. Мужчины такое не забывают. Когда я закончила петь, мне все зааплодировали. Даже Коршунов. Изрядно выпившая Милица бросилась ко мне обниматься.

– Лизок, ты артистка! Такой талант в глуши пропадает! Это же надо так спеть, аж за душу взяло.

Уже начало смеркаться. Дед Макар принёс керосиновую лампу и поставил её в центр стола. Света от неё было мало, а вот комаров и мотыльков прибавилось.

Я отстранила от себя повисшую на мне подругу. Гришка быстренько подхватил Милицу и усадил обратно к себе на колени. Мне тоже стало грустно от своего пения.

Весна, а ночи ещё прохладные. Сложив руки на груди, чтобы хоть как-то согреться, я пошла в сторону озера. Никита пошёл следом. Он шёл за мной, выдыхая дым сигарет. Как и в первую нашу встречу, этот дым грел мне плечи. Я не курила, но терпкий запах его сигарет был мне приятен. Когда я остановилась у самого края обрывистого берега, Никита накинул мне на плечи свой китель. Его руки тут же обняли меня. Наклонившись, он прошептал:

– Ты пытаешься сбежать от меня?

– Я не от тебя бегу, а от них.

Его тело было таким горячим, что этот жар я ощущала через всю одежду. Я сама повернулась к нему. Вытащила из его губ сигарету и выбросила. Он изумлённо смотрел на меня, ожидая, что же будет дальше. Я поцеловала его. Этот поцелуй не был таким, как первый. Я целовала его, прижимаясь сильнее всем телом. Со страстью я кусала его губы. Запустив свои пальцы ему в волосы, я сжала ладони. С такой же грубостью он ответил мне. Целуя меня так же страстно. Жадно. Он прижал меня к себе. Да так сильно, что стало трудно дышать. Задыхаясь, мы отстранились друг от друга.

Переведя дух, он сказал:

– Не ожидал. Удивила, Лизонька!

Так же тяжело дыша, я ответила:

– Зачем ходить вокруг да около. Мы ведь оба этого хотели.

Он хитро улыбнулся, погладив меня по щеке.

– Колдунья зеленоглазая, ты сводишь меня сума.

– Седина в бороду – бес в ребро, Никита Андреевич, – шутливо констатировала я.

– Мой бесёнок…

На этот раз целовал он. Целовал, как три года назад. Нежно. Ласково. Медленно. Я не пила в тот вечер, но голова моя закружилась. Я растаяла в его ладонях, словно льдинка. Взяв на руки, Никита унёс меня в дом. До самого утра нас никто не беспокоил. Даже хозяин хутора не посмел войти и ночевал в сараи. Он взял меня не на полу. Не на сеновале. Не в бане. Не на траве. Не за столом. Нигде попало, как тех девок его подчинённые. Он любил меня на белых простынях. Именно любил, а не трахал. С ним я почувствовала себя настоящей женщиной. С Гришкой я чувствовала себя кем угодно, но не женщиной. Коршунов не церемонился. Схватил. Сорвал. Взял. С Никитой всё было по-другому. Мы любили друг друга всю ночь. Я уснула на его груди только под утро. Его ровно бьющееся сердце было для меня лучшей колыбельной. Я уснула уставшая и такая счастливая!

Женщины. Мы всегда надеваем розовые очки, достаточно только встретить кого-то лучше предыдущего. Засунув голову в облака, мы начинаем идеализировать новое увлечение. Упрямо стараемся не замечать его недостатков. Я не стала исключением из общей массы влюблённых дамочек.

Никита оказался лучше Гришки. Как в постели, так и в отношениях. Я даже нафантазировала себе скорую свадьбу и наших детишек. А почему нет? Я думала, что он любит меня. Его поступки были ярким доказательством чувств. Не прошло и месяца, как Никита забрал меня в Витебск. Устроил в облисполком в отдел просвещения на знакомую мне непыльную должность. Я продолжала, как и в Сенно, строчить приказы и постановления партии. Поселил меня в своей служебной квартире. Мы зажили, как муж и жена. Только без штампа в паспорте.