Читать книгу Непрощённое воскресенье - Елена Касаткина - Страница 7

***

– Ты серьёзно? – Рита уставилась на подругу пронзительным немигающим взглядом. – С ума сошла? Зачем он тебе нужен такой?

– Какой такой? – Женя беспечно провела гребнем по влажным волосам.

– Даже не знаю. Какой-то он плюгавенький, что ли… непредставительный, вот. Пацан с большой дороги.

– Зато добрый и не жадный. – Женя глянула на гребень, счистила клок выдранных волос, смяла в клубок, осмотрелась и положила на столик. – Он хороший, Рита.

– Хороший… – недоумённо протянула подруга. – Ну, погуляй. Замуж-то зачем выходить?

– Что значит погуляй? Он меня любит.

– Подумаешь, любит. Ты же его – нет. Нет?

– Ну и что? Да. Не люблю. И что? Ждать любви? Сколько? А если я и не полюблю никого. Может, я вообще не способна любить.

– А как же Петька? Ты же его любила, сама говорила.

– Петька?! – вспыхнула Женя. – Не говори мне про него.

Вспышка гнева сменилась напряжённой паузой. Женя вдруг сникла, низко опустила голову, до боли сжимая гребень в руке.

– Что Петя? – произнесла тихо, будто себе вопрос задала. Себе и ответила. – Петя домой провожал, а потом к женщине шёл. – Отсутствующий взгляд застыл на Ритиной переносице. – Ему нужна была женщина, чтобы… ну сама понимаешь. Со мной-то ему рассчитывать было не на что. Я сразу сказала – только после свадьбы. Вот и бегал от меня к той, которая не таких строгих правил.

– Так ты поэтому с ним порвала? А я-то гадала…

– Конечно, а из-за чего ещё? Это был единственный человек, которого я любила… и верила. А когда узнала…

– А как узнала?

– Так он мне сам и сказал.

– Вот дурак. – Рита в ухмылке поджала губы. – Да и ты не лучше.

– А я почему?

– Так дала бы ему.

– Ты в своём уме?

– В своём, своём. Если любила, надо было уступить, и всё бы у вас было нормально.

– Что ты такое говоришь?

– А то. Ты, Женька, с жиру бесишься. Легко тебе мужики достаются, вот и строишь из себя правильную.

– Я строю?! – опешила Женя.

– Ты, ты. Не пойму, что ты носишься со своей девственностью, как курица с яйцом. Подумаешь, чести лишат. Честь, моя дорогая, не в плёночке этой… – Рита ткнула кривым пальцем себе между ног.

– Рита!!!

– Что Рита? Скажешь, я не права? Ну, хорошо, не права. Ну и сиди со своей девственностью теперь… «счастливая». Всё равно ведь расстаться с ней придётся, только теперь с этим плюгавеньким дрыщём.

– Он не дрыщ. Просто у него такая конституция, и вообще он даже поцеловать меня боится… и ничего такого не требует. И замуж позвал без всяких условий.

– Ещё бы он условия ставил!

– Я уже всё решила. И согласие дала. – Женя придвинулась к подруге, прижалась примирительно плечом. – Рит, он из многодетной семьи.

– О боже…

– Наоборот. Это очень хорошо. В многодетных семьях вырастают добрые люди и хорошие семьянины. – Женя встала, скрутила ещё влажные волосы в жгут, завертела его на затылке, закрепила тонкими шпильками. – Всё! И не отговаривай, я уже всё решила.

– Какая хоть фамилия у него? Как зваться-то теперь будешь?

– Фамилия? Погода.

– Погода? Жди у моря… – хотела сморозить очередную остроту Рита, но оборвала шутку на полуслове – А это не Людки ли братец? Ну той, что в параллельном классе училась. Она же тоже Погода. Ты, вроде, рассказывала, что её в психушку забрали?

– Нет, не сестра, я спрашивала.

– Точно? – подозрительно покосилась Рита.

– Точно. Он же сказал – нет.

– Смотри, Женька. Вляпаешься. Хороша наследственность.

– Рита, причём здесь наследственность? Люда же нормальная была, пока в школе училась, это уже потом с ней случилось, когда мы вместе на хлопко-прядильном комбинате работали.

– А что случилось, расскажи, я подробностей не знаю.

– Я и сама всего толком не знаю. Поначалу всё нормально было, мы в одном цеху работали. Она ведь тихая такая всегда была, себе на уме. А тут приходим мы с девчонками с обеда, смотрим, а Люда в котёл влезла и хохочет. Мы и не поняли, в чём дело, стоим, смотрим, а она хохочет без остановки. Знаешь, это жуткое зрелище, мастер догадался «Скорую» вызвать. Когда санитары её из котла вытаскивали, она всё хохотала, так и увезли хохочущую.

– Ужас какой!

– Да. Страшно.

– Вот я и говорю, не дай бог, наследственность.

– Да какая наследственность, она в детстве менингитом переболела, это нам уже потом начальник цеха рассказывал, он её в «Костюженую» ходил навещать. Там ему и сказали.

– Ну, смотри сама. Раз решила, дело твоё. Совет да любовь. Только, знаешь, что я тебе скажу: многодетная семья это хорошо… только для этой семьи. А тебе своя семья нужна, отдельная от той. Понимаешь о чём я?

– Нет. Не понимаю. Что ты хочешь сказать?

– А то, будет твой Толик на две семьи жить, мамочку свою слушать, сестрам, братьям помогать… тебя это устроит?

Женя растерянно захлопала глазами.

– Вот. Подумай. Это нам, бабам, нужен свой очаг, отдельный от прошлого, а мужиков всегда туда тянет, где они выросли. Я знаю, о чём говорю, насмотрелась. Сколько мать моя воевала с отцом по этому поводу, он ведь тоже из многодетной семьи. Ты уверена, что сможешь отрезать его от семейки их? Уверена, что не будет он от тебя туда бегать к ним, там совета искать, обсуждать планы свои и намерения? Что не будет финансово помогать, они ведь привыкли там делиться, у них же всё общее, друг за дружкой всё донашивают, из одной миски едят. Я пугать тебя не хочу, но как подруга считаю нужным предупредить…

– Да ну тебя, – отмахнулась Женька от безрадостной картины своей будущей семейной жизни. – Не будет он никуда бегать, уж я об этом позабочусь.

***

– Ладно, Женя, давай знакомиться, – Василий Евстафьевич дружелюбно улыбнулся будущей невестке. – Семья у нас большая, так что запоминай: я – отец твоего будущего мужа, то бишь свекор тебе, – улыбка ещё шире расплылась по лицу мужчины, от чего Жене стало спокойней и легче дышать. – Звать меня Василием Евстафьевичем. Вот это… – обхватил Любу за плечи, – жена моя, мать Толика, твоя, стало быть, свекровь, – Люба недовольно сбросила руку мужа с плеча. – Любовь Филипповна. Женщина героическая. Одна детей подняла, одна дом вела, я ведь на работе, в разъездах всё время, всё хозяйство на ней. – Чмокнул жену в щёку. – Ты не смотри, что она к тебе пока неприветлива, она очень хорошая хозяйка и мать, может многому научить. – Люба презрительно поджала губы. – С Юрой вы, наверное, уже успели познакомиться. – Женя смущённо посмотрела на молодого человека, который отпустил её руку только, когда они пересекли калитку. – Из сыновей он старший. Юра учится в Днепропетровском железнодорожном институте, приехал на выходные, всё остальное время живёт там, в общежитии. Вот этот молодой человек… – указал на смешного паренька с набитым ртом, – Шурка, он пока только определяется с выбором профессии, хочет военным стать. – Паренёк, не переставая жевать, кивнул. – Это Ниночка, наша младшенькая, она ещё школьница. – Девушка гордо вскинула подбородок. – Умница. Хорошо учится. – Василий Евстафьевич оглядел присутствующих. – Но это ещё не все. Старшая Тамара замужем, живёт отдельно, Витька в кино убежал, а Люся… Люся… – Василий замялся.

– Люся отдыхает, – нервно добавила Любовь Филипповна.

– Ну да, – сник Василий Евстафьевич, сразу потеряв интерес к разговору.

– Вы угощайтесь, – Юра пододвинул к Жене свою кружку с чаем и тарелку с пирогом, к которым он так и не успел прикоснуться. Любовь Филипповна недовольно измерила сына взглядом, поднялась из-за стола и направилась в дом.

– Мать, ты куда?

– Чашку тебе принесу… и тарелку.

– А Витька у нас моряком будет, – прочавкал Шурик. – В заграницу плавать.

– Не чавкай, – Нина мягко шлёпнула брата по спине.

– Так вкусно же.

– Неприлично.

– А чего неприличного? Если вкусно.

– Правильно она тебе говорит, – поддержала дочь, вернувшаяся с посудой Любовь Филипповна. – Учись поведению у старших братьев. Посмотри, как Юра себя ведёт.

– Так он не ест. И Толька не ест.

Пристыженный Толя молча тыкал вилкой в кусок пирога, боясь взглянуть на невесту.

– Вот ты, сына, жениться решил, а как же учёба? – решила зайти с другой стороны Любовь Филипповна. – Бросишь? Или как?

– Не брошу, – буркнул Анатолий. – Закончу техникум, работать пойду и в институт поступлю. Заочно.

– Ого! – насмешливо среагировала мать. – А дети пойдут? Не до учёбы будет. Пелёнки начнутся. Крик, плач, принеси, подай, постирай, погуляй.

– Но вы же справились… – вскинула голову Женя, – … одна.

Сказанная фраза могла прозвучать, как комплимент, или хотя бы, как примирение, но скрыть в интонации вызов не получилось, да Женя особенно и не старалась. Гордость мешала. Не такого приёма она ожидала. Подумаешь, героиня. Одна детей вырастила. Её мать тоже вырастила их троих. И что? Подумаешь, семеро? Так ведь она столько и не собирается. Подумаешь, хозяйство вела? Так ведь не работала, да и дети, наверняка, помогали. А она не собирается у мужа на шее сидеть. Она со школы работает. И учиться тоже пойдёт. И всего добьётся. Обязательно добьётся. Она ещё докажет им всем…

А в это время в маленькой комнатке, провалившись задом в панцирную сетку кровати у стены, завешенной ковриком с оленями, сидит девушка. Рядом, впритык с кроватью, дубовый стол, застеленный голубой клеёнкой. На столе в тарелке кусок пирога, рядом чашка с крепким чаем. Девушка кромсает пирог толстыми сардельками пальцев, а искромсав, собирает полученные оторвыши в ладошку, долго смотрит на бесформенные кусочки с вываливающейся картошкой, тычет обрубком ногтя в чёрные точки. Люся не любит перец, но чёрных точек много. Ноготь скоблит картофельные кубики, оставляя рыхлое крошево под миллиметровой полоской рогового обгрызка. Люся нервно швыряет содержимое ладошки на пол и хватается рукой за голову.

Голова девушки похожа на футбольный мяч. Выбритая налысо, она уже успела немного обрасти, отчего стали явственней выделяться проплешины. Люся пробует ухватить толстыми пальцами хотя бы клочок, но сбритые неделю назад волосы ещё не достигли той длины, которая бы позволила это сделать.

Люся хочет встать, хватается за стол руками, стараясь вытянуть отяжелевшее от жира тело из панцирной ямы, но сетка не отпускает. Стол наваливается на Люсю и чашка с горячим чаем, падая, проливает кипяток ей на грудь.

– Ммм… – гулко мычит Люся от боли. – Ммм…

Чашка скатывается с клеёнки и с глухим стуком падает на домотканый коврик, следом на неё падает тарелка с пирогом. Звон разбившейся тарелки сливается с монотонным «ммм…». Через секунду дверь открывается и на пороге появляется Любовь Филипповна.

– Люся, ну что такое?

– Ммм, – Люся раскачивается в панцирной сетке. Вперёд-назад, вперёд-назад. Наконец с очередным толчком ей удаётся подняться. Грузное тело в широком сером бесформенном платье-мешке кажется огромным. Люся возвышается над сваленной посудой, как исполин, продолжая раскачиваться.

– Горе ты моё горькое – сокрушается Любовь Филипповна, согнувшись вдвое и подбирая битую посуду, а также куски раскромсанного пирога.

– Ммм, – отвечает Люся.

Любовь Филипповна выходит, через минуту возвращается с веником, совком и ведром, сметает остатки беспорядка, снова выходит и когда возвращается, Люся всё также раскачивается из стороны в сторону, щупая пальцами остриженную голову.

– Нельзя! Люся! Я сказала – нельзя! Посмотри, на кого ты похожа.

Любовь Филипповна хватает голову дочери, как футбольный мяч, гладит шероховатый череп сухой ладонью.

– Охо-хо, доченька моя, – прижимает голову к своей груди.

Люся успокаивается, тёплая мамина грудь даже через халат пахнет Люсе молоком. Молоком… Люся закрывает глаза…

Обшарпанная кухня в чужом доме. Зима. Русская. Не то, что в Молдавии. Морозная, снежная. Шерстяное одеяльце и чуть тёплая печка не спасают от холода. Зато тут нет бомбёжек и немцев нет. И отбирающих последнее румын. Но еды тоже нет. Из еды – всё те же картофельные очистки. Картошку мать относит на рынок. Продать или обменять на дрова, иначе совсем замерзнуть можно. Тамара смотрит в окно. Между рамами окна бутылочки с грудным молоком. По утрам мама кормит грудью Люсю, потом сцеживает остатки в кастрюльку, разливает по бутылочкам, немного сливает в кружку и даёт всем детям по глоточку. Молоко на вкус необычное, немного сладкое, и кажется шестилетней Тамаре чрезвычайно вкусным. Затем мама уходит, оставляя Тамару старшей по дому, наказывая присматривать за остальными детьми, а главное это, конечно, за Люсей, которой всего годик. Люся всё время плачет. Ей холодно и хочется есть.

Тамара смотрит на молоко за стеклом.

– Достанешь бутылочку, погреешь в ладошках так, чтоб молоко тёплое было, и накормишь Люсю. Поняла? – наставляет по утрам мать. Тамара кивает головой.

Бутылка в руках ледяная. Тома дует на ладошки, стараясь их согреть, но пар, похожий на дымок сигареты, успевает остыть, не достигнув кожи рук.

– Ма…., – кричит голодная Люся.

Тома смотрит на сестру. Вытаскивает из бутылочки сложенную в затычку тряпочку, подносит к губам бутылку, пробует, молоко всё такое же холодное.

– Ма…, – кричит Люся.

Тома делает глоток, ещё один, ещё и, не отрываясь, допивает молоко. Отнимает пустую бутылку от губ. По холодным щекам бегут ручейки горячих слёз.

***

«Ах, эта свадьба, свадьба…», – поет Константин. Голос у Кости красивый, почти как у Магомаева, только чуть выше, но тембр… Он тоже хотел бы петь, как Магомаев, не только на свадьбе у сестры, но и на сцене. Большой сцене.

Один заезжий музыкант сказал, что у Кости талант, и ему обязательно надо заниматься музыкой, предложил поспособствовать, чтоб приняли Костю в музыкальное училище, да вот только отец… отец ухмыльнулся: «что это за работа такая – музыкант? То ли дело он! Печник! Вот это профессия: и почёт тебе, и уважение, и деньги немалые.

Так и останется мечта Кости мечтой. А профессия?.. Профессии, как таковой, никогда и не будет. Проработает большую часть жизни в котельной, сопьётся, будет таскать разное барахло с помойки, чтоб потом продать на базаре. И сгинет однажды никому ненужный, даже собственным детям, в старом полуразрушенном родительском доме, поедаемый крысами.

А пока разливается по окрестностям его приятный, бархатный голос, наполняет души людей особым состоянием, состоянием хмельного веселья, подзадоривает, подстёгивает броситься в пляс. И вот уже кружат по двору парочки – тётки в цветастых платьях, мужики в белых рубашках. Огромные лапищи хватают располневшие талии, крутят, вертят, аж в глазах рябит.