Читать книгу Вишнёвый луч - Елена Черникова - Страница 7

Сказка про грустную историю

Оглавление

Жила-была грустная история, которую никто не хотел рассказывать.

Пришел очень простой карандаш и взял её на себя, и все закричали от счастья, ибо с них свалилось.

Пришло время, и посватался карандаш к бумаге. Подумала она и согласилась.

Не теряясь, карандаш записал первое слово. Бумаге очень понравилось: по ней ещё не водили. Он второе приставил. Бумага сомлела, еще просит.

Он и добавил, и всю историю записал, и пошел себе.

Валяется бумажка, томится по буквам, а все с неё историю читают, грустную-грустную, которую никто не хотел рассказывать.


– Поняла? – спросила бабушка. – Очень простой карандаш и полезен, и болезен.

– Нет, – ответила я.

– Подрастёшь – поймёшь, ничего страшного. А вообще это про нас с тобой. И про твоего Петра.

– Не понимаю. Пётр очень сложен. Я не понимаю.

– Не имеет значения, – успокоила меня бабушка. – Ближе к смерти от твоего непонимания ничего не останется.

– Бабушка! Хватит меня дразнить и пугать! У меня Пётр – камень, единственная реальность, которую не отнять, не испортить временем, не…

– Бедная дурочка, – примирительно сказала бабушка. – Конечно, камень. Спрессованные миллионы лет, костей, восходов и закатов, рождений, смертей… Примерно восемьдесят миллиардов землян были на Земле до тебя. У всех был какой-нибудь Пётр, поначалу живой, любимый современник. Если вам на голову упал камень, значит, вы сами его об этом попросили. Сколько же глупости спрессовано даже в малюсеньком камешке!..


Ради его книги его Марию выдали замуж ещё до встречи с ним, Джованни, чтобы он никогда не смог увидеть её голой. Всё как обычно; механика подготовки бессмертных рукописей давно известна, только некоторым людям не сразу всё это понятно. Надо быть наблюдательнее!

Если бы юные писаки ещё со школы знали, сколько стоит бессмертие в слёзной человеческой валюте, а за чернила надо будет платить кровью разбитого сердца, – не было бы никакой литературы. Слишком больно.

Не так ли?

А она есть. Вон, стоит на полках. Значит, она зачем-то нужна Богу. Значит, Он ждёт, что мы наконец напишем. Какую же книгу Он ждёт?


Вишнёвый луч утра начал таять, по небу округло пролегла широкая воспалённая краснота, как у младенца дёсны перед первыми зубами.

Скоро выйдет вся эта корпускулярно-волновая масса причин, и можно умирать. Всё сделано.

Ты этого хотел, Господи? Всё дело в книге?

Я понял. Спасибо.

Больше не могу.

И всё-таки.

Какая мокрая, кровавая гадость – эта ваша земная любовь. Точка бифуркации. Витязь на распутье: или смерть – или книга. Ничего лучше не придумал? А? Ты?

Зачем Ты подсунул нам эту работу? Чтобы размножались со вкусом? А что, нельзя было так устроить, чтобы мухи отдельно, котлеты отдельно? И что теперь: впустую маяться? Я мог бы потратить это время на что-нибудь общественно полезное. Я прекрасный юрист. Превосходный дипломат. Впрочем, этого добра…

Какая-то загадка, непостижимая, как вечность и время. Объясните же мне хоть кто-нибудь: зачем нужна любовь, которая не ведёт ни к детям, ни к покою. Зачем это стремление без цели? Зачем страдание без исхода? Зачем этот грех – без покаяния? Да и не в чем каяться! Разве что в ропоте на Бога. Да, возроптал, было дело. Но я мог возроптать и без Марии Аквино: за тело тучное, за Папу строгого, за королеву Иоанну развесёлую, разудалую, что заставляла меня, чуть не умоляла поразвлечь её придворных дур побасенками! Всё это вполне переносимо для человека с юмором. Но.

Любовь не выносит юмора. Она дико серьёзна.

Ах, ты серьёзна? Вот тебе сотенка сплетенок. Каково? Нравится декамерончик? Все опустили глаза? Надо же. Что – точно все опустили?

Что именно вы опустили? Глаза? Потрясающе. Ну хоть что-то. Может, и ноги опустите, когда узнаете, что ваши подленькие малюсенькие тайнушки, зажатые в ваших тряских промежностях, я вытащил на свет и всем показал. Вот вам.

Могу и поругаться. Что в этом плохого? Мария умерла и молчит о любви дипломата. Превосходного дипломата, ловко выполнявшего самые секретные поручения Папы, но отказавшего Амуру…

Молчи, Мария. Молчи уж, если умерла, неженка эдакая.

Всё равно, я знаю, тебя жгло твоё тяжкое платье, и муж твой обнимал труп. Ты не могла быть нежна с этим мужем. Ты послушна и прекрасна, и слушалась ты только меня. Вот тебе вечность, возьми, моя милая, моя маленькая, хочешь бессмертия? А? Ну вот, я наполнил бутылочку, соску надел: пей, моя чума, пей своё бессмертие.

Вишнёвый луч

Подняться наверх