Читать книгу Призрачные поезда - Елена Колядина - Страница 1

Я НАХОДИЛСЯ в метро всего четвёртый или пятый раз в жизни – и ещё побаивался, если нужно было ступить на эскалаторную ленту или вот сойти с неё, как сейчас.

Двумя ступеньками ниже стояла женщина. В конце наклонного хода ступени выровнялись, и это условное «ниже» перешло в такое же условное «впереди».

Вдруг она замерла, остолбенела, точно упёрлась в невидимую преграду, и меня вынесло на неё.

Ребристая лента продолжала двигаться, проскальзывая под подошвой. Левая нога женщины оставалась на зубастом металлическом гребне, где лента ныряет под кожух, – словно что-то удерживало её. Дежурная в стеклянном стакане со страшной неторопливостью потянулась к пульту управления. Полотно двигалось, я пятился на месте. Меня прикладывало к той, к её мягким шелковистым тканям. Отступал и отстранялся, но пути назад не было: между балюстрадами уже скопился путаный клубок толпы.

Эскалатор застопорили. Толпа дёрнулась, вновь обрела стойкость и пошла, отирая и обшаркивая нас, как в продувочной камере для чистки поездов. Наклоняюсь. Да, так и есть: левый каблук попал между клиньями направляющих. Я расстегнул ремешок её туфельки, высвободил ногу с маленькой жесткой пяткой. Смешно ковыляя, она отошла на пару шагов.

Склонился, ухватил туфлю, рванул, обдирая силиконовую набойку. Готово. Неловко подошёл к ней, скорбя о набойке. Она улыбнулась. Поверх кофточки– серебряный кулон в виде полумесяца. В прозрачном кармашке для штрих-кода, удостоверяющего личность, рисунок – серп и молот с надписью: «Штри-хуй, товарищ!» Смелая! В отличие от меня… Протянул обувку. Надевает – поддерживаю за дрожащий локоть.

Сквозь тонкий чулок видно: ногти на пальцах босой ноги покрашены чёрным лаком с широкой красной полосой по краю. Этой женщине, по-видимому, больше двадцати лет, возможно, даже двадцать пять. А впрочем, нет, не уверен, и вовсе не разбираюсь, но в любом случае, самое время уйти.

Она улыбнулась:

– Вам в ту сторону?

– В ту.

– И мне тоже в ту.

Глупо вышло. Убраться, пока не наделал глупостей. Почему такой странный аромат – запах машины, прогорклого масла, – чёрные волосы с блестящей синей окалиной.

Когда встали на платформе, то опять, как в тот раз, показалось, что интервальные часы над рампой тоннеля неверно отчитывали время, однако уже пришёл поезд, и не удалось хорошенько рассмотреть светящиеся цифры.

Состав быстро набрал ход.

В параллельном тоннеле разлетелся рулон жёлтого света, промелькнул освещённый изнутри вагон, в сдвигающихся стеклах отразилось на мгновение мужское литейное лицо с зачёсанными назад волосами, холщовая рубашка с закатанными рукавами и орденом под костяной пуговкой кармана. Грохот, словно бил пневмомолот, сблизился с железными ударами колес и мгновенно стих, будто стальные волны звуков поглотили друг друга. Ты слишком много думаешь о метро, Фимочка, забудь о нём, рядом с тобой женщина.

Можно представиться ей, будто работаю на телевидении, на должности начальствующего; будто мне двадцать один, нет, лучше двадцать три года, – и дальше, в рассеянном свете полусферических ламп с хромированными ободками, ткать вымышленную жизнь по нехитрым лекалам, потом пригласить в электротеатр «Паризьен», где показывают новый фильм Алексея Германа-младшего «Метро-2033».

– А я в Телекоммуникационном холдинге работаю, – сообщила вдруг она, и я мысленно возрадовался, что не успел соврать о том же месте трудоустройства.

Почему мне вообще пришло в голову назвать именно ТКХ? Может, Краснов о нём упоминал и запало в голову?

После того, как она назвала своё имя, я постарался придумать какое-нибудь ухищрение, чтобы заставить повторить ещё раз.

– Ходи же? – переспросил, ничего не придумав.

– Хадижат.

– Мне восемнадцать лет, – сказал я.

Зачем это было говорить?

Приложил внутренне усилие, отводя взор от возмутительной, еле прикрытой роскоши её груди. На стене рядом с картой метро наклеена реклама:

В ЭТОТ МОМЕНТ…

3.786.509 ДУМАЮТ О САМОУБИЙСТВЕ

6.472 НАМЫЛИВАЮТ ВЕРЁВКУ

1 СЧАСТЛИВ, ЧТО ПАДАЕТ ВНИЗ ГОЛОВОЙ

SUICIDE BOX | Выбор индивидуальностей

Одноразовые наборы для безболезненного прерывания жизни. Спрашивайте в наших фирменных интернет-бутиках!

Если Вы потерпите неудачу, используя набор Suicide Box™, мы бесплатно предоставим Вам новый!

Компания Suicide Box реализует широкий комплекс благотворительных программ, направленных на улучшение жизненных условий творческой молодёжи.

www.suici.de

Я обратил внимание, что Хадижат очень красива, хотя никогда не заглядываю соседкам в лица, поскольку тогда они могут заподозрить, будто я испытываю касательно них определённого свойства интерес, что совсем не так (ну да, вру). Шоколадная родинка, глаза, как чёрная вьюга, и волосы чёрные, ниспадают в ледяную вскипающую полынью, и линия губ очерчена нежнейшим пухом, который, как я подумал, создаст волнительное чувствование во время прикосновения. «Волнительное чувствование». Хм. Опять красивости, Фимочка. Порадовался, что не успел наплести ей, будто мне двадцать шесть и топ-менеджер, иначе Хадижат могла проникнуться интересом ко мне, а ведь это не входило в твои планы, да, Фимочка? Ты думаешь, я забыл, Фимочка, ты думаешь, я не помню? Ошибаешься, мне прекрасно известно, как ты лежал в жёлтом кресле накрытый скатертью, и отключили горячую воду, и после холодненькой заболело ухо. Да, это было в нашем уездном городе, там была парикмахерская «Филадельфия» на улице Ленина, в которой меня перед выпускным балом обрабатывала молоденькая брадобрейша. Она всё время хихикала, а я назло всем возмечтал заявиться бритым на выпускной бал, но когда уселся, когда смешливая цирюльница спросила: «Что делать будем?» – то я не сумел решиться, в горле натянулось и лопнуло, и, жалкий, пробормотал что-то про модельную стрижку, после чего замолк, замер, заперся. Приёмник бормотал о новой миротворческой операции, пока уборщица не переключила на волну «Радио-Шансон», а когда моя брадобрейша перешла к чёлке, то мне ещё пришлось съехать вниз в кресле, чтобы сподручнее… – конечно, Фимочка, помню, какой ты высокий, а она, девчоночка, низенькая была; и вот её тело оказалось перед моим лицом, и я чувствовал теплоту, исходившую от её молочных желез, – это была физиологическая реакция на внешние раздражители, нет, я не виноват, у тебя нет никакого права упрекать меня. И самое позорное было то, что она почувствовала, принялась нарочно затягивать, всем телом выгибаться: не то чтобы я в семнадцать с половиной лет, с личиком, изрытым фурункулами, заинтересовал её, – нет, она просто хотела выяснить пределы своей власти. Видит бог, я пытался не выдавать себя, мёртво вперился в одну точку, сидел неподвижно; однако мельчайшие признаки, беззаконные в своей ничтожности: лёгкое изменение цвета лица, неестественная напряжённость, – с головой выдали Фимочку. Но я был близок к победе, я долго сопротивлялся животной сущности, и если бы брадобрейша отошла хоть секундой раньше, то я был бы спасён, разум восторжествовал бы. И после, когда школьная директриса говорила на выпускном балу, в городской филармонии, приятственные слова, вручала бесценные грамоты и регалии мне, – я думал, я размышлял до помутнения рассудка, как предотвратить то, что было уже явлено единожды, как заткнуть брешь этой слабости? Может быть, было просто достаточно закрыть глаза?

Надо бы что-то говорить. Но что? Все мысли в голове превратились в серые волчьи хвосты. Вообще-то я «начитанный», читать начал в три с половиной года, и хорошо помню первую книжку, в которой ужасно боялся горящих в темноте глаз волчищь, готовых съесть то ли зайца, то ли солдатского сына. Но о чём я могу рассказать ей? Пересказывать книжки? Или о том, что мне хорошо известно, – так, по крайней мере, советуют; хотя – зачем вообще что-либо изрекать, пыжиться, производить впечатление, – уж лучше молчать, выглядеть безопасным дураком.

– Ты знаешь легенду о призрачном поезде? – прокричал я, перекрывая удары кувалд о рельсы, в ухо Хадижат.

– Нет, – довольно равнодушно ответила она.

Я принялся пересказывать, как однажды, 15-го мая 1935 года, от станции «Площадь Дзержинского» отошёл состав, пассажирами которого были учёные, деятели искусства, молодые командиры Красной Армии, ударники труда, политработники новейших призывов, – люди кристально честные, желавшие счастья Родине, – люди, которым надлежало восстановить Российскую Империю в прежнем державном блеске; среди них были и дореволюционные специалисты, питомцы классической гимназии, создававшие одушевлённую связь поколений; но на следующую станцию, на станцию «Кировская», литерный состав так и не прибыл. Чем ближе приближался он к Чистым Прудам, тем медленнее для него текло время, – так вверх подброшенный мяч замедляет и замедляет скорость, пока наконец, в один краткий и бесконечно протяжённый миг, не застынет неподвижно перед возвратным падением, – а пассажиры ничего не чувствовали, только, может быть, шумело в ушах да смутные картины былей и небылей, воспоминания о будущем, тревожили мысли, как отголосок забытых снов. И на том самом месте, где стоишь сейчас ты, сквозь твой призрачный поезд ежесекундно проносятся тысячи людей, странствующих в обычном времени по призрачному метро, и они оставляют какой-то след в твоей душе – человеческий ветер. И настанет день, когда состав придёт к станции назначения, а для его пассажиров пройдёт не более двух минут; эти посланцы советского прошлого, гениальные учёные, трудолюбивые инженеры, изощрённые контрразведчики займут ключевые посты в науке, экономике, армии – и в кратчайшие сроки водворят основы государственного порядка, установят диктатуру законности. Но они явятся только тогда, когда каждый из нас осознает заблуждения минувших поколений и искупит грехи их, а искупление должно свершиться через страдания.

Не знаю, услышала ли она что-нибудь в подземельном грохоте.

Хадижат расстегнула жёлтую сумочку, выудила записную книжку. Обычно сведения забивают прямо в коммуникатор, хорошая бумага уже несколько лет на вес золота, – но у Хадижат всё-таки имелася дорогой молескин в футлярчике.

– Слушай, Тро, ты в фейсбуке есть?

– Лучше телефон.

– Диктуй.

Я отобрал у неё блокнот с подвешенным на цепочке гибким красным карандашом:

– Сам. – И, почти не глядя в листок, нацарапал первый же набор цифр, какой пришёл на ум.

Она старше меня на три года (и самое меньше, если на три), и уже зарабатывает; пожалуй, ведь, им и запрещено сходиться с чужаками, с иноверцами, с русскими, – хотя даже нелепо думать об этом: вот как ты сразу губу раскатил! – смешно, глупо. Ты и сам-то нерусский.

Лампочки подмигнули. Состав остановился на станции «Площадь революции».

– Мне до следующей. – Хадижат к выходу пододвинулась. – До «Покровки».

Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – «Покровские Ворота».

Сейчас или никогда. Я наигранно спохватился: «О, пока, выходить надо!» – и выпрыгнул из вагона за мгновение до того, как двери сошлись.

Я погладил бронзовую морду собаки-пограничника, злобно радуясь: как ловко сумел отбояриться, и с фальшивым телефонным номером отлично обдул!

А может, Фимочка, ты боялся, что она тебе не позвонила бы?

Выбрался на поверхность – наконец-то небо, а не сырой бетон в коростах мозаики и старого наливного кафеля. Теперь даже и духота не казалась невыносимой. До большого дома, где меня ожидали, разумнее было бы доехать подземкой (всего один перегон), однако – тогда пришлось бы стоять с Хадижат на эскалаторе и неловко прощаться. Да, Фимочка, ты сбежал.

Как всегда, после метро побаливала голова. Я боялся, что, погружаясь туда каждодневно, в конце концов потеряю слух, и по нескольку раз во время поездки, собрав пальцы в щепотку, тёр подушечками, щёлкал ногтями рядом с ушной раковиной: ещё не оглох; ещё слышу? У машинистов метропоездов левое ухо постепенно глохнет – от чугунного грохота в открытом боковом окне. Машинист призрачного поезда ведет состав в полной тишине.

На часах 11¼ дня. Хозяева скоро обедать будут.

Заскочил в трамвай. Занял сиденье у дверей.

Грузные шаги. Чёрно-жёлтая униформа женщины-контролёра. Я достал Бесконечный Билет – пластиковый прямоугольник цвета белого золота с оттиском рейхскомиссариата транспортных сообщений: орёл, сжимающий в когтях земной шар. Чёрная оплётка меридианов и параллелей на светлом фоне делает планету похожей на перекати-поле.

Контролёрша вгляделась. Владельцев Бесконечного Билета полагается обслуживать вежливо и приветливо. Контролёрша налила землистое лицо нездоровым румянцем:

– Приятного путешествия, молодой человек.

Меня передёрнуло. Она, должно быть, подумала, будто я как-то связан с миротворческим контингентом, и я уже собрался объяснить ей, хотя и не знал хорошенько, с какими словами обратится и что именно лепетать. Но чёрно-жёлтый жилет уже поплыл дальше, механически требуя:

– Что у вас? Талоны, удостоверения, электронные, проездные показываем!

Я обернулся. Позади, несколькими рядами дальше, сидел крепко сложенный парень в белой трикотажной рубашке с расстёгнутой верхней пуговицей:

– Проездной, – обронил весомо.

Он чем-то привлёк меня. Прозрачного кармашка для штрих-кода нет на рубашке. Самый смелый, да? А смысл? Три проверки, и штрих-код нанесут лазером на запястье руки. Я повернул голову настолько резко, что почувствовал боль. Наши глаза повстречались. На его лице проявился отпечаток благожелательства и странного внимания, словно ему тоже показалось, что мы свои. Казалось, мы сталкивались до того много раз, но когда-то давно, в прошлой жизни. Может быть, до войны.

– Молодой человек! – забрюзжал черно-жёлтый жилет. – Вы проезд оплатили?!

Мне стало страшно – в голосе контролёрши неожиданно проступили человеческие интонации: хамоватая усталость, грубость, недовольство, Да, это была обыкновенная женщина предпенсионных шестидесяти лет, с крашеными волосами, сохранившая остатки прежней ухватистости, и она не собиралась «культурно обслуживать» обладателя социального талона.

Тот, в белой рубашке, не ответил ещё ничего, но физически чувствовалось, как от него катятся волны холодной ненависти.

– Я говорил уже вам: проездной, – отбил небрежно, неспешно, как будто совсем и не угрожая.

Необъяснимая злая сила заключалась в его словах; очень хорошо помню ощущение жути, которое охватило меня тогда. И контролёрша сникла, пугающе одряхлела, ушла, пришамкивая:

– Ну, радуйся, радуйся! Заборол старуху? А берегись, как бы кто другой на пути не попался. И худо придётся тогда тебе!

Волны страха стихли. Я откинулся на спинку сиденья. Трамвай, прогремев по домотканой Маросейке, неожиданно очутился на улице Богдана Хмельницкого. Монументальное здание треста «Дирижабльстрой» промелькнуло за тёмно-жёлтым окном. Мрамор цокольного этажа приобрёл свинцовый оттенок из-за тонировки на стёклах вагона. Скоро должна была показаться высотка Телекоммуникационного холдинга. До большого дома, где я должен был жить, осталось недалеко.

Но что-то тревожило, что-то не давало позабыть Хадижат. Ладно, она хоть не называла меня «Фима», не перевариваю уменьшительного имени; хорошо хоть, не Фимочка. Вспоминал снова и снова её красивое контральто: «Тро… Тро…»

Ходи же, Хадижат. Беспокойство, как несимметрично стёртая колесная пара, давило один висок. Вот что! Я не мог сказать в точности, представился ей или нет, и мгновение, когда она назвала себя, помнил довольно смутно.

Я вдруг уверился с полной определённостью, что вовсе не говорил ей своего имени – Трофим. Откуда тогда Хадижат могла его знать?