Читать книгу Деточка. Потерянный рай - Елена Грэг - Страница 2

Зеркало, зеркало на стене,

Кто всех прекрасней в этой стране?

…

После… После фиолетовой лестницы… Режет маленькие глаза резкий запах в привокзальном подъезде.

‒ Чего боится лапочка?

‒ Крана, экрана, вампочки!

Устают сгибаться-разгибаться, карабкаясь по скользким ступеням, стеганые сапожки. Еще не отбегали свое по усыпанному снегом и палочками скверу – простыла бурая скамейка, не приглашает садиться. Еще стоптаются о пыльные ледышки в песочнице – уснула ржавая горка, стертые варежки не поцарапает. Теперь вот сердито стукаются о барьеры бетона, стараются не прозевать вонючих луж и вылезших из фиолетовой лампочки теней. Крепче стиснуть хвост маминого пальто, выдернуть новый снежок меха ‒ сделать лисичку. Как-то долезть до пятого этажа, кулем с мукой ввалиться в общий коридор с лохматыми обоями и убегающими вверх потолками, споткнуться о соседский склад коробок и ящиков, выпросить щелкнуть замком на двери комнаты. Из зеркального, почти в пол, окна весело видна спешащая площадь с бессонными поездами, линялыми демонстрациями, мерзлыми трамвайными остановками. Снежинки в лицо, кусачие ворсинки шарфа на губах, пухлой капустой платок прикрывает легкую не по сезону куртку. Ни за что не передавать маме совет борщистых щек достать новую…

После комнаты… В общей квартире, подальше от кухни, запретной, общей – не ходить, не шастать в тараканьей заразе, не надоедать соседям – общая комната – наша. Наконец воскресенье: дождаться встречи двух стрелочек на причудных, из южного дома, часах – покажут диснеевские! Яркие, настоящие, выскакивают из блестящего экрана. Можно потом и самой нарисовать на маминой перфокарте – будут спасать пахучий ацетоновыми фломастерами город. Покрасуются в кармашке тетради с секретиками, подождут следующего раза. Все ли верно запомнила, проверю через неделю у телевизора – большого, выпуклого, посередине, чтобы всем места, ‒ там, где раньше вешали простыню. Противно молочный, в синяковых пенках от изоленты, филь-мо-скоп ‒ напоминает скальп: со скрежетом шумит, хрипло нашептывает, опять скукожил пленку, не напасешься, – уже не стесняясь страха, схватить маму за руку. Можно и ночью тихонько, чтобы поменьше скрипели ребра дивана, – под мягкое крылышко, отпихнув сонную сестру. Вместе весело шагать – точно про нашу комнату, где за сморщенным столом сделать наперед уроки, ждать ужина, припрятать крошки в придирчивую ладонь – помочь маме, сбегать за желтоватой ванночкой через соседский склад, в другую комнату – папину. Жесткая пенальная кровать, тумбочная табуретка, ящик с чертежами и инструментами, холодок от голубино-сигаретного балкона. Не ходить, не шастать: на честном слове ржавые перила, антисанитария – не проследить, как покидает тусклый двор одинокий снеговик.

После первой школы… Грузно угрюмиться за холодными, с острыми шпилями, воротами. Огромное крыльцо, шершавые деревяшки на раскатистом полу, странное эхо живет только в сквозняковых коридорах и никогда не возвращается в запертую комнату. Бережной стопкой, подальше от аккуратного локотка ‒ пенал с лысой головой и обведенными от скуки буквами про учебу, чиненные ножом и папой карандаши, промокашки в тетради. Тихонько поддеть пальчиком черточку: забыла стирку и не попросить у таскающей оладьи из лукавого фартука соседки. Задребезжит колокольчик – повыталкаются к закрашенным шкафчикам раздевалки, похватают кто зимние ботинки вместо вспотевшей сменки, кто за уши шапку, кто тайно привязанного щенка. Доволен переполохом двоечник из далекого общежития: подмигивают и разбитый нос, и кляксы на форме, и задорная стрижка под машинку, и такая же – у мамы. Тоже подмигивает, потешно замахиваясь сосисочной сумкой.

После подмороженного вечера – скучноватая встреча с первым ре-пе-тиционным залом. Пусть выговаривает тяжелое слово мама, записавшая на бальные танцы: модно, недорого, в шаговой доступности, профилактика нарушений осанки. Широким окном, зорким глазом великана глядит зеркало – чудесное, сказочное, большое ‒ никогда такого не было. В нем насуплено сутулится девочка: не нравятся белоснежным носочкам черные чешки, натягивают улыбку на зефирные щеки туго заплетенные колоски, кто выдумал уколы шпилек?.. Хлесь – больно указкой по невыгнутым коленкам химия в засушенном трико – тренер. Почему каракатицы, жирные дылды, группа здоровья? Что не так с цветастой, еще садовской, юбкой? Через день в зеркале уже – как надо: чудно воздушная, остро накрахмаленная, из дефицитных розовых ленточек: глаз не сомкнула, в кровь сколола все пальцы ‒ мама. Не складываются в слова, стыдно путаются буквы в тетради – тянуть носки веселей, надежней. А еще – чутко слушать музыку, проговаривать такт. Внимательней, четче, резче – два шага звено, закрытый променад! Ничего не упустить, все запомнить – как считалочку, как пятерошный стишок, как заклинание.

Через месяц научилась правильно улыбаться, кланяться, подбирать живот ‒ та, что в зеркале. Вытянулась, постройнела, формируются подходящие ножки – так говорят. Значит, подходят быстро, ходко, когда надо – помогают, а еще – не ходят, не шастают. Погладила холодной рукой химия в трико – поставила в пару. Какое счастье иметь партнера ‒ редкость, большая ответственность! Не ватрушную толстушку, притащила мама за потную руку – мальчика, черноглазого, худенького, настоящего! Еще сильнее тянуть носочки, выше забрасывать ногу, струйно выпрямлять спину – не бояться хруста! И тихонько щипать бок озорника: вертится на шарнирах, противный чертенок, по залу носится, смеется, не хочет слушать ни музыку, ни тренера, ни гладко причесанную девочку в зеркале.

Через весь город, на перекладных – трамвае и двух автобусах – на первый конкурс. Липнут от горькой помады губы, жжется тушь на сияющих от волнения и ветра глазах, в целлофановом чехле – расшитая блестками юбка из пионерских галстуков: костьми легла – за ночь сшила. Надо выделяться на фоне кособоких и неказистых – не опускать уголки, ярче искриться, судьям подмигивать. Затаила взволнованный комочек, кольнуло что-то под кофточкой – больно и сладко – не разобрать. Скованные морозом пальцы, оттоптанную ногу, орущего контролера – все забыть, впиться ногтями в чертенка. Свист, визг, топот – отключить, доверять только музыке: она выведет, не обманет. Уже твердо выверены движения, грациозно ступает, мило опустив ресницы, девочка: они смотрят, восхищаются! Затейливым вывертом поклон, благосклонные судьи подмигивают, оглушают аплодисменты – первое первое место. Залпом заглатываю шквал: мокрую щеку мамы, завистливые каблуки кособоких, «лапочка», «милашка» ‒ чужих тренеров. Вот что значит ‒ ликуют. Теперь понятно, как это – умиление.

Легко, струйно, уверено – влетаю в раздевалку, не успела увернуться круглая сестра – полетела на пол. Нечего зевать, ворона нерасторопная! Не надоедай, не путайся под ногами – спешу напоследок заглянуть в зеркало: до чего хороши напомаженные скулы, ресницы, тонкая талия под пионерскими галстуками – они смотрят, восхищаются! Уже за надежной дверью забраться под плед, под скучные новости слизывать сахарную пудру с добродушных пончиков, вспоминать грустный в моросящем снегу уличный лоток. Громоздит ящики железоскалый сосед, рычит ржавый кран в ванной – все равно они смотрят, восхищаются!

И уже после традиционных триумфов, череды первых мест на школьных – районных – городских конкурсах ‒ бьющие в лицо вспышки прожектора. Другая сцена ‒ в просторном зале нового клуба, того, что котируется, один из лучших. Запастись хлестким от бешеного ритма воздухом, чтобы не потеряться в стремительном потоке звуков. Ударяют в виски, пульсируют разрядом в сердце. Погрузиться глубже …и раз! Ча-ча-раз-два-три! Ча-ча-раз-два-три! Держать такт, держать локоть в изящном сгибе, держать под идеальным углом голову. До судороги в шее, до перехваченного спазмом дыхания.

‒ Держать ‒ гордая испанка! Почему опустила? А как же тореро? ‒ это сверкающий лысиной и улыбкой, в облегающем брюшко жилете, в бархате бабочки ‒ новый тренер.

Ослепляющий зеркалами мир, где нет места отяжелевшим. Мы, угловатые девочки с испуганными глазами, накрашенными заботливыми мамами, восторженно следим за теми, кто на несколько лет раньше ступил на путь молодости и красоты. Выездные в недосягаемую Прибалтику чемпионки. Они привозят розовые очки, мягкие тапочки-звери и ботинки на тракторной платформе. И главное ‒ атласные туфли нужного размера, струящийся калейдоскоп страусиных перьев ‒ колышется волнами на бальных платьях.

Помню стразы, ударяющие жаром софитов, цепкие накладные ногти кислотных оттенков, запах экзотики автозагара, лака «Прелесть» и невозможно взрослого парфюма. Мы называем их «большими девочками»: плывущая в танце грудь, песочные часы талии, лоснящийся, какой-то мясистый, рельеф мышц. А у меня ‒ руки тонкие, болтаются на шарнирах вздернутых плеч плеточки, почему-то стыдно смотреться в затейливое трюмо ‒ беспощадного судью в раздевалке.

Стыдно ‒ мне, но ведь есть глаза, суженные, жалящие, готовые отдать все на свете за эти плеточки. И за узловатые коленки, от худобы вылетающие из суставов. Значит, когда-нибудь будут и после меня, как после больших девочек, собирать трофеи: оброненные перышки, ноготки, блестки, стразы.

Подходит только новое слово – мемориал – для гордого музея этих находок: соорудила в верхнем ящике стола, старательно не замечая недостойные трещины. Отодвинула сестрину коллекцию жвачных наклеек и даже мамы-папины дипломы – готово, немытыми лапами не трогать, не брать без спроса! Когда-нибудь буду вспоминать, как начинала звездный путь красивая-богатая-знаменитая! Появилась и священная кассета для неподобающе старого магнитофона – оттачивать танцевальные движения у подсвеченного вокзальными огнями окна. Держать такт, держать изящный локоть! Неустанно кружусь, шаловливо дрыгаю ножками, грожу истонченным пальчиком воображаемым зрителям. Под окрыляющую музыку, в импровизированном костюме – еще южном платке с люрексом – громко, смело, забыв о приоткрытой двери. И – долгожданная награда: оглушительные хлопки мамы, аппетитное похрустывание сестры. Пригласили полюбоваться и папу: почти не спит в своей комнате, наверняка придет и на конкурс – тоже хлопает, вот-вот приобнимет, называет торбами ‒ меня и пухлую любимицу. Сдержались, не полезли вверх дрогнувшие мамины уголки…

И все время так беззаботно легко, так возвышенно чисто, понятно, спокойно! Школа ‒ тренировки – школа – тренировки ‒ доверенное выступление на республиканском чемпионате. Нравится канифольный лоск вылизанного паркета, нравятся иностранные слова выездных пар, нравится благосклонная лысина тренера. Живо поддакивает маме, пересчитывая американские деньги за индивидуальные занятия. Разве не под стать мои резиновые жилки, вытянутая лебединая шея, костистые ключицы? Неправильные стопы ‒ натренировать, исправить! Не хватает гуттаперчевой гибкости – подождем-увидим… Поджала обветренные губы, вспыхнули гордые искорки – пусть тренируется, целеустремленность выдержит, будет и новое платье: закажем у профессиональной портнихи.

Поздний вечер – разобрали в чопорном, с душистыми вешалками, гардеробе прибалтийские пуховики, маслянистые дубленки, разъехались в вымытых до блеска кожано трескучих салонах большие девочки, их бизнес-папы, тренер. Брошена промозглая остановка, пусто в резных стекольных узорах трамвая. Никого, кроме нас с мамой, бок о бок одинаково заиндевелые ‒ куртка болотного цвета, мешковатого размера подешевле и пальто с ободранным мехом, рука в руке ‒ замерзшие ладошки. А все равно струйно выпрямилась: забыла застиранный безразмерный халат, почаще постукивает каблуками тапочек на общей кухне. Погромче бы крикнула и на сумасшедшую соседку – ту, что с непонятным волчьим билетом, безнаказанно исполнит угрозу – обварит нас с сестрой кипятком…

Почему-то вспомнилось: еще до танцев, манящий свет на пожелтевших обоях, строгий глаз сумеречного окна, бессонные гудки. Не прокрасться в комнату засаленному пыльному полу общего коридора – запертая дверь защищает надежно, бойко. Не оглушить и свирепому рыку свернутого шатким соседом крана в облупленной ванной – подогнув подросшие ноги, вымоемся в маленькой, детской. Не добраться и до взрослого, загаженного тараканами, туалета ‒ не выбросим детский горшок, потихоньку спрячем в темном углу комнаты. Не испугать и сумасшедшей волчихе – заткнуть уши, не слышать маминого плача, забыть клокотание храпа из комнаты возле склада: с счастливого воскресенья спит папа, не уехал по служебным делам – я знаю. За что она на нас – так? Почему пухлая – отродье? Ин-те-лли-гентское – слово-то какое… Тихонько вырвалась, прошмыгнула на кухню ‒ не знала, что чужие гости…

Сижу на потертом шершавом ковре, подготовилась ‒ нерасторопная ворона, не знаю, куда в этом бедламе подевался ремень. Потому что хоть торба и прожорливая, последнюю конфету съела ‒ а все равно жалко. Не ходить, не шастать – кипятком обварят или отравит зараза, будем потом уродины неказистые, толстые.

Ничего не вижу, не слышу, знать не хочу ‒ не отрывая глаз, смотрю в зеркало грузного телевизора. Оттуда ‒ карнавал красок, стройные ноги в открытых купальниках, завораживают улыбками лица.

‒ Московской красавицей стала… ‒ барабанная дробь, захватывает блеск софитов.

‒ Не стала ‒ новая растет! ‒ неожиданно смело, гордо ‒ пусть все восхищаются, смотрят.

Уже обдает жаром калейдоскопический вихрь, волнительно щекочут и струнный перезвон, и восторженные голоса, и вспышки камер. Куда-то ускользает, влажно размазывается, тает запертая комната с горшком, как шепот затонувших в памяти телепомех.