Читать книгу Кукольный домик. Следствие ведёт Рязанцева. Детектив - Елена Касаткина - Страница 4

Часть первая
Глава вторая

Оглавление

На выходе из метро ее охватила паника. Сейчас она наткнется на открытый, бескорыстный, кристально честный взгляд нищенки и чем ответит на него? Возьмет свою сдачу – несчастные, выпрошенные для нее розы, и умрет тут же на месте от сверхъестественного проявления порядочности.

А если спрятаться за чью-нибудь спину и проскользнуть незамеченной? И что? Бедная женщина будет ждать, стоять здесь, не двигаясь с места, боясь пропустить и не отдать долг. Как в рассказе Пантелеева «Честное слово».

Так ничего и не придумав, Лена трусливо повернула голову и натолкнулась на холодный, как полированная сталь, взгляд серых глаз. Эта была совсем другая нищенка. Невысокая черноволосая женщина в вытянутой до колен коричневой кофте, из-под которой торчал подол цветастой юбки. Зачесанные в булку волосы были грязными до отвращения. В руках женщина держала куль свернутого одеяла. Перехватив чужое внимание, нищенка тут же начала трясти куль с таким остервенением, что предполагаемый ребенок от подобного усердия скорее мог проснуться, чем уснуть. Впрочем, возможно именно этого она и добивалась. Остановив на мгновение тряску, женщина вытянула из-за пазухи мятую картонку, на которой кривыми буквами было написано: «Падайте на опирацию».

– Зачем вы так сильно закутали ребенка, он же может задохнуться? – Лена подошла вплотную к женщине и попыталась заглянуть в кулек. Она была почти уверена, что никакого ребенка там нет. Кукла – в лучшем случае.

Маневр не удался. Нищенка тут же прижала куль к себе и прошипела:

– Чего лезешь? Лучше денег дай.

– На улице тепло, а вы ребенка в шерстяное одеяло укутали. – Она хотела спросить совсем о другом, о старушке с ромашками, но, чувствуя полное, тотальное отторжение, понимала, что ничего она от этой нищенки не добьется.

– Твое какое дело? Не можешь помочь, так и не лезь к моему ребенку. За своим смотри. – Каким-то профессиональным чутьем нищенка в свою очередь тоже догадалась, что денег от этой фифы ей не видать. – Да у тебя поди детей-то и нет. И не будет никогда.

Абсолютность неприятия граничило с ледяной злобой. Осязаемой, острой. Лена почувствовала озноб, быстро развернулась и слилась с толпой.


Испорченное на весь день настроение у другого вылилось бы в раздражительность и хандру, она же просто погрузилась в меланхолию. Тупую, бессловесную, отвлекающую от важного и необходимого.

Совещание проходило тихо, даже умиротворительно, и обыденно скучно. Вернувшийся после долгого отсутствия начальник вел себя вальяжно и снисходительно.

Выглядел Орешкин бодренько, но если бы не погруженность в собственные мысли и чувства Лена бы заметила некоторые, еле уловимые изменения. Перелистав отчет, он приспустил на нос очки и посмотрел на подчиненных довольным взглядом.

– Молодцы, что сказать. Я доволен. Как говорится, у хорошего начальника механизм работает.

Неточность последней фразы все-таки выдернула Лену из болота чувственного декаданса. Она внимательно посмотрела на начальника и негромко добавила:

– … И в его отсутствие.

– А я как сказал? – Орешкин уставился на Рязанцеву непонимающим взглядом.

– Да у нас и дел особых не было. – Лена решила переключить внимание начальника.

– Как же, как же, а этот… дом инвалида. Вот жеж до чего додумались. Ну женщины, вам имя – вероятность.

Лена переглянулась с Котовым.

– Вероломство, – чуть слышно поправила Рязанцева.

– Но молодцы, да, такое дело раскрутили. – Орешкин, как ни в чем не бывало, захлопнул папку, – ну, а что сегодня у нас на повестке?

– Ничего особенного. Тихо что-то.

– Ну что ж, тогда не будем будить лихо у психа.

Лена снова посмотрела на Котова и по его виду поняла, что он тоже озадачен.

– Вчера только… – Лена еще раздумывала говорить начальнику о полученном накануне заявлении или сначала разобраться во всем самой. Все-таки решила сказать. – Заявление поступило.

– Так, так, так… – у Орешкина загорелись глаза. – Что за заявление?

– Да, ерунда скорей всего.

– Говорите, Елена Аркадьевна, а я уж решу ерунда или нет.

– Некий Василий Мамойко обвиняет свою супругу в убийстве собственного ребенка.

– И почему вы решили, что это ерунда?

– Он пьяный был в стельку и обстоятельства довольно сомнительные.

– Что за обстоятельства, говорите, не тяните за резину, – Орешкин нетерпеливо заерзал на кресле, – что-то вы, Лена, сегодня какая-то заторможенная.

– Дело в том, что это уже третий ребенок в их семье, который погибает в младенчестве от СВДС. Именно такой диагноз ставят врачи после вскрытия.

– Это что? Какой-то врожденный порок? – Орешкин разочаровано откинулся на спинку.

– В том-то и дело, что синдром внезапной детской смерти плохо изучен, серьезных исследований, которые бы объясняли его возникновение, почти нет. Насколько я успела вычитать в интернете, СВДС у детей случается нечасто. Так чтоб в одной семье три раза подряд вообще случай уникальный.

– Действительно, – нахмурился Котов. – Подозрительно как-то.

– Согласен. Но если вскрытие показало, то есть ли у нас основания не доверять врачам?

– Он еще записи показал…

– Что за записи?

– Его жена вела дневник, где описывала свое состояние в постродовой период. Она пишет, что не может выносить детский крик. Но такое часто случается с женщинами после родов и на основании этого обвинить ее нельзя. Правда есть еще запись, сделанная после смерти последнего ребенка…

– Ну, ну, и что там? – снова заерзал Орешкин.

– Как такого признания там нет, она пишет, что просто хотела, чтоб ребенок заткнулся и это произошло.

– Вот сволочь, – откликнулся молчавший до этого Олег Ревин. – Я бы ее только за эти слова засадил.

– За слова – не сажают, но оставлять без внимания этот случай нельзя, – Орешкин глубоко вздохнул. – В некоторых странах есть такое правило: одна внезапная детская смерть – это трагедия, две – уже подозрительно, а три считается убийством, пока не доказано обратное. Вот такая презумпция виновности. Думаю, нам тоже надо исходить из этого и так, как ничего более серьезного пока нет, займитесь-ка этой темой поплотнее. Елена Аркадьевна, составьте план действий, распределите направления расследования и по итогам доложите мне.

– Слушаюсь.


– Ты заметила? – Котов громко шмыгнул носом. Сезонная аллергия давала о себе знать. В кабинете начальника приходилось сдерживаться, зато сейчас выйдя «на свободу» долго сдерживаемые позывы прорвались с удвоенной громкостью.

– Ты про Орешкина? – Лена открыла дверь, приглашая оперативников в свой кабинет. – Да, заметила.

– Пустяки! Это даже забавно. – Олег налил из чайника воды в стакан и взахлеб выпил.

– О, женщины, вам имя вероятность! Интересно, он теперь всегда будет выдавать подобные перлы?

– На самом деле это не смешно. Человек инсульт пережил. Он еще хорошо отделался, некоторые вообще речь теряют и память…

– Это зависит от того, как скоро человеку окажут помощь. Я слышал, надо успеть за сорок минут. Тогда еще последствия обратимы. Вот мой тесть не успел. Вернее теща. Ему когда плохо стало, она все думала может обойдется. Решила чайным грибом отпоить. У него лицо перекосило, а она ему: «чего, дурень, лыбишься, пей, говорю и все пройдет». Короче, пока его в больницу доставили, он уже никакой был, овощем неделю пролежал, а потом благополучно помер. Видать, решил, хоть на том свете успеть отдохнуть от жены своей. Правильно Орешкин сказал про вероятность. Вероятность мужчине выжить тоже в руках женщины.

– Тебя, Виктор, послушать, так женщины во всех бедах виноваты. И как сказал Олег, уже только за эти слова тебя бы следовало засадить, – съерничала Рязанцева.

– Ну ты сравнила. Там речь о ребенке шла. Ребенок и теща вещи несравнимые. К тому же моя теща любое дитя переорет. У нее не глотка, а иерихонская труба. Она, если выпьет, петь начинает, вот где пытка. Так и хочется ее одеялом накрыть, чтоб заткнулась.

– Вот ты и займешься одеялом.

– Чего? – остолбенел Котов.

– Того. Мамойко использовали какое-то экспериментальное одеяло, снабженное специальными датчиками, улавливающими остановку дыхания ребенка. Надо бы все про него узнать. Кто производитель, как работает, насколько эффективно, где приобрели. Хоть Мамойко и говорит, что ребенок умер уже после того, как одеяло отключили, но мало ли. Ты у нас спец по всяким научным новинкам, тебе и карты в руки.

– Ладно. А где оно сейчас, одеяло это?

– Не знаю. Наверное, у Мамойко. Хотя, если им выдали только для испытания, возможно, он вернул тому, кто им его дал. В общем, поговори с ним, разузнай что, да как, а я встречусь с педиатром, который вел этих детишек.

– А я?

– Ты, Олег… Ты… А познакомься-ка ты с этой женщиной, с матерью, Региной Мамойко. Но только как человек, не имеющий отношения к органам. Как посторонний, не заинтересованный, и попробуй ее разговорить.

– Ничего себе. Как это будет выглядеть? Мне что, начать ухаживать за ней?

– Как вариант.

– Да ну. Она горем убитая, как я к ней подъеду? Она же меня пошлет.

– А это смотря, как ты ухаживать будешь. Ты не торопись, постарайся для начала все разузнать, про детство ее, про родителей, понаблюдай за ней, может и не так уж она горем убита, раз такую запись сделала.

– Вот это подстава!

– А ты как думал? Такая у нас работа.


Амалия Эдуардовна Штутсель носила две пары очков, отчего ее глаза казались огромными, как у рыбы. Вторые очки она носила не всегда, надевала только, когда заполняла медицинскую карту или выписывала рецепт. Именно за этим занятием ее и застала Рязанцева. Амалия Эдуардовна чопорно кивнула в ответ на приветствие и, не поднимая головы и ручки от листа, указала свободной рукой на стул, который стоял вплотную к ее столу.

Лена села и стала ждать, попутно разглядывая старомодную внешность врача-педиатра. Особый интерес вызывала стрижка Амалии. Такую носила старшая сестра Лены в году этак 1980. Кажется, она называлась то ли «Сессон», то ли «СоссУн». Тогда это было писком моды, но встретить человека с такой стрижкой в 2010 – это моветон, пусть и у не молодой, но все же женщины. Старомодным был и макияж: тонко выщипанные брови и густо обведенные коричневым цветом глаза. Перламутровая помада ярко-розового оттенка – все тот же привет из прошлого века.

Наконец доктор сняла вторые очки и повернулась всем корпусом к Елене. В разрезе разъехавшегося халата показался черный бархат платья.

– Слушаю вас, – произнесла приятным голосом обычную для врача фразу.

– Амалия Эдуардовна, я из Следственного комитета. Пусть вас это не пугает, я пришла к вам проконсультироваться по поводу одной вашей пациентки, вернее ее детей.

– Меня трудно чем-то напугать, но я, признаться, озадачена. Кто конкретно вас интересует и в каком плане?

– Речь идет о Регине Мамойко, вернее ее погибших детях.

– Да, да, – Амалия сжала руки, – это конечно трагедия, ужасная трагедия. Но в их смертях нет криминала. К сожалению, с младенцами такое случается.

– Случается… Иногда… Нечасто… Я бы даже сказала очень редко, судя по официальным данным, опубликованным в журнале «Скальпель».

– О! Следователи читают медицинские журналы? Похвально.

– Не всегда, только когда для этого есть основания.

– Значит, у вас появились основания подозревать, что врачи всех обманули, и смерть была не случайной?

– Я только пытаюсь разобраться. Согласитесь, что три случая СВДС не могут не вызвать сомнений в поставленном диагнозе.

– Ну, это с одной стороны, а с другой СВДС занимает 3 место в списке самых распространенных причин детской смертности, так что вероятность не такая уж и ничтожная. Возможно, имеет место какая-то генетическая предрасположенность, о которой мы пока не знаем. Есть только примерное понимание, что происходит.

– Как же ставится диагноз, если вскрытие не показывает причин смерти.

– Вот так и ставится… если видимых причин нет, то присваивается СВДС.

– Вскрытие делали всем троим?

– Ну… – Амалия сняла очки, и ее глазки сразу превратились в маленькие черные пуговички. – Сонечке вскрытие не делали.

– Как так?! – горячая волна ударила в голову. – Вы не делали вскрытие погибшему ребенку? Почему?

– В этом не было необходимости, понимаете, у Сонечки было врожденное апноэ. Это задержки дыхания во время сна. Это очень опасный симптом, учитывая ситуацию Мамойко. Апноэ опасно и для взрослых, а уж для месячного ребенка почти приговор. Я не особо удивилась, когда узнала, что Сонечка умерла, это было предсказуемо. Все наши усилия по предотвращению ее гибели не увенчались успехом, поэтому было принято решение вскрытие не делать…

– Кем? Кем было принято решение не делать вскрытие?

– Родители просили, мы пошли им навстречу.

– Мы? Кто эти мы?

– Ну пусть буду я. – Амалия схватила трясущимися руками очки, нацепила их на нос и тут же нацепила следующие. В увеличенных диоптриями белках глаз стали видны кровавые дорожки сосудов.


День похож на густой бульон насыщенного движения, приправленного соусом чужих мыслей, поступков, мнений. Разыгранный мизансценами разных режиссеров к ночи он подается на блюде того развития событий, о котором и подумать страшно. А ночь… На то она и ночь, чтобы мы хотя бы во сне имели возможность понять, как прекрасен мир, в котором у всех души новорожденных младенцев.

Когда Лена почувствовала в глазах песок, стрелка часов перепрыгнула отметку 23:00.

Вот это да! Что за власть над нами имеет Интернет? Сядешь буквально на полчасика, посмотреть нужную информацию и все… Зависла на весь вечер. Господи! Она же Вадиму не позвонила.

Лена бросилась в коридор. Сумочка сиротливо висела на вешалке, а в ней телефон, с двадцатью пропущенными звонками и таким же количеством смс-сообщений, пребывал в глубокой фазе сна.

Лена не стала читать смс, итак, понятно, какими словами там выражено негодование, а сразу набрала номер Сергеева.

– Ты чего не отвечаешь? – в голосе сквозило возмущение, но интонация была с нотками скулежа, и Лена невольно прыснула. – Смеешься?! Ей еще и смешно. Бросила калеку одного умирать и радуется. Совсем меня забыла? Совсем разлюбила?

– Ну прости, ладно? Была занята. Виновата, исправлюсь.

– А про любовь? Почему про любовь ничего не говоришь?

– О любви не говорят, о ней все сказано, – пропела голосом молодой Аллы Пугачевой.

– Любви хочу, и ласки, думал ты заедешь сегодня.

– Прости, милый, я правда была очень занята. Обещаю, завтра обязательно заеду. Вот только родители твои на меня косятся.

– Не обращай внимания. Мне без тебя плохо, нога еще эта…

– Болит?

– Болит зараза. Утром начальник позвонил, выматерил меня под первое число.

– Понятное дело, лишиться такого ценного сотрудника.

– Что за сарказм, Елена Аркадьевна?

– Никакого сарказма, я совершенно серьезно. Сама еще вчера была начальником и, знаешь, поняла, что каждый человек у нас на вес золота.

– Да ладно, у нас и дел-то особых нет. Какой-то ерундой занимаемся – по кладбищам шатаемся.

– По кладбищам? Зачем?

– Да ерунда, какие-то вандалы могилы разоряют. Портят надгробия, фотографии зачем-то краской замазывают. Поступила коллективная жалоба, родственники умерших требуют найти вандалов и призвать к ответу.

– Так ты это имел в виду, когда сказал врачу про кладбище?

– Ну да.

– А почему этим вы занимаетесь, это же не уголовное преступление?

– Там могилу дочери какого-то депутата разорили, а депутат этот бывший одноклассник нашего начальника. Депутат надавил на нашего, а наш, соответственно, на нас и, в частности, на меня. Вынь ему да положь этих отморозков. А где я их искать должен? Кроме как на кладбище больше негде. Вот и установили дежурства, объезжаем кладбища. Всем отделом этой фигней занимаемся.

– Тогда не жалуйся. Лежи себе, книжки читай, фильмы смотри, передачи разные…

– Какие книжки? Сегодняшний день прошел под ор передач, что маман смотрит. Думаю, завтра мало что изменится.

Кукольный домик. Следствие ведёт Рязанцева. Детектив

Подняться наверх