Читать книгу 68 дней - Елена Гурьевна Калугина - Страница 6

Глава 4

Оглавление

Лина всегда любила музыку. Всегда. Даже в те моменты, когда сатанела от ненавистных фортепьянных упражнений. Даже когда собиралась бросить музыкальную школу за год до окончания. После получения заветных корочек изменилось всё. Папа со временем сдался, смирившись с тем, что дочь не хочет пойти по его стопам и стать профессиональным музыкантом. Сдался, уступив её непреклонной воле. И Лина полюбила музыку снова, всей душой, не делая различий между набившей оскомину классикой и простецкой попсой. Теперь её руки ложились на чёрно-белые клавиши и с завидной беглостью, с лёгкостью, которую придаёт рукам музыканта лишь истинное удовольствие, исполняли классические прелюдии и фуги. Лишь перестав быть обязательными, редкие по красоте полифонии творения великого Баха зазвучали для Лины истинной гармонией, проникли в душу и освоились там, обжились, став частью привычного ощущения радости и бесконечности жизни.

   Макс не играл на инструментах, но музыку тоже очень любил. Совсем другую музыку. Он спрашивал у Лины, знакомы ли ей современные западные группы. Она не знала большинства имён и названий, а перечисление известных Лине музыкантов вызывало у Макса неизменную снисходительную ухмылку. Девушку задевал покровительственный тон, она злилась, но довольно быстро отходила. Они разговаривали о музыке часто. Правда, говорил больше Макс, Лина помалкивала и слушала. Запоминала названия, спрашивала у папы, у подруг, но они лишь пожимали плечами. Всё это вызывало нарастающее любопытство и нетерпеливое желание открыть завесу, скрывающую музыкальные тайны. Приглашение Макса "послушать музыку" у него дома упало на благодатную почву. Лина согласилась, охотно и сразу, и лишь потом, оставшись одна, осознала, что могут означать для парня такое приглашение и, в особенности, её лёгкое согласие.

   Умная Лина тут же завела свой надоевший мотив: "Ну что, курица безмозглая, далеко собралась? Ты хоть знаешь, куда идёшь? В какой-то "шанхай", в частный сектор! Заблудишься, не убежишь, не спрячешься! Воспользуется молоденький красавчик твоей дуростью, помяни моё слово! Знаем мы эти "музыку послушать, чайку попить"! Охнуть не успеешь, без трусов окажешься! Воспользуется тобой, и поминай, как звали!" Лина гнала от себя плохие мысли, нетерпеливо ждала и страшилась неумолимо приближавшегося вечера.

   Лина была девственницей. Да-да, почти двадцать лет – и девственница. Воспитанная на романах о целомудренной любви, не имевшая в окружении ни одной разбитной или легкомысленной, сговорчивой на плотскую любовь подруги, Лина твёрдо знала: её первым и единственным мужчиной будет муж, и только муж. Один на всю жизнь. Убеждение это не было результатом сложных переживаний или умозаключений, просто "моральная установка" впиталась через кожу, поселилась в душе Лины сама собой, побуждая жить и чувствовать так, и никак иначе. Иначе для неё было просто невозможно. Как ни мечтала Лина провести с Максом остаток жизни "долго и счастливо и умереть в один день", доводы Умной Лины, на этот раз, казались не лишёнными логики и здравого смысла. "Мальчик, избалованный женской лаской, меняющий подружек чаще, чем ты меняешь книжки в библиотеке, о какой "вечной любви" с ним может идти речь? – наседала Умная Лина, – Ну, сама подумай, какой из Макса муж? Не смешите мои тапочки! Такие ухари нагуливаются ближе к старости. А могут и вообще никогда не остепениться, превращают охоту за дурочками , вроде тебя, в вид спорта. Остынь, не твоего поля эта ягода. Для семейной жизни поищи кого попроще. На Макса можно только издалека любоваться. Лучше всего не живьём, а на фотке, так безопаснее".

   Лина с горечью соглашалась с железобетонными аргументами, но собираясь к Максу, почему-то особенно тщательно выбирала нижнее бельё. И выбрать-то особо не из чего, тогда красивое бельё было для простой советской девушки недоступной роскошью. Отложив белые хлопковые трусики в цветочек и телесный рижский бюстгальтер – подарок сестры, Лина достала упаковку с новыми колготками, надо будет осторожно натягивать, с носочка – не дай бог, порвутся! Ведь немалых денег стоят – семь семьдесят, и это последняя пара, больше нет. Мучительно долго решала вопрос: надевать ли серые шерстяные рейтузы? Они такие ужасные, вечно собираются складками под коленками, и без того полные ноги выглядят жутко толстыми. Чтобы ноги казались стройнее, надо натянуть потуже. Приходится завязывать на талии специальную резинку-пояс, а верх рейтуз загибать вниз, так хоть сколько-то продержатся. Но от этого бёдра выглядят раза в полтора толще. Не годится. Сколько там градусов? Минус двенадцать. Резкого похолодания, вроде, не обещают. Ничего, искусственная шубка длинная, на утеплителе. Под неё надеть длинную клетчатую шерстяную юбку-полусолнце. Авось упрятанные в складках коленки не успеют замёрзнуть.

   Лина днём и ночью думала о том, что может случиться. Как могла не думать?.. А если Макс будет так настойчив, что она не сможет устоять, удержаться на грани здравого смысла? Все её предыдущие парни, если и пытались добиться близости, становились такими смешными и нелепыми, когда возбуждённо сопели, заваливая её на диван и пытаясь взгромоздиться сверху. Такие попытки не вызывали у Лины никакого эмоционального отклика, разве что, приступы неукротимого хохота. Ничто так не убивает мужское желание, как женская насмешка.

   Но разве можно смеяться над Максом, когда теряешь себя, забываешь обо всём, таешь в его руках, растекаешься горячей лавой под его губами?


   ***


   Макс возлагал на этот вечер большие надежды. Все его осторожные попытки склонить Лину к близости успехом не увенчались. Она вела себя странно для двадцатилетней девушки: как будто ставила между собой и Максом стену из пуленепробиваемого стекла: видит око да зуб неймёт. Руки, талия, лицо, губы – вот все завоёванные плацдармы, которыми мог похвастаться Макс. Конечно, они встречались всё больше в неподходящей для интима обстановке. Дома у Лины Макс бывал несколько раз, но там всё сводилось к разговорам – сидели за столом чинно, будто на чайной церемонии, на "пионерском расстоянии". Обстановка не располагала к попыткам принять вместе горизонтальное положение. Осталось заманить Лину на территорию, где он безраздельный хозяин – в его небольшую уютную комнату в родительском доме. Как заманить?

   Макс довольно быстро нащупал нужный мотив и методично "дожимал" Лину рассказами о западных музыкальных группах, о необыкновенно красивых мелодиях и аранжировках. И о главном козыре упомянул: о неслыханной роскоши – настоящем японском магнитофоне "Санкаи", его гордости, подарке брата-спортсмена, часто бывавшего на соревнованиях за границей. Этот аппарат выдавал звук такой чистоты и такого невероятного объёма, что неискушённое ухо советского слушателя уплывало в нирвану вместе с его владельцем в первую же минуту. На то и был расчёт. Макс заранее тщательно подобрал нужные композиции. Ещё в школе он с друзьями частенько проводил дискотеки, у него здорово получалось подогревать зал, задавать правильное настроение, умело менять градус веселья в нужном ему направлении.

   Макс тщательно прибрал комнату, каждая вещь заняла своё место. Расправил покрывало на диване, положил в изголовье пару подушек. И подготовил стопку магнитофонных бобин. Сначала что-то ритмическое и гармоничное. Например, импровизации Рика Уэйкмана. Лине, как клавишнице, это будет близко и понятно, и заинтересует необычностью звучания. Потом, не снижая градуса, включим ELO – Оркестр Электрического Света. После пусть будет Элтон Джон, милый романтический альбом "Капитан Фантастика". Кульминацией вечера должна стать "Стена" Пинк Флойд, Лина точно не слышала. Макс объяснит, что для лучшего восприятия слушать требуется в полной темноте. К тому времени Лина почувствует себя в безопасности, расслабится. И целовать, целовать, целовать, не давая перевести дух! Если не удастся растопить лёд, раздеть и овладеть ею под "Hey, You!"… Тогда, видимо, всё бесполезно.

   За романом Макса и Лины наблюдали "болельщики" – в первую голову Витька. Тот на правах старшего и опытного товарища давал Максу дружеские советы. Вечно угрюмый Серёга всё больше отпускал язвительные замечания, что "эта старуха тебе динамо крутит". На попытки Макса защитить и оправдать подружку, что она "не такая" вызывали только ухмылки и прогнозы "вот сам увидишь, это она тебе яйца крутит, а сама небось спит со всем своим оркестром". Макс злился, краснел, но старался не подавать виду, что подколки его задевают. Как-то, не сдержавшись, он в присутствии Серёги сболтнул, что пригласил Лину к себе домой на "музыкальный вечер". Приятель уцепился за новость клещами и стал раскручивать пацанов: "Спорим, что Линка ему не даст? Ставлю трояк!" Макс пожалел, что проболтался, но было поздно. Хорошо, хоть никто не согласился поддержать спор. В глубине души он чувствовал, что Лина на самом деле "не такая". Но умом никак не мог этот факт принять. Его прежние подружки были покладистыми и безотказными. Но хотелось ему быть не с ними, а с нею – странно волнующей двадцатилетней зеленоглазой шатенкой, такой открытой и близкой, что казалось, будто он видит её всю, как на ладони… И, в то же время, она оставалась такой независимой, неприступной… Это вызывало досаду, раздражало, как заноза, не давало покоя. Макс убеждал себя: стоит затащить её в постель, и она сломается, подчинится, Макс возьмёт над ней верх. И тогда Лина, наконец, станет истинно его женщиной. Жажда обладания ею стала навязчивой, постепенно превращаясь в манию.


   ***


   Долгожданный вечер наступил. Сердце Лины с самого утра билось с перебоями, то замирая на мгновение, то бесконечно медленно падая внутрь, в чёрную дыру под солнечным сплетением. Она тщательно вымылась под душем, высушила феном волосы, накрутила плойкой локоны, накрасилась, оделась и уселась ждать назначенного часа. Время тянулось медленно, казалось твёрдым и застывшим, как эпоксидная смола. Всё в голове смешалось, обрывки мыслей хаотично крутились, не давая успокоиться и сосредоточиться. В какой-то момент Лина будто повисла в безвременье. Очнулась, когда пора было не идти – бежать на трамвайную остановку, чтобы не опоздать. Спешно накинула шубку и пулей вылетела из дому. Мелькнула мысль: "Что, если ты выходишь из дому целой в последний раз?"

   Макс встретил на остановке с цветами, заботливо укутанными в старые газеты. Лина оценила: цветы посреди зимы – это знак серьёзного внимания и далеко идущих намерений… Хорошо это или плохо? Для начала, просто приятно. Дом оказался не так уж далеко от оживлённой улицы Никитина и трамвайного кольца на остановке "Сад мичуринцев". Страхи потихоньку отступили, казались надуманными. Особенно когда Макс сказал, что "предки" дома. Но сразу пригласил в свою комнату, не повёл знакомиться с родителями. Внутри у Лины неприятно кольнуло: "Значит, я просто очередная…" Она не додумала плохую мысль. Макс помог раздеться, предложил тапочки и открыл дверь в "святая святых". Обстановка комнаты была простой – письменный стол со стулом, книги на полках, ковры на стене и на полу, диван-книжка, как у них дома. И только необычного вида большой катушечный магнитофон, колонки, развешанные по углам под потолком, да полки с бесконечными бобинами придавали комнате вид музыкальной студии.

   Макс сразу приступил к делу – усадил Лину на диван так, чтобы получился наилучший стереоэффект. Включил музыку, рассказывая в перерывах между композициями о том, что они слушают. Лина, оглушённая чистотой и необыкновенным объёмом звучания, с первых нот подпала под очарование мелодий, стала тихонько подпевать. Макс, улыбаясь, уселся рядом, будто невзначай положил руку на плечи Лины. Композиции сменялись, как в калейдоскопе, у Лины кружилась голова от музыки, от близости Макса, который прижимался бедром к её бедру, от ощущения его пальцев на талии, на плече, на руке… Он действовал осторожно, ненавязчиво, будто опутывая Лину сетями ласковых прикосновений.

   Когда в полной темноте прозвучали первые мощные звуки "Стены" Пинк Флойд, Макс поцеловал Лину в губы. Язык проник в её рот, стал большим, твёрдым, неумолимым. Что-то новое, тянущее, томительное поселилось внизу живота, звало, ожидало с нарастающим нетерпением. И Лина вдруг ощутила, что язык Макса – это… Будто бы та часть тела, которая жаждет соединиться с нею, захватить её в плен, разорвать все преграды и проникнуть в сокровенное, потаённое, чтобы обладать ею безраздельно… Страх нарастал, но разгорячённое нутро протестовало, рвалось навстречу страшному и невыносимо сладкому – тому, что обещал настойчивый язык Макса. Руки его путешествовали по телу Лины, оглаживая сразу со всех сторон, проникая под блузку, под юбку, скользнули вверх по колготкам, оттягивая резинку.

   И тут Лина вдруг вскочила, будто поднятая на гребень волны невыносимого страха, от которого хотелось кричать и мчаться опрометью, сломя голову, подальше – туда, где нет этих настойчивых рук, требовательных губ, твёрдого горячего языка. Где нет Макса. Растрёпанная, с пунцовыми щеками, она судорожно поправляла одежду и рвалась к двери: "Макс, я пойду, не провожай". Выскочив из дома, она побежала по тропинке к остановке, на ходу пытаясь попасть пуговицами в непослушные петли…

   А вслед ей доносились вынимающие душу слова прекрасной песни Пинк Флойд:


   …Would you touch me?


Hey you, would you help me to carry the stone?


Open your heart, I'm coming home…3


  И только дома Лина вспомнила о цветах, оставшихся в вазе на письменном столе Макса.


  ***


   Что-то случилось в тот вечер, необратимое и непоправимое. Или как раз удалось непоправимого избежать?.. Лина не могла об этом думать, её душили слёзы бессилия, слезы от невозможности что-то изменить. Приехав домой, она сразу закрылась в своей комнате и пролежала без сна до утра. Она думала, думала, думала о том, что произошло между нею и Максом. И о том, что не произошло. И о том, что могло произойти, если бы Макс был настойчивее, а она не поддалась приступу беспричинного ужаса, навалившегося вдруг, ни с того, ни с сего, и заставившего так позорно сбежать… Она закрывала глаза и снова чувствовала губы, язык, руки, обжигающие прикосновения, подавляющие её волю, заставляющие подчиниться и безраздельно отдать себя во власть этого человека. Мужчины. Её мужчины. Этой ночью Лина осознала главное: она встретилась со своим мужчиной, и с этим уже ничего не поделать. Это знание упрочилось в ней, сделало покорной судьбе. Если бы сейчас Макс оказался рядом, она не стала бы сопротивляться… Но рассвет рассеял уверенность, и к утру страх занял своё обычное место – место сурового неподкупного стража.

   Макс позвонил через пару дней и зашёл к ней в лаборантскую, как будто ничего не произошло. Но – произошло, оба это знали. Макса тянуло к ней, как магнитом, с каждым днём всё больше. С Линой же творилось что-то странное, она сильно нервничала в присутствии Макса, её прорывало, как плотину, и она подтрунивала над ним, в своей обычной манере – так, как с приятелями из ансамбля. В их кругу было принято такое общение. Но Макс не из их круга. Лина будто забыла об этом и ехидничала сверх всякой меры. Повод находила любой, и даже без повода – просто посмеивалась над ним, над его юным возрастом, представляя себя взрослой, умудрённой опытом женщиной, которая играет, забавляется с мальчиком, как с глупым щенком. Она шутила, а глаза не смеялись, в их глубине, в зрачках полыхала тревога. Макса бесили её шуточки, но он изо всех сил сдерживался, просто замыкался. Когда терпеть не оставалось сил, сухо прощался и уходил. Лина останавливала его и, улыбаясь, просила простить за невинные шутки. Иногда она вдруг успокаивалась, становилась нежной и покладистой, льнула к нему, смотрела глазами полными обожания, и всё было почти так же, как раньше. Почти.

   Лина погрузилась в странное состояние. Как будто внутри истончилась и разорвалась оболочка, защищавшая душу. Любое движение эмоций вызывало боль почти физическую, какую причиняет воспалённому зубному нерву поток холодного воздуха. Но сладость этой боли невозможно променять ни на что. Ни за какие богатства мира Лина не отдала бы чувство, что поселилось в ней и ворочалось, жило, как тёмный и сильный зверь, подстраивая под себя дыхание, сердечный ритм, токи крови – всё. С именем Макса она просыпалась, с ним засыпала глубокой ночью, когда уже совсем не оставалось сил думать о нём. И даже во сне внутри Лины непрестанно тлели раскалённые угли. При одной только мысли о Максе пламя взвивалось, ослепляя багровыми сполохами. Душа как будто медленно выгорала, растрачивая себя без остатка.

3

Роджер Уотерс «Hey you» из альбома «The Wall», Pink Floyd

68 дней

Подняться наверх