Читать книгу Выбор пути. Роман - Елена Фёдорова - Страница 5

– Далеко-далече реченька течёт, в том краю далёком миленький живёт, – пела бабушка Вера, укачивая маленькую Аню. Голос у неё был сильным, звонким. Петь тихо у неё не получалось. Колыбельные превращались в песнопение, заглушающее все посторонние звуки. Аня мечтала петь так же звонко и красиво. Она представляла себя певицей, стоящей на большой сцене в переполненном зале. В первом ряду сидят бабушка, мама, папа и милый из далёкого-далека, о котором поётся в песне. Он красивый, высокий, черноволосый, черноглазый, сильный и добрый. Такими качествами обладал прадед Матвей Будулаевич Огневой. Когда бабушка сказала, что он был кузнецом, маленькая Аня удивилась.

– Как это кузнецом? Кузнец – это зелёный длинноногий попрыгунчик, который по лугу прыгает и травку ест.

– Детка, зелёный попрыгунчик – это кузнечик. А кузнец – это человек, который с металлом работает и лошадок подковывает, – пояснила бабушка. – Прадедушка твой был цыганских кровей. Жил кочевой жизнью в таборе. Однажды он увидел у реки красавицу Устинью, прабабушку твою, и понял, что с кочевой жизнью нужно распрощаться.

Поженились они. Построили дом в тихом, уединённом месте на опушке леса, чтобы никто их счастью не мешал, и зажили душа в душу. Устинья цветы и травы собирала, заговоров много знала. Люди приходили к ней за помощью. Она ни от кого подарков не брала, говорила, что это – грех, лукавство. Даром дар свой получила, даром отдаю. Люди удивлялись, как Устинья и Матвей живут без огорода, без скотины. А они смеялись:

– Всё у нас есть, да не про вашу честь.

Маленький огородик у них был. Сажали картошку, репку, морковь, свёклу. Всего понемногу для себя. Прадед Матвей выковывал кружева из металла и продавал богатым людям.

– Кружева из железа? – Аня не верила. А когда, повзрослев, увидела такие кружева, ахнула. Чудо-чудесное. Только настоящий мастер может такое волшебство сотворить и подумала:

– Почему, почему от прадеда ничего не осталось? Узнать бы, какое клеймо у него было? Было ли? Должно было быть. И если пофантазировать, то можно любой вензель сочинить. А можно просто инициалы деда взять Матвей – М, Будулаевич – Б, Огневой – О. МБО или ОМБ. Жалко, спросить не у кого. Бабушка рано ушла из жизни, разбилась, упав с лесов во время работы.

Вера Матвеевна работала на склейке катеров, была мастером своего дела. Её ценили. Доверяли ей самую ответственную работу. Она проверяла, хорошо ли склеены швы ниже ватерлинии. Катер, на котором работала их бригада, подняли на достаточную высоту над землёй, чтобы можно было всё осмотреть, всё проверить и хорошенько просмолить днище. Каждая работница стояла на своей площадке многоуровневых лесов, выполняла своё задание. Работали молча, не отвлекались. Леса шаткие, защитных ограничений нет, внизу жёсткая земля. Любое неловкое движение, и…

Никаких мер безопасности руководство не принимало, хотя было ясно, что при такой организации труда несчастный случай на производстве может произойти в любой, самый неожиданный момент. Несчастье произошло неожиданно с Верой Матвеевной, Аниной бабушкой…

Женщина, работавшая на склейке катера сверху, пошатнулась и полетела вниз, цепляясь руками за всё подряд, чтобы спастись. Самой надёжной опорой оказалась нога Веры Матвеевны. Женщина ухватилась за неё одной рукой, а другой изо всех сил уцепилась за деревянный настил, на котором стояла Вера Матвеевна, и повисла в воздухе.

От неожиданности Вера выронила из рук инструменты, пошатнулась. Женщина истошно завопила, выпустила Верину ногу, поняв, что сейчас может произойти что-то ужасное… Вера вскрикнула и рухнула плашмя вниз, сильно ударившись грудью о твёрдую, почти бетонную землю. Грудь у бабушка была мощная – тринадцатого размера. Лифчики ей шили на заказ.

– Мои парашюты из парашютного цеха, – шутила она и приговаривала. – Груз у меня большой, да свой. «Всё своё ношу с собой». Не отдам никому.

Мощная грудь бабушку не спасла. Она умерла через несколько недель после падения. Ане тогда было десять лет. Она так сильно переживала потерю, что месяц не могла говорить. Молчала. Голос пропал, слова исчезли. С той поры сильнейший стресс вызывает у Ани потерю голоса. И с этим ничего поделать невозможно. Хотя Аня старается, работает над собой. А тогда, после смерти бабушки её детское сознание затуманилось, реальность перестала существовать, только откуда-то из далекого-далека звучала бабушкина колыбельная про милого…

Бабушкины мечты не сбылись. А всё, что она рассказывала внучке, теперь явственно предстало перед Аниным взором. Прошлое и настоящее соединилось в одной точке…

Бабушка говорила, что дом родителей стоял особняком в лесу и прекрасно вписывался в природу. Был он невысоким. Дед сложил его из необструганных деревьев, сделал плоскую крышу, покрыл её мхом для тепла. Несмотря на то, что пол был земляным, зимой никто не замерзал. Земля-матушка грела. В дальнем углу находилась большущая печка. На ней спали вповалку мать, отец, четверо детей и место для гостей оставалось. Но гостей у них отродясь не было.

Длинный стол предназначался для приготовления пищи и для её приёма. Долгих застолий не устраивали. Посуда была глиняной, грубой, но лёгкой и удобной. Деревянные ложки, Матвей Будулавич смастерил сам. По обе стороны от стола стояли лавки на всю длину, покрытые половичками, связанными бабушкой Устиньей из бересты. Два окна выходили на восход. Утром вставать было легко. Поднимаешься и улыбаешься солнцу. Улыбаешься всегда, и всё складывается самым лучшим образом.

В доме была кладовка без окон, где матушка Устинья сушила травы и цветы: ромашку, мяту, зверобой, полынь, дурман-траву, липу, чертополох, пижму. Запах в кладовой стоял такой духмяный, что голова потом долго-долго кружилась, поэтому ходить в кладовку без надобности запрещалось. А если посылают тебя туда, то только о хорошем думать нужно и верить в чудодейственность трав.

Устинья объясняла дочкам, что у природы и человека один язык. Его нужно знать и содержать в чистоте, как руки, лицо и тело, потому что в человеческом языке заложены важные знания, о которых знали, ведали наши предки. Ведьмами называли они женщин, хранивших тайны природы. Знания свои они передавали из уст в уста, рассказывая сказки детям и взрослым. Мужчин называли знахарями, ведьмаками или ведунами, потому что они были хранителями ключей от тайных знаний мироздания. Они многому научили Устинью. А она теперь дочерей своих учит.

Говорит она тихо, словно боится, что кто-то услышит. Некому, вроде, в лесу кроме них никого нет. А поди ж ты, скрытничает, о самом главном молчит. Чувствует, что дочери ещё не готовы узнать главную тайну бытия. Другая у них стезя… жаль… Только Настасья дело её продолжит. И на том спасибо Богу. Не все дети одним путём идут, хотя знания им всем одинаковые даются. Знания в пути помогают, а значит, нужно ими запастись, чтобы с дороги своей не сбиться. Вот Устинья и старается, учит дочек тому, что мысли свои тоже в чистоте содержать нужно.

Скверные мысли порождают тёмные образы, дают силу всякой нечисти, околдовывают человека, опутывают его сетями зла, присасываются к нему, как пиявки, сосут его кровь, заставляют безропотно служить им, отказавшись от веры, любви и своей духовности. Подчиняясь таким упырям и вурдалакам, человек лишается главного – своей вечной души, становится однолетним растением, живёт без корней, без прошлого, без знаний, забывает про совесть, честь, свободу, теряет связь с Творцом, нарушает главные законы бытия, деградирует, создаёт вокруг себя хаос, ненависть, порождает всё новых и новых монстров, погружается в бездну безумия, войн и страданий. Поэтому мысли свои нужно постоянно очищать. Выбрасывать всё ненужное из своей головы, как из выгребной ямы, чтобы не смердило.

Девочки понимали, о чём говорит мать. Выгребная уборная находилась в доме рядом с кладовкой. Перед грозой из неё шёл такой сильный, неприятный запах, что нечем было дышать. Все знали, погода поменяется. В остальное время невозможно было догадаться, что за узкой дверкой у кладовой спрятан туалет, уборная.

Отдельно от дома стояла баня, которая топилась по-чёрному. У печки не было дымохода, дым оставался внутри, нагревал баню, а заодно покрывал сажей и копотью стены. Матвей Будулаевич любил такую баню и менять ничего не желал. Говорил, что чёрное не так уж черно, как кажется. Не черноты нужно остерегаться, а хаоса. Хаос – главная беда человечества.

Революция 1917 года подтвердила правильность его слов. Бабушка Вера рассказывала Ане, как дед долго истово молился, прося Бога о восстановлении мира, о спасении матушки земли от безумия и разорения. Дед всегда был в мире с собой и любил землю-матушку, как самого себя.

Вера чаще других сестёр наведывалась в кузню. Там у отца было собрано столько диковинных вещей, что она не могла насмотреться, налюбоваться ими. В кузне всегда было жарко. Матвей Будулаевич работал в кожаном фартуке, надетом на голое тело. Штаны, фартук, кожаные ремни на руках и кожаные лапти на ногах, чтобы горячий уголь кожу не повредил. Лоб стянут кожаным широким ободком, чтобы волосы в глаза не попадали. Тело у него крепкое, мускулистое, красивое. Вера любовалась отцом, когда тот раздувал меха. Он ей виделся былинным богатырём, приручившим дух Огня.

Огонь служит ему. Он бушует, вырывается наружу обнимает языками оранжевого пламени тот предмет, который отец подносит к его пасти и гудит, беснуется от радости. Предмет становится красным, оранжевым, сине-фиолетовым. Отец улыбается, приглушает пламя, опускает предмет в чан с водой, стоящий рядом. Вода пенится. Предмет шипит, краснота уходит, проступает цвет металла.

– Ты – волшебник, тятя! – радуется Вера.

– Я – цыган, видящий и понимающий суть любого предмета, дочка. Я душу вкладываю в своё дело. И ты делай всё с любовью…

Слушая бабушкины рассказы, Аня переносилась в прошлое, видела дом, кузню с горящим огнём. Прадеда Матвея Будулаевича, вытирающего пот со лба. Немногословную прабабушку Устинью, развешивающую травы. Бабушкиных старших сестёр Лялю, Розу, Настасью, которые постоянно журили младшенькую егозу Веру за то, что та больше других похожа на отца и по характеру и по красоте.

– Цыганская кровь тебе покоя не даёт, Верка. Смотри, так и до греха недалеко…

– До какого греха? – Вера хмурилась, не понимая, на что намекают сёстры.

– Красивая ты больно, Верка. Коса смоляная, в глазах огонь – сгореть можно. На язык остра и не по годам шустра. Берегись. Не бегай одна. Обольстит тебя купец или барин какой… Ой…

– Хватит болтать, да беду кликать. Довольно того, что мы проклятие рода на себе несём, поэтому и в лесу живём, – ругалась Устинья. – Идите лучше работать.

Сёстры умолкали, боялись мать. Знали тайну рода, о которой Вере не говорили. Мала ещё. Пусть живёт, как птичка певчая до поры до времени.

Лялю первой замуж выдали. Уехала она с мужем в город. Следом Роза из родительского гнезда упорхнула. А Настасья замкнулась. Стала в лес надолго уходить. Дня по три домой не возвращалась. Вера удивлялась тому, что родители не волнуются за Настасью, не ищут её.

– Вернётся, не пропадёт, – отмахивалась Устинья. – Не приставай. Потом всё узнаешь, когда время придёт.

Материны ответы распаляли Верино любопытство, но приставать к ней с расспросами она не решалась. Знала, бесполезно. Уж если мать рот на замок закрыла, никаким ключом его не открыть. Нет таких ключей и отродясь не было.

В такие моменты Вера бежала на свою любимую солнечную поляну и пела, запрокинув голову вверх. Голос вначале у неё был тонким, робким, дрожащим. Но со временем укрепился, усилился, стал похож на шум водопада. Вера радовалась своим успехам, голосила во всю мощь.

– Ты зачем так надрываешься? – спросил её как-то отец. – Петь надо с душой, нежно, чтобы слова сердца касались, чтобы слёзы радости на глазах были. Слушай…

Ах, как он пел. Вера замерла, превратилась в слух. Отец пел цыганскую песню, слов она не понимала. Слова ей были не нужны, главным было состояние восторга, в которое она погрузилась. Ей хотелось, чтобы отец не прекращал свою песню, чтобы пел, пел до скончания века. Она сидела с закрытыми глазами, смотрела внутрь себя, в свою бездонную, бессмертную душу и видела радужные полусферы, которые сходились и расходились, переплетаясь в замысловатые кружева. Через эти кружева вверх пробивались языки беловато-синего пламени. Удивительный огонь не обжигал, а просачивался в каждую клеточку золотой медовой массой.

– Твоё тело – пчелиные соты. Чем ты их наполнишь, то и получишь потом, – услышала Вера голос отца и не сразу поняла, что он уже не поёт, а говорит ей, для неё. Наступил новый этап в её жизни – момент осознания себя.

– Я – пчела? – спросила она не открывая глаз.

– Ты – душа, одетая в тело, – ответил отец.

– Душа, – Вера улыбнулась и поняла, что они с отцом разговаривают без слов. Они слышат мысли друг друга. – Разве такое возможно?

– Да. Ты же сама это видишь, понимаешь.

– Это волшебство, магия?

– Нет. Это – реальность. Это дар, которым обладают люди. Но не все это знают. Не все понимают, что любой дар нужно развивать, чтобы не утратить его. У тебя есть ещё один особенный дар – дар любви. Не утрать его, не ожесточи своё сердечко, Верочка. Живи в ладу и мире со всеми. Это сложно, но возможно. Помни, ты – дочь Огневого цыгана Матвея и Устиньи травницы. Скоро жизнь твоя изменится, дочка. Вижу я парня, судьбу твою… Не простой он человек… хлебнёшь ты с ним горюшка, Вера, Верочка моя… – закрыл глаза, запел. А Вера заплакала. На сердце тяжело-тяжело стало.

– Зачем ты мне про горюшко сказал, тятя?

– Горькое время для всей земли наступает, дочка. Голод, разруха, война… Живи в лесу, Вера. Не уходи от нас…

– Не уйду я никуда, тятя, я ведь ребёнок ещё…

Было ей в ту пору десять лет. А через четыре года она встретила свою первую и единственную любовь…

Голубоглазый, светловолосый, высокий, с утончёнными чертами лица. Сказочный принц, не иначе. Смеётся, словно колокольчики звенят. Голос нежный, так бы и слушала всю жизнь. Говорит, словно на гуслях играет. Поёт соловьём. Истории необыкновенные ей рассказывает. Вера разомлела. Пошла с ним на луг. Забрались они на стог сена, чтобы к небу ближе быть. Лежали смотрели, как облака плывут. Не заметили, как ночь наступила. Он накрыл её своей одеждой, прижал к груди, коснулся губами губ. Огненная вспышка ослепила Веру, молния пронзила тело снизу вверх, заставив сердце бешено забиться.

– Это настоящая любовь, – шепнул он.

– Любовь, – повторила она и добавила. – Любовь – это дар, мой дар тебе.

– Принимаю твой дар, Ве-ера… Не забывай меня…

– А разве ты не останешься?

– Останусь, но не сейчас. Пока ещё не время. Но я обязательно вернусь к тебе…

– Буду ждать тебя вечно…

Он ушёл, а она ещё долго лежала с закрытыми глазами и вспоминала каждое мгновение, проведённое с любимым.

– Где ты была? – строго спросила мать.

– Я встретила свою любовь, – улыбка Веры красноречивей всяких слов показала Устинье, что произошло на самом деле.

– Как его имя?

– Михаил Юрьевич Лермонтов.

– Дурёха ты, Верка, – беззлобно сказала Настасья. – Грамоте учиться нужно, чтобы глупостям не верить. Лермонтов умер давным-давно, ещё до твоего рождения.

– Как умер? – Вера побледнела. – Он на мертвеца не похож был. Он живой и тёплый. Он меня ночью согревал своим телом.

– Что-о-о? – Настасья сжала кулаки. – Подол покажи, быстро… Кровь… Ма-а-ама…

– Не ори, – приказала Устинья. – Сделанного не воротишь… Всё по кругу, по кругу, по кругу… словно на карусели крутимся, а остановить её никак не можем или не хотим… Иди в баню, Вера, вымойся и попарься. Да платье выстирай, чтобы отца не огорчать… Хорошо, что его дома нет, а то бы… Иди, иди, что смотришь на нас?

Вера пошла в баню. Мысленно ругала Настасью за несносный характер. Думала, что сестра ей позавидовала, потому что у неё-то никого нет, не любит она никого, а у Веры – Любовь, да какая! Но когда через несколько месяцев округлился живот, поняла она, что любовь – это продолжение рода. У неё ребёночек родится, а у Настасьи нет. Будут ли детки у неё? Неизвестно. Она ведь никого к себе не подпускает, в лес убегает. А там кроме волков да медведей никого нет. Разве с ними на стоге сена полежишь и на звёзды посмотришь? Нет… Жалко ей Настасью…

Роды принимала Устинья. Вера вновь ощутила молнию, разрывающую её тело снизу вверх, подумала, что это Мишин дар любви ей вернулся. Он себе ничего не взял, всё ей оставил. А она теперь этот дар сыночку передаст с молоком до конца, до капельки…

– Мальчик здоровый, крепкий, цыганской породы. Это хорошо, – сказал отец, взяв малыша на руки. – Жить тебе долго и счастливо, Виктор Матвеевич Огневой.

– Тятя, ты зачем ему своё отчество дал? – удивилась Вера.

– Затем, что твоя любовь преждевременной была. Ты сама ещё ребёнок, Верка.

– Я уже мать, я…

Отец так на неё посмотрел, что она заплакала, поняла, тятя прав, бросил её Михаил Юрьевич. Сбежал. Скатился со стога и утёк водой в землю. Пусть так. Она не в обиде. У неё теперь Витька есть. Она его воспитывать будет в любви…

Молоко у Веры появилось сразу. Молока было много. Малыш наедался вдоволь и спал. Рос он спокойным, улыбчивым крепышом и почти не плакал. Его любили все. Даже замкнутая Настасья расцветала рядом с мальчиком, учила его разным словам, смеялась, когда он их коверкал.

– Солнышко в нашем доме светит и всем хорошо. Всем, – говорила Вера, целуя сына.

Михаил появился, когда Виктору исполнился год. Вера полоскала бельё на реке, увидела его отражение в воде, отпрянула, подумала – водяной. Он рассмеялся, прижал её к себе, зацеловал до беспамятства, повалил на траву, пронзил молнией снизу вверх и заплакал.

– Верочка, милая моя, родная, любовь моя единственная, прости, что раньше не приехал. Меня жандармы схватили, шпионом назвали, в тюрьму посадили, а потом по этапу отправили в Сибирь. А я сбежал из-под стражи. Бежал к тебе через горы и леса, через реки переправлялся. Не ел, не пил, не спал… Всё думал о том, как увижу тебя, как прижму к груди… Ошалел я от счастья, любимая моя. Глазам не верю, Ве-е-ра. Какая ты красавица несравненная у меня. Царица Шамаханская. Никому тебя не отдам. Не отпущу тебя. Здесь дом построим, заживём.

– Да есть у нас дом, Миша. Сыночек тебя заждался. Где тятя, где?

– Сы-но-чее-к??? – сердце Михаила заколотилось.

– Да. Витенька. Годик ему. Пойдём.

– Погоди, – он стёр испарину с лица. – Ты ребёнка родила? От кого?

– Как от кого? – она растерялась, губы задрожали. – Я только тебе дар любви отдала и твой дар до капельки себе взяла. Вот с той ночи всё и началось. Кроме тебя в наших местах никого отродясь не было. Мы тут одни живём.

– Одни? Людей не видите и ничего не знаете? – он побледнел Понял, что она говорит правду.

– Одни, одни живём…

– Сколько лет тебе, любовь моя? – он прижал её к себе, поцеловал в макушку.

– Шестнадцать скоро исполнится. Я уже взрослая. Сыночка родила.

– Господи, прости меня, – он опустился на колени, поцеловал Верины босые ноги. – Любовь моя вечная, Ве-е-ера, не отдам тебя никому.

Матвей и Устинья приняли Михаила сухо. Вопросов ему не задавали. Сразу поняли, что он за человек. Разрешили ему остаться ради дочери и внука. Знали, недолго гостить он у них будет. Так и вышло. Через неделю затосковал Михаил, стал Веру уговаривать уехать.

– Тебе учиться нужно, Верочка. Да и Витюше в городе лучше будет. Что ему в лесу делать? Смотри он какой у нас смышлёный. Соглашайся…

Вера сдалась. Михаил ей столько интересного рассказал про замки и дворцы, про театры, картины, книги и разные заморские сладости, что она засобиралась в дорогу.

– Тятя, мы с Мишей и Витенькой в город хотим поехать. Отпусти. Сёстры давно в городе живут и назад не просятся, значит хорошо там.

– Хорошо ли плохо ли там, нам неведомо. Скрытные они. Всю правду не расскажут… – Матвей Будулаевич нахмурился. – А обратно они не едут, потому что бояться меня…

– Тятя, что это ты выдумал. Мы тебя все любим. Ты у нас самый лучший. Отпусти. Благослови нас.

– Ой, Верка, Верка, что с тобой делать? Держать тебя смысла нет, убежишь всё равно. Кровь цыганская взыграет, – отец поцеловал Веру в лоб. – Судьбинушка у тебя тяжёлая, дочка. Но это твой путь. Иди по нему с любовью, сыночка береги.

– Будет трудно, возвращайся обратно, двери нашего дома для тебя и Витюши открыты, – сказала Устинья. – Помни всё, чему я тебя научила. Ступай с Богом, дочка.

Настасья обняла сестру, шепнула:

– Он тебя предаст, Верка, помяни моё слово. Он – плохой человек, чужой. Через язык свой пострадает и тебя переживёт… Недолго, правда… Ступай…

– Настасья, зачем ты такие слова мне сказала? – Вера расплакалась – Мне и без того тяжело, а ты…

– Я судьбу твою вижу, Вера, не реви. Я тебя жалею и предупреждаю, чтобы ты повнимательней была и не очень-то ему доверяла. Скоро дочку родишь, тогда мои слова вспомнишь. Ангела вам в путь. Живите в любви…

Вера шла рядом с Михаилом, который нёс на руках сына. Её душу переполняли новые чувства. Она думала о себе, как о птице, вырвавшейся из клетки, птице, летящей в неизвестную, прекрасную страну, чтобы там умереть. Почему в голову лезли такие мысли, было неясно. Ощущение свободы и беспредельности дурманило сильнее дурман-травы. Безмерная радость переливалась через край, разливалась цыганской песней, той самой, которую пел отец – тятя…

Новая городская жизнь представлялась Вере сказкой. Чего она себе только не напридумывала, а вышло всё не так. Михаил привел её с сыном в маленькую, узкую, как пенал комнату в бараке. Кроме них в таких же узких комнатах ютились ещё десять семей. Перегородки были такими тонкими, что любой шорох был слышен. Даже шёпотом говорить было невозможно, кто-нибудь из соседей обязательно в разговор вклинивался.

Пугала Веру вонючая уборная одна на всех и кухня, где кашеварили несколько хозяек одновременно. Бани не было. Вернее, она была но где-то далеко-далеко, без провожатого не найдёшь. Работала баня два раза в неделю. Один день мужской, один – женский.

– Миша, а где дворцы и сады, про которые ты мне рассказывал? – спросила Вера, уставшая от тесноты, вони и злорадства соседей.

– Верочка, всё будет, не сомневайся. Денег немного заработаю и дворец построю, – пообещал он. Она поверила.

Их дворцом стал маленький деревянный домик на окраине посёлка, который Михаил выхлопотал для своего семейства. Домик стал для Веры настоящим счастьем. Они одни. Кухню и туалет ни с кем делить не нужно. Михаил новые сказки ей рассказывает:

– Скоро я театр организую свой собственный и главную роль сыграю, а ты будешь в первом ряду сидеть и гордиться мной. Будешь?

– Конечно буду, Мишенька.

В день премьеры у Веры начались роды. Она родила девочку. Михаил дал дочери имя Аделаида. Сказал, в честь бабушки дворянки. Пообещал отвезти их в фамильное имение, когда появится возможность. Сейчас нельзя. Сейчас он занят на строительстве канала Москва-Волга.

– Зачем канал нужен, Миша?

– Верочка, несмышлёныш ты мой, все-то тебе объяснять приходится. Но это и хорошо. Я за тебя в ответе, потому, как старше тебя на целую жизнь.

– Как это?

– Тебе четырнадцать было, когда мы с тобой встретились, а мне – двадцать восемь. В два раза больше. Я целую жизнь прожил без тебя. Зато теперь мы не расстанемся с тобой никогда. Веришь?

– Верю, Миша. Так зачем канал-то нужен.

– Канал – уникальное гидротехническое сооружение, которое соединит две реки Волгу и Москву-реку и превратит Москву в порт пяти морей. Представляешь, в пять морей можно будет из столицы отправиться.

– А в какие моря-то?

– В Балтийское и Белое на севере. В Каспийское, Чёрное и Азовское на юге. Корабли по каналу пойдут. Мы с тобой обязательно поплывём на одном из них. Представляешь, я – капитан в белом кителе и фуражке, а ты на палубе в кружевном наряде белом. И детишки наши рядом. Красота.

– Какой же ты у меня замечательный человек, Миша. Какое счастье, что ты мне дар своей любви передал. Люблю тебя, мой ненаглядный. Люди завидуют нашему счастью, видят, какая мы прекрасная пара. Жить мы с тобой будем долго-долго. Я знаю, что так и будет…

Аделаиде исполнился год, когда к ним пришли сотрудники НКВД2 с повесткой на арест Михаила и обыск квартиры. Вера чуть не уронила дочь, которую держала на руках. Аделаида была очень неспокойным ребёнком и умолкала только на руках. Ни на миг её нельзя было оставить. За день Вера так выматывалась, что падала без сил, а Михаил работал с утра до позднего вечера. Кроме основной работы на канале он руководил драмкружком, проводил совещания, был в гуще событий. В свои дела он Веру не посвящал.

– Не нужно тебе это знать, Верочка. Не забывай, какое время сейчас сложное. Враги кругом. На канале много заключённых, ты же знаешь. Нужно быть готовым к любым провокациям и ничего не бояться. Прийти могут в любой дом, в любое время…

Пришли к ним. От страха у Веры ноги подкосились. Михаил обнял её, сказал спокойным, уверенным голосом:

– Не верь никаким наветам. Бабьи сплетни не слушай. Ты – моя единственная настоящая любовь, моя Ве-е-ера. Я скоро вернусь. Жди. Знай, что я невиновен.

Его увели. Вера опустила дочку на пол и заплакала. Аделаида уткнулась ей в колени и тихонько заныла. Витюша гладил мать по руке, повторяя слова отца:

– Ты – моя единственная настоящая любовь, моя Ве-е-ера…

Сколько времени прошло, она не помнит. Осталось только состояние опустошённости и безысходности, пропал слух, притупилось зрение. Она летела в чёрную дыру и не пыталась сопротивляться.

– Мама, Аля заснула на полу, замёрзнет, – голос сына вернул Веру в реальность. Она вздрогнула. Увидела маленький комочек у ног.

– Божечки, девочка моя. Витюша, а ты почему не лёг спать?

– Тебя жалел. Не уходи от нас. Мы маленькие, нам мамка нужна.

– Да я и не собираюсь от вас уходить. Чего ты удумал?

– Ты ушла, я видел. Я звал тебя, а ты смотрела куда-то и шептала страшные слова. Я не запомнил.

– Деточка ты моя родная, прости. Я больше не буду, честно, честно, – Вера поцеловала сына. – Хороший ты мой, спасибо, сыночек…

Вера поняла, что ей надо жить ради детей. Нужно думать, что Михаил просто куда-то уехал, исчез на время, как после их первой встречи. Она его дождётся, и всё у них будет хорошо…

Прошло несколько дней. Женщины у колодца стали Веру сторониться. Кто-то пробубнил ей в спину: жена врага народа… Вера не обратила внимания. Сделала вид, что не слышала. Запретила себе реагировать на слова и косые взгляды. Она ни в чём не виновата. Мишу оправдают.

Ночью Вера просыпалась от скрипа половиц, словно кто-то ходил по дому. Она приподнималась и тихонько звала:

– Миша?

Ответом была зловещая тишина. Оттуда, из этой тишины просачивались в подсознание Веры обрывки их разговора с Михаилом:

– Обходи стороной Ксению Мурашко. Она грозилась тебя серной кислотой облить.

– За что? Чем я ей не угодила? Я и знать-то её не знаю, Миша.

– Зато она тебя знает. Следит за тобой.

– Зачем это? Что я за птица такая важная, чтобы за мной следить?

– Ты – жена моя законная, соперница для неё. Хочет Мурашко нашу крепкую семью разрушить и детей без отца оставить. Хочет, чтобы я с ней жил, а тебя бросил.

– Да разве так можно? Это же грех большой. Бог её покарает.

– Несмышлёныш ты мой родной, эта дамочка про Бога забыла давно. Ей мужик нужен работящий. Она на меня глаз положила и своего добивается любой ценой. Я сопротивляюсь, к совести её взываю. А она меня за советскую власть агитирует, к беззаконию и анархии склоняет…

– Ой, что делается в мире, Миша.

– Ты, Верочка, думаешь, наверно, что в лагерях воры да убийцы сидят? Ан, нет. Честных людей там больше. Учёные, литераторы, музыканты, люди дворянского сословия, офицеры, вроде меня. Я тебе потом всё подробно расскажу. У меня ведь отец золотоискатель. Много золота добыл, мне оставил наследство во Владивостоке. Да не смог я доехать туда… Ладно, спи, потом всё тебе в подробностях расскажу…

Не рассказал. Арестовали. Хорошо хоть расписаться они успели, а то ведь она и не жена была, а сожительница. Так её в бараке соседки называли. Их слова больно ранили Верино самолюбие, но она вида не подавала. Помнила просьбу отца – любовь ненавистью не губить. Да и Миша просил язык за зубами держать, никому больше про их отношения ничего не рассказывать. Она молчала. Вспоминала немногословную свою матушку Устинью и благодарила её за уроки мудрости и терпения.

После ареста Михаила Вера частенько слова сестры Настасьи вспоминать стала и с горечью думать о том, что сестра-кликуша беду, таки, накликала… Хотя понимала, что Настасья здесь ни при чём. Вера сама свой путь выбрала, сама за Мишей побежала, словно он её приворожил. И что теперь? Как жить? Деньги пока есть у неё, а потом как? В лес вернусь…

Сердце заныло. Останавливал ведь тятя, уговаривал, а я упёрлась, хочу и баста… Зачем ушла? Зачем? За мужем, за любовью, за сыном и дочкой… Господь мне поможет выжить и детей поднять. Ой, да что это я? Мишу выпустят. Он хороший. Он не виноват ни в чём. Я верю, верю…