Читать книгу Стрекозка Горгона - Елена Гостева - Страница 16

Во все родовые тайны понемногу посвящали Таню родная бабушка да бабушка Сержа – Глафира Ивановна.

Но не только тайны своего рода интересовали девочку. Понравилось ей бывать в таборе, и там больше всего привлекала Пелагея – пожилая цыганка, к которой все испытывали почтение. Что-то мощное, грозовое, как предвестие бури, чувствовалось в этой женщине, но при этом была и власть, умение бурю грозную на цепи держать. Приходя в табор, Таня безошибочно могла указать, в какой из кибиток иль палаток сидит сейчас Пелагея, ни у кого не расспрашивая. Силу, исходящую от цыганки, Таня чуяла, как продрогший человек на расстоянии чувствует тепло от печи, и тянулась к ней. И цыганка приглядывалась к племяннице Кхамоло. Разговаривала с ней ласково, понемногу стала допускать и к святая святых её тайн: не выгоняла, когда нужно было осмотреть хворого, позволяла наблюдать, когда разводила огонь в очаге и варила какое-то зелье, нашёптывая над ним непонятные слова, рассказывала об одном, о другом, обучала помаленьку. И уже лет с семи девочка могла недуги распознавать, запоминала, какими снадобьями и заклинаниями лечить их, могла уже помочь женщинам в родах, и, что более всего удивляло даже Пелагею – могла безошибочно сказать беременной, кого та носит: мальчика иль девочку…

Не все в таборе по-доброму принимали маленькую дворяночку, как, к сожалению, и её тётю. Это ведь уездное общество считало, что Анастасия опозорила себя и весь род, а цыгане, наоборот, её дворянство ни в грош не ставили, были убеждены, что Кхамоло себя унизил браком с женщиной чужой крови. И что им до её дворянства? Да будь она хоть королевских кровей, отношение цыган не изменилось бы. Лишь со временем, видя успехи племянницы в ворожбе – что считали исконно цыганским даром – признали, что Настя в таборе неслучайно появилась. И после уже не хотели признавать, что в Тане, и, стало быть – в Насте, нет цыганской крови, говорили: «Не может такого быть, чтобы прирождённая колдунья-шувари родилась среди другого народа».

Но уважение цыган пришло не сразу, его пришлось завоевывать. Девять лет Тане было, когда она в таборе нешуточный скандал устроила. Не могла не устроить, потому что в тот раз молодая цыганка тётушку крепко обидела. Как бывало в других местах, Таня не знала, а на этом лугу, их, целищевском, у тёти всегда было привилегированное место, они с Кхамоло разбивали свой шатер на лучшем месте, рядом с березками, чтобы и ветер их не касался, и чтобы, откинув полог, можно было на солнце и на реку любоваться. А в тот раз, по весне, когда тетушка с детьми переехала в табор, на её любимой полянке разбивал шатёр Баро. Кхамоло не стал спорить – это была прихоть беременной жены Баро. В цыганском обществе, конечно, жёсткий патриархат, власть мужчин, однако желания беременной исполняются неукоснительно, это – закон. Кхамоло ставил палатку в центре табора, рядом с отцовской, что ему самому казалось неплохой заменой.

К тому времени, когда Таня с братьями Лапиными приехали, Анастасия Павловна не пришла ещё в себя от унижения и раздумывала, не покинуть ли табор вообще. Кало и Сеня были в растерянности, не знали, что лучше, но и они были обижены. Тётя ничего не объяснила, но Таня сразу же ощутила, что та испытывает, и это её возмутило. Как это – на целищевском лугу тётя, дочь владельца, не смеет выбирать лучшее для себя место? И она, сжимая хлыстик в руке, по-хозяйски направилась к березам, мальчишки – следом. Не здороваясь, резко спросила:

– Барко, кто тебе позволил здесь шатёр свой ставить? Не знаешь, что ль, что это место моей тёти?

– А, Таня, ты? – приветливо и немного смущенно отозвался молодой цыган. – Жужа захотела. Ей сейчас на солнце вредно бывать, вот мы и выбрали место в тени.

Из-за повозки выплыла и сама Жужа – красивая, яркая цыганочка, но слишком уж самодовольная. Бросился в глаза её большой живот – о беременности Жужи Тане не успели сказать. Впрочем, на самом-то деле живот её пока не был столь большим, как та выставляла. Девочка (всё ж она была хоть и маленькой, но – женского племени) дога далась, что цыганка завязала на животе несколько узлов, спрятала под верхней юбкой, а теперь выпячивает, красуется. Однако то, что Жужа в положении, было бесспорно, и это меняло дело. В том, чтоб уступить место беременной, нет ничего унизительного. Вопрос лишь, как уступить? Одно дело, если Баро попросил, иль, если тётя сама ему предложила. Но Жужа, а следом и её муж не сочли нужным хотя бы пару слов сказать. Тётушке просто указали, что до её мнения здесь никому дела нет. А вместе с ней унизили и дядю Кхамоло, хоть он и не желает этого замечать.

– А что, Баро, нельзя было сделать по-хорошему, нельзя было сначала с тётей поговорить? – тот не знал, что ответить, перевел взгляд на жену.

– С кем говорить? Зачем? – высокомерно хмыкнула она. – У нас, девочка, свои порядки. Мы постоянно в таборе, а твоя Настя только сегодня объявилась. Она дома, чай, на мягких перинах спит, а у меня их нету. Так хоть здесь место получше займу. Не нравится ей, так пусть в теплые комнаты свои возвращается.

– А это не тебе решать! – прикрикнула на неё Таня. – Моя тётя живёт и будет жить там, где сама пожелает. – Таня увидела, что вокруг них собираются другие цыгане, подошла и тётя, и она уже не для Жужи, а для них, зрителей, громко произнесла. – Если не хотите считаться с тётушкой, то скажу деду, чтобы вообще всех вас отсюда выгнал. Сегодня же! Луг этот всё же наш, не забывайте!

На цыганок угроза её, похоже, подействовала – они сроднились с кочевой жизнью, однако быть выгнанными с привычного места, что случалось в других краях, не очень-то хотелось, стали перешёптываться. Вмешалась сама тётя:

– Танюша, не надо ничего никому говорить. И вообще, оставь всё это. Оставь, пойдем отсюда…

Девочка и сама видела, что следовало б остановиться – всё ж на сносях цыганка, да у прямство не позволяло – очень уж высокомерно та себя вела. Такой позволь хоть раз унизить себя, а уж она сама превратит это в норму. И недостаточно Таня была опытной, чтобы уметь, сохранив лицо, завершить скандал: раздумывала, что бы сказать. Жужа, которая тоже ни в чём не желала уступать, облегчила задачу: хоть и была лет на десять старше Тани, но не похоже, что умнее. А уж упрямства в ней, пожалуй, и поболе заложено, чем в маленькой дворяночке. Она, бесстыдно выпячивая живот, ласково, как это могут цыганки, угрожая кому-нибудь, пропела:

– Ну что ты расшумелась, девочка? Смотри, наворожу тебе в мужья самого страшного, злого, что жизни своей не рада будешь! Иди отсюда, не мешай. – потом, кинув высокомерный взгляд на Анастасию, со смешком добавила. – А твою тётушку не обижает никто, зря волнуешься. И считаться с нею будут, если докажет, что не бесплодная. А то сколько лет замужем, а родила лишь двоих и остановилась! Цыганка за такой срок уж пятерых, а то и семерых бы на свет произвела!

Таня почувствовала, что именно этого упрёка и боялась тётушка больше всего, что слова Жужи для неё – как пощечина, которую не забыть вовек. Тётя и сама переживала из-за того, что больше ей Господь не даёт детишек, цыганка нахальная как раз по самому больному месту ударила. И ещё девочка уловила, что почти все женщины, собравшиеся вокруг, согласны в этом с Жужей: кто – то ехидно усмехнулся, кто-то искоса взглянул на Анастасию – с вызовом, презрительно! «Да здесь вообще заговор против тёти!» – ужаснулась Таня. И обида за тётю придала решимости.

– А ты сама не рано ли возгордилась, милая? Не рано ль нос свой задирать начала? – набросилась она на Жужу. – Моя тётя двоих сыновей родила – прекрасных сыновей, а ты ещё – ни одного! И НЕ РО-ДИШЬ! – это слово Таня произнесла чётко, громко, вкладывая в него всю свою силу, и повторила. – Не родишь, пока не попросишь прощения у моей тёти!

– Да что ты такое говоришь-то, Таня?! – ужаснулся кто-то из цыганок. – Опомнись!

– Опомниться?! Я иль тётя моя унижали хоть одну из вас, как эта… дура? – (ей хотелось подобрать какое-то более оскорбительное для Жужи слово, но на ум больше ничего не пришло) – Не сможет она родить, сей злобе Господь не позволит над тётушкой моей измываться да и над другими людьми тешиться!

Жужу слова девочки испугали, но меньше, чем других цыганок – Баро взял жену из другого табора, и про то, что в сей маленькой дворяночке и сама Пелагея видит достойную ученицу, она еще не знала. Скривила насмешливо рот, стала копаться в каком-то мешочке, что лежал в телеге. Таня догадалась: ищет порошок заговорённый, который вслед недоброму человеку бросают, чтобы себя от сглаза и злых заклятий уберечь.

– Иди отсюда, с глаз моих прочь! – приказала Жужа. Голос её звучал твёрдо, но руки и ноги уже подрагивали, с мрачным удовольствием отметила про себя её маленькая противница. Жужа подняла руку, чтобы кинуть порошок в глаза Тане, и с её губ вот-вот должно было слететь грозное проклятье.

Но Таня была не просто в гневе, а в ярости, ярость же придает силы, и она – маленькая, но уверенная в своем превосходстве! – взмахнула рукой снизу вверх, по направлению к цыганке. И поднялся ветер – мощный, бешеный! Весь порошок, что бросила Жужа, её же лицо и осыпал. Более того, ветер задрал вверх широченные юбки молодой цыганки, обнажая её ноги и то, что повыше. Испуганный Баро с криком бросился между Таней и женой, стараясь заслонить свою разлюбезную, но Таня ещё раз взмахнула рукой – молча, без всяких заклинаний, поскольку подходящих заклинаний и не знала – и цыган был сбит с ног, отброшен к кибитке. К зрителям ветер был добрее – юбки других цыганок лишь чуть шелохнулись от его дуновения.

Раздались испуганные крики, мать Баро кинулась перед Таней на колени:

– Остановись, Таня, остановись! Никто твою тётю не будет обижать, ничего худого ей не сделаем, только остановись!

Виновница всего этого, Жужа, побелевшая настолько, настолько позволяла смуглая кожа, отшатнувшись, прижималась спиной к кибитке и обеими руками ухватилась за её поручни. А Тане остановить себя было уже непросто, её ярость была не удовлетворена.

– Ну что? – требовательно вопрошала она. – Ещё какой-то порошок иль проклятье в меня бросишь?! К тебе же всё и вернётся!

Разъяренная маленькая ведьмочка готова была нанести Жуже ещё удар, сверкала глазами, наступая на неё. Но неожиданно почувствовала, как её сзади обхватили чьи-то руки. Хотела освободиться, но руки были сильными, и они резко развернули её. Серж! И он тоже был гневен, он был недоволен ею, Таней!

– Что ты вытворяешь?! – кричал он. – Неужель не стыдно?!

Она привыкла Сержа слушаться и теперь недоуменно хлопала глазами, соображая, за что ей должно быть стыдно, что плохого она сделала. А тот отчитывал:

– Что за спектакль ты устроила!? – Так как Таня не делала попыток вырваться и не спорила, лишь смотрела на него ошарашенно, то Серж успокаивался и сам, заговорил негромко, но укоряюще. – Ты же столбовая дворянка, а ведёшь себя… даже не знаю как, слов не подобрать… Поедем отсюда, хватит… Юрик, лошадей веди!

Опомнились и цыгане, засуетились, заговорили разом, заахали, заохали. «Молодец, Серёжа, увези Таню, мы тут сами разберемся». Кто-то из женщин осторожно отцепил руки Жужи от кибитки, обняли её, успокаивая, а та не могла опомниться, лишь икала – это заклинание, что она хотела произнести, в горле застряло. Серж ещё крепче обнял Таню, прижал к себе, поглаживая тихонько. Юрик и Сеня привели коней, он приказал:

– Положите коня!

Когда конь опустился на землю, Серж, не выпуская подружку, сел в седло, усадил её перед собой. Поехали, Коля вёл в поводу Танину лошадь. А Таня напоследок еще успела бросить мстительный взгляд на Жужу и звонко крикнула:

– Не родишь, если перед тётей не извинишься!

Серж, прижимая её покрепче к своей груди, процедил сквозь зубы:

– Прекрати безобразничать, прошу тебя, не позорься!

Таня не ответила – ну, не воевать же ещё и с ним впридачу! – лишь упрямо опустила голову, закусила губу. Мальчики тоже поначалу были насупленными, тревожными, обмозговывали ситуацию. Какое-то время ехали молча. Но вот Коля, оглянувшись на взбалмошную сестричку, слегка хихикнул. Наверное, они переглянулись с Сержем, и тот тоже прыснул, а Таня отвечать на улыбку не желала. Подумала: «Ну вас всех, я тётю защищала, а мне заявляют, что это – стыдно!» Потом Серж снова тихонько засмеялся и сказал уже доброжелательно, примирительным голосом:

– Ну, ты и фурия, Тань! Я такого никак не ожидал!

Колька тотчас отозвался:

– Точно – фурия! Медуза Горгона! Я, когда мифы читал, не мог вообразить, на кого фурии похожи. А чего придумывать, когда у нас под боком своя есть!

И захохотал. Причем, каждый раз, когда оглядывался на обиженно сжавшую губы сестричку, хохотал всё громче. А за спиной у Тани трясся от смеха Сергей. Наконец, братец выдохнул:

– Ой, не могу больше. Давай остановимся, а то из седла вывалюсь. – И съехал с тропинки, спрыгнул с лошади, сразу же упав на траву и продолжая смеяться.

– Встань, прими-ка нашу Горгону, а то я боюсь ей свободу предоставлять. – Попросил Серж. (О, сколь же ехидным был его голос!).

Коля вскочил, взял Таню на руки, но не удержался, со смехом снова повалился на траву. Правда, при этом умудрился не ушибить её, не поцарапать – и она упала, но ему на грудь. А вот уже и Серж, хохочущий, рядом по траве катается. Танин крик: «Да выпустите же вы меня, вредины! И хватит смеяться надо мной!» – мальчишек развеселил ещё больше. «Это мы-то – вредины!?» КалО руки свои разжал, но не потому, что её послушался: просто у него уже не было сил её держать от смеха, точнее – от идиотского ржанья. И вот два ненормальных фронтера-понтера, как бабушка Сержа иногда мальчишек называет, катаются по траве, ржут, а Таня сидит меж них, обиженно поглядывая то на одного, то на другого. Однако смех всегда заразителен, и она сама хмыкнула, спросила саркастически:

– Ну и что столь смешного вы нашли? По-моему, смешнее и глупей, чем вы сейчас, никого и ничего быть не может.

А потом их догнали Юрик и Сеня, и тоже не могли ничего лучшего придумать, как соревноваться в том, кто ржёт громче. Мальчики не говорили, лишь выдавливали из себя: «А как она, а!» «А он-то!» «А я лишь подумал, как тут…!» «А я глазом моргнуть не успел!» Таня с каждым их возгласом убеждалась, что сумела произвести в таборе немалый переполох, настоящий фурор.

Отсмеялись, и Серж задумчиво спросил:

– Коль, как думаешь, Тане теперь ничего не угрожает? Мстить Жужа иль её родня не станут?

– Этой Горгоне-то?! Не-а, и пикнуть не посмеют! – И снова захохотал, но негромко, из последних сил, потому что и так в животе от смеха колики начались.

Сеня с Юриком, уехавшие из табора позднее, подтвердили – там все были донельзя напуганы. Мужчины обмолвились, что зря Баро на поводу у жены пошел, женщины перед Анастасией Павловной лебезить начали, так что смотреть даже неприятно, уговаривали Жужу, чтобы она прощения попросила, поскольку сама ведь непочтительно себя повела, но та пока упрямилась…