Читать книгу Крысоед - Елена Костадинова - Страница 1

Тихо, будто крадучись, поезд «Столица – Морское» затормозил у каменных ваз с пыльными розовыми петуньями. «Пятиозерск» – значилось на вокзальной табличке между колоннами с облупившейся лепниной.

Виктор Жуков поправил на плече сумку, где лежали футболки, диктофон, блокнот и ручка для будущих интервью. Потайной карман, застегнутый на молнию, оттягивал пистолет, завернутый в тряпку, чтобы не выдать себя специфическими формами.

На перрон сошел и толстяк-командированный, ехавший с ним в одном купе. Пятиозерск дохнул на них раскаленным ветром, пахнущим креозотом и полынью.

Выпустив их, поезд заспешил, затакал по рельсам, словно спасаясь. Последний вагон помахал выбившейся из окна занавеской. И они остались на перроне, где никто никого не встречал.

Ушедший состав открыл серую степь с кружащими над ней чайками. Их количество намекало, что вода где-то близко, только это совсем не чувствовалось.

Жуков стоял, оглядываясь, попутчик же вошел внутрь, и через пару секунд замаячил силуэтом за стеклом вокзального окна. Рядом возник человек в соломенной шляпе и черных очках. Когда толстяк кивнул в сторону Виктора, тот снял очки и вгляделся в Жукова, подавшись к окну. Они разом повернулись, и темный зал проглотил их, выплюнув с другой стороны, откуда, спустя полминуты, вывернулась черная ауди и помчалась по шоссе, отделявшем вокзал от городка.

Журналист столичной газеты Виктор Жуков, приехавший сюда по письму, остался наедине с незнакомым городом, чьи домики под оранжевой черепицей виднелись через марево зноя. Дальше шли многоэтажки, а следующей ступенью амфитеатра возвышался, смазанный знойной дымкой, гребень разнокалиберных труб.

Душная тишина лежала на перроне, только из степи слышался прерывистый стрекот кузнечиков и странный хохот чаек. Но зловещим он Жукову тогда не показался.

Солнце напекло непривычную макушку. Виктор с облегчением шагнул в вокзальную прохладу, где пахло опилками и жареным мясом.

Каменная плитка зала матово сияла, манила холодом. Ему захотелось разуться и ступить на нее босой ногой, но он сдержался.

Слева от входа протянулся ряд окошек, затянутых изнутри выгоревшими шторками. Над первым висела табличка «Дежурный по вокзалу», над вторым – «Справочное бюро», над третьим «Суточная касса». “Суточная касса – суточные щи” – подумал Жуков. В животе забурчало.

Над «суточной» кассой на одной кнопке болталось объявление с полустертыми буквами: «На подходящие поезда пассажиры обслуживаются вне очереди». «Интересно, – подумал Жуков, – будут ли мне поезда подходящими, к примеру, до Морского? Или придется сидеть в химическом Пятиозерске безвылазно, не попав к такому близкому морю»?

Из большого зала шли арочные входы в зальца поменьше, где на отполированных телами скамьях никто не сидел. В туалете шумела вода.

После гудящего муравейника столичного вокзала это провинциальное безлюдье оставляло впечатление приятное, но странное.

За окошком дежурного зазвонил телефон, трубку никто не брал. И пока Жуков шел к двери с надписью «Ресторан», звонок все звенел, вселяя в него невнятное беспокойство и странное чувство причастности к тому, что происходит и произойдет в этом городе. Слишком серьезное для отпускного настроения. И он отогнал его, толкнув массивную ресторанную дверь.

Большой зал от перронного зноя скрывали глухие шторы. В солнечных полосах, что просачивались между ними, летали пылинки.

Виктору показалось, что ресторан пуст. Приглядевшись, он заметил в дальнем конце, в сумраке, пропитанном вкусными запахами, бородатого человека. Тот нависал над тарелкой, чернела борода и растрепанный чуб, мерно покачивающийся. Человек ел. На столике перед ним призывно сияли бутылки, бока их подсвечивались полоской солнца, пробившейся между гардинами.

Жуков сглотнул вязкую слюну. Эту непривычную жару нужно выдержать пару недель. Ну, хотя бы, неделю. А сейчас заказать бутылку воды, два литра, не меньше.

Обычно, например, в автобусе, если у него был выбор, Виктор садился на одиночное сидение. Но сейчас напомнил себе, что нужно воспользоваться оказией и поговорить с аборигеном, расспросить, как тут и что. И, пренебрегая свободными столиками, направился к бородачу по гасящей звуки ковровой дорожке.

Тот ничего не замечал, кроме еды на тарелке. Жуков кашлянул и попросил разрешения присесть. Бородач вздрогнул и поднял голову. Взгляд был странным, как у загнанного зверя – страх и агрессия. Жуков улыбнулся и повторил просьбу, уже жалея, что заговорил.

Человек замер на несколько секунд и медленно кивнул, не глядя на Виктора. Жуков сел и, для начала, повертел в руках початую бутылку водки со стола. Тут, по идее, должна была последовать какая–то реакция, но не последовала. Для интервью абориген не подходил вовсе, но выбора не было.

На тарелке бородача толстый стейк прятался под жареной картошкой и темным соусом.

– И чем же здесь кормят? – забросил Жуков, с усилием отворачиваясь от аппетитного натюрморта.

Человек ничего не ответил, но есть перестал, напряженно сжав плечи. Левая рука перебирала накрахмаленную бахрому скатерти.

Жуков вгляделся, отметил синюю жилку, пульсирующую на виске. Разговаривать совсем расхотелось, человек был странен, напряжен, и это отталкивало.

Вне работы Виктор просто переставал воспринимать людей невежливых или не в меру закомплексованных. Но, памятуя данное слово – честно заработать неделю пляжа – Жуков решил разговор продолжить, но, как оказалось, неудачно.

Из странного письма, благодаря которому великий столичный журналист сидел сейчас за столиком вокзального ресторана, было ясно, что все беды городу приносит ветер, дующий с востока, с химкомбината. Сидя вполоборота к бородачу, поглядывая на шторы за стойкой, в надежде увидеть официантку, Жуков разломил взятый из ажурной хлебницы черствый кусок и спросил,

– Восточного ветра давно не было?

Реакция была такой бурной, что Виктор отшатнулся. Человек вскочил, задев тарелку. На голубые клетки скатерти вывалилось несколько ломтиков картошки. Глаза с ужасом смотрели на Жукова, лицо пожелтело, черная борода казалась приклеенной на восковую посмертную маску. Губы бородача тряслись, он ничего не говорил, только хрипел странно и страшно. И не успел Жуков среагировать, как бородач нетвердо, вихляющей рысью, побежал к выходу.

Дверь захлопнулась, спустя пару секунд послышался стук каблучков из-за стойки. Штора резко распахнулась и в проеме появилась молодая женщина в сарафане и цветастом фартучке. Виктор обрадовано поднялся, но женщина, вглядевшись в него, закрыла рот ладонью жестом отчаянья и побежала к выходу. До Жукова донесся сбивчивый перестук каблуков и крик: «Петя, Пеетяяя»!!

Жуков сел, поглядывая на мясо в чужой тарелке и машинально усмиряя голод сухим хлебом. Женщина не возвращалась.

Он пошел по проходу между столиками, собираясь встретить официантку и все-таки попросить еды.

Снаружи послышался плачущий голос: «Опять! Господи, опять»!

Дверь открылась. Женщина, наткнувшись на Жукова, отшатнулась и спросила испуганно,

– Что? Что вам нужно?

Он улыбнулся. У нее была тонкая талия и красивые, заплаканные глаза.

– Здесь ресторан или не ресторан? Я чувствую, в этом городе мне суждено умереть с голоду.

Жуков излучал обаяние. В словах содержался намек на нездешность и командированность, что обычно находило отклик в женских сердцах. Но не в этот раз.

Женщина смотрела на Жукова так, будто он шутил у раскрытой могилы, и он осекся. Ну, уж! Удрал ее Петя, но ведь не умер. Чего уж так-то?

Опустив голову, всхлипывая, она обошла Жукова и скрылась за шторой.

Покрутившись у стойки минут пять, давая ей успокоиться, он позвал: «Девушка!». За дверью молчали, стало ясно, что еды он здесь не получит.

Подойдя к столику, где у него только что сорвалось первое интервью в этом городе, Жуков очень внимательно оглядел толстый кусок мяса с коричневой корочкой. На голубых клетках под вывалившейся картошкой расплылись жирные пятна. Он взял бутылку воды, с наслаждением выпил половину, положил в сумку. Оставил деньги на столике, зажал в руке две горбушки, посыпанные солью, и противно голодный, и оттого, злой, пошел прочь.

Любая одежда, кроме футболки, здесь была лишней. Сняв легкую куртку, он удобней устроил лямку сумки на плече и ступил на пустую привокзальную площадь.

Не было ни автобусов, ни машин, пахло степными травами, а сам городок начинался через дорогу беленькими домиками под оранжевой черепицей. За многоэтажками в выцветшее небо ввинчивались трубы, видимо, того самого комбината из сумасшедшего письма инженера Фролова.

Дым из труб шел вертикально. Из каждой – своего цвета. Виктор насчитал три оттенка серого, а один дым был нежно–розовый и красиво смотрелся на выгоревшем небе. Ветра не было, солнце стояло почти в зените и жара с каждой минутой становилась гуще.

Жуков перешел дорогу, и вместо того, чтобы пойти по улице, где стоял вокзал, углубился в переулок. Когда он заворачивал за угол, услышал визг тормозов, и, выглянув из-за кустов, увидел, как подкатили и остановились у вокзала серебристые иномарки.

Ему было любопытно, кто выйдет из этих красивых машин, он был уверен, что этот кортеж приехал за ним. Но официальная встреча в его планы пока не входила, поэтому Виктор больше выглядывать не стал. А двинулся по переулку, параллельному привокзальной улице.

Открывать незнакомые города, вот так, самостоятельно – было одним из любимых занятий Жукова. В неизведанном месте он чувствовал себя корсаром–завоевателем и смиренным миссионером в одном лице. В общем, классно он себя чувствовал, необычно. Это ни с чем не сравнимое переживание составляло одно из удовольствий работы. И он не хотел его лишаться, даже ради вкусного обеда с пивом в запотевших бутылках и прохладного душа в номере люкс, разумеется, приготовленного ему хозяевами города, приславшими к вокзалу серебристые Пежо. Или он не из столичной газеты?

Конечно, толстяк из его купе сообщил начальству о молодом человеке приятной наружности, что едет в Пятиозерск. И начальство сделало правильные выводы.

Он шел по переулку, с любопытством оглядывая домики. После ночи в поезде ногам было приятно пружинить мускулами. Дорогу спрашивать он собирался в экстренном случае. Переулок явно вел к центру.

Жуков и хотел бы всмотреться в лица жителей незнакомого города, вслушаться в их говор. Но прохожих не было. А домики молча улыбались ему умытыми лицами.

Дворы были пусты, только морды спящих собак темнели в глубине дощатых будок. Они просыпались, поднимали кудлатые морды, смотрели на Виктора, вывалив красные языки, но лаять было лень, и морды снова падали на лапы.

На крыльце одного дома сидел старик в черных семейных трусах. Голова скрывалась под навесом, прикрытая драной соломенной шляпой, а ноги в синих жилах вытянуты на солнце. Похоже, он спал.

Переулок оборвался рыночной площадью. Над поломанными железными воротами висела выгоревшая вывеска «Центральный рынок г. Пятиозерска». За ними виднелись пустые железные стойки. Медленный дворник в кепке гонял по асфальту полиэтиленовые бутылки и бумажки. Было чуть за полдень, и, видимо, базар недавно закончился.

Длинной стеной вдоль рынка тянулись магазины. Парадные входы их смотрели, почему–то, на улицу, а не в рыночный двор. Роллеты почти везде опущены, только из одного магазина лилась громкая музыка и в ее ритме шуршал метлой дворник.

Навстречу Жукову стали попадаться люди, и он понял, что здорово переоценил южность городка и здешнего населения. Дынные и арбузные корки не истекали сладким соком на раскаленном асфальте, как ему грезилось в редакции, потому что тротуары были нереально чисты. И гордых джигитов с волоокими красавицами с ресницами-стрелами не наблюдалось. Аборигены, идущие навстречу, были ничуть не экзотичней, чем люди на столичном вокзале, только загорелые очень. И лица у всех были неприветливые и какие-то болезненные.

Виктор пошел вдоль улицы с магазинами. Здесь было особенно оживленно. Отметил, что все здешние дамы, независимо от возраста, ходят в шлепанцах на тонких костяных каблучках. Видимо, такие завезли в местные торговые точки, ввели, так сказать, моду на местах. Шлепки, верней женские ноги в них, Жукову нравились, только стука каблучков не слышно – асфальт мягок от горячего солнца, как воск.

В конце улицы, на перекрестке, поддавала жару дорожная бригада – парни в оранжевых жилетах на загорелых торсах.

От кучи зернистого асфальта поднимался зной, и в этом мареве медленно плыл каток с плечистым силуэтом на нем.

Жуков ловил удивленные взгляды, видимо, новый человек в городке был в диковинку. Виктору и надо было бы с кем-то заговорить, узнать, где гостиница, но, вот, не попадалось ему человека, с коим хотелось бы начать разговор, надо же!

У магазинной стены в жидкой тени прилепились несколько старушек-торговок, видимо, не успевших распродать товар в базарное время, или просто жадных, работающих до последнего клиента. Две из них торговали семечками, глянцевые кучи высились в тазиках, поставленных в потрепанные детские коляски. Здесь было все по старинке. Жуков подзабыл, как это – покупать стаканчик семечек у бабки. В магазине полно ярких пакетиков.

Еще две старушки продавали виноград. На горячем асфальте перед ними стояли пластмассовые весы, чаши их полнились синими и желтыми гроздьями.

А одна из старух, сидящая на отшибе, была столь колоритна, что Жуков остановился.

Товара перед бабкой не было. Она сидела на низком стульчике, из-под линялого подола виднелись рыжие от старости мужские ботинки в пыльных морщинах. И лицо у нее было под стать обуви – такое же старое, морщинистое и пыльное. На бабкиных коленях лежала красная тряпочка, на ней сидела белая крыса, то и дело деловито обнюхивающая складки выгоревшей юбки розовым носом. Крысиные глаза алели на белой морде, длинный лысый хвост спускался до земли.

Левая ладонь старухи время от времени поглаживала крысу, а в правой руке, загорелой и жилистой, белели сложенные бумажки.

Жуков уставился на крысу. Это существо должно было находиться в темном подвале, в сырой прохладе, а здесь, в жару, зачем?

Когда взгляд Жукова с крысы перешел на бабкино лицо, та подмигнула и прошамкала мохнатым ртом,

– Что, погадаем?

«Ах, вот оно что, бумажки – это гадание»! Гадать было неудобно, несолидно, тем паче неподалеку остановилась хорошенькая блондинка в красном сарафане в горошек и в костяных шлепанцах, и стала прицениваться к винограду. Она не смотрела в его сторону, и Жуков решился.

– Дай ей свою левую руку, – велела бабка, когда купюра из его кармана переместилась в пыльные складки старухиной юбки. И что-то зашептала крысе. Та чихнула, смешно ткнувшись в бабкины колени, повернулась и потянулась к жуковской раскрытой ладони. Мокрый нос защекотал руку, крыса, переступая розовыми лапами, повернулась к бабкиной правой руке. Обнюхала все бумажки, осторожно вытащила зубами одну из них и повернулась к Жукову.

– Бери, – сказала старуха. Он потянул из крысиной пасти белый прямоугольник, развернул и прочел:

«Если хочешь смести паутину

Так смотри и начни с паука».

Жуков хмыкнул и сунул бумажку в карман. Подняв глаза, поймал пытливый старухин взгляд. Пожалуй, во взгляде присутствовала некая ирония, если он правильно понял.

– Вы здешняя, бабуля? – Жуков решил, что поговорить с бабкой не помешает. Для прощупывания почвы и настроений.

– Нет, молодой человек, – старуха неожиданно заговорила хорошо поставленным голосом прекрасным литературным слогом.

– Я имею честь проживать в этом городе, – бабка сделала величественный жест, и крысиный нос потянулся за смуглой кистью, – всего неделю, полгода добивалась соединиться с больной дочерью.

Лицо бабки, прежде напоминавшее старый башмак, стало осмысленным и довольно приятным.

У Жукова удивленно поднялись брови,

– Разрешения?

– Так вот, – продолжала бабка, – я здесь всего неделю, но мне нравится город все меньше и меньше.

– Почему? – спросил Жуков.

– Еще не знаю, – старуха в раздумье пошамкала ртом, – видимо мне не нравятся неприветливые лица здешних обитателей, их, я бы сказала, некоторая агрессивность…

И отвечая на немой вопрос,

– Нет-нет, по отношению ко мне никаких эксцессов не возникало, но в этом городке витает, – она щелкнула пальцами, и крыса покосилась на бабкину руку круглым красным глазом, – некое напряжение. Впрочем, объяснить я не берусь, – старуха улыбнулась, показав белоснежную вставную челюсть, контрастирующую с загорелым лицом, – ничего определенного, скорей интуиция.

– А о восточном ветре вы что-нибудь слышали? – решился Жуков.

Блондинка в сарафане, купившая виноград у соседней бабки и шедшая мимо, вздрогнула, и посмотрела на Жукова расширенными глазами. Старуха же пожала плечами,

– Нет… Дочь моя парализована, речь у нее повреждена, а кроме нее я практически ни с кем не общаюсь.

Жуков проводил блондинку взглядом, каблучки мягко тонули в асфальте, ноги были стройные и загорелые. Когда Жуков повернулся к бабке, лицо старухи снова превратилось в пыльный башмак, она подмигнула,

– Ну что, еще погадаем?

– В следующий раз, – улыбнулся Виктор, подошел к старухе рядом, совсем не старой, просто в платочке, прибавляющей ей десяток лет, и купил винограда.

Упругая кожица лопнула на языке, кисло-сладкая мякоть бальзамом скользнула в пересохшее горло. Давно Жуков не ел такого вкусного винограда.

Он пошел за девушкой в сторону дорожной бригады, раскатывающей асфальт. Солнце палило, а кроны деревьев вдоль тротуара зашелестели, в лицо подул легкий ветерок. В нем чувствовался какой-то аромат, не слишком приятный.

Виктор прошел несколько шагов, стараясь не упустить стройные ножки, слишком уж синие у их хозяйки были глаза. Почему бы не познакомиться в первый же день, не съездить в Морское, когда он закончит здесь все дела?

Лица людей, идущих навстречу, вдруг изменились. Мужчины и женщины задвигались суетливо, будто просыпаясь, резко поднимая головы. Пытливо вглядывались друг в друга тревожными глазами.

Вдруг Виктор понял, что идет очень медленно. Каждый шаг давался с трудом, будто он шел по колено в густом киселе. Жуков оглянулся и оторопел. Панически рассыпая семечки, катили коляски торговки. Бабки с виноградом лихорадочно запихивали товар в пакеты, давя его и разбрасывая по горячему асфальту. На всех лицах читался такой ужас, что у Жукова взмокла футболка на спине.

Только старуха с крысой сидела, вертя головой, и в глазах ее стояло то же изумление, что и у Виктора.

Люди вокруг заспешили, жесты и голоса стали резкими, похожими на крики чаек, встретивших Жукова на перроне. Он не мог разобрать ни слова, будто они говорили на неизвестном языке. И понял, что закладывает уши.

Жуков поравнялся с дорожной бригадой, колдующей над зернистой горой раскаленного асфальта.

В прозрачном мареве плыл каток, Виктор глянул на парня, сидящего на нем, и не смог оторвать взгляда. Тот возвышался над панически спешащей улицей, смотрел на нее покровительственно. У него было такое лицо, что Жуков остановился.

Лоснящийся от пота торс парня гордо прямился. Он сидел, как на троне, глядя на бегущих людей со странным выражением власти и предвкушения наслаждения. Восседающий на катке, черный от солнца и асфальтовых испарений, он походил на африканского царька людоедского племени. Глаза с белоснежными белками на темном, почти черном лице, алчно оглядывали бегущих людей. И тут Жуков понял, что теряет сознание.

Футболка прилипла к спине. «Тепловой удар» – пронеслось в мозгу.

Преодолевая панику и стараясь дышать глубже, от чего становилось только хуже, он поплелся к спасительной тени магазинной стены, чтобы не свалиться посреди тротуара. Ноги еле двигались, в ушах стоял звон и зловещий чаячий хохот. Он поднял глаза, птиц не было. Только беспощадное солнце и тошно качающиеся верхушки деревьев. От их движения голова кружилась еще больше.

Сквозь заложенные уши пробивалась бравурная музыка из распахнутого магазина. В его темноте таяло испуганное женское лицо.

Жуков дошел до стены, ощутил ее тепло и каменные неровности. Несмотря на тень, легче ему не стало, все так же стояла вата в ушах, становившаяся все плотнее, Совсем исчезли звуки, закружились в глазах радужные спирали, заслонившие улицу, небо, деревья.

Жуков прислонился к стене, бросив на асфальт сумку так, чтобы сесть на нее, остатками сознания удерживая, что там деньги и пистолет. И сполз по стене, больно царапая спину и ладони. Он больше не мог хвататься за исчезающий мир – силы кончились.

Последнее, что Виктор увидел, прежде чем наступила темнота, была старуха с крысой. Перед окончательным провалом в обморок, он мог наблюдать.

Как бабка встала со стульчика и белая крыса скатилась со старой юбки, но не убежала, а повернулась к ней, присев на задние лапы и подняв передние. А старуха затопала пыльными башмаками, закружилась в танце, тонко повизгивая: «и– и– и– и– и– и…», хлопая в ладоши. Перед ней на лиловом асфальте повторяла ее движения белая крыса, неуклюже переставляя лапы. Острые коготки царапали тротуар, розовое брюшко просвечивало сквозь белый мех, лысый хвост заворачивался змеей.

* * *

Первое, что почувствовал Жуков, – боль в поцарапанной спине. Сквозь вату обморока донеслась музыка из открытой двери магазина. Она становилась громче, по мере того, как прорезывался слух. Свет залитой солнцем улицы больно ударил по глазам, когда он попробовал их открыть. Но помог очнуться. Виктор вспомнил, что он в командировке, в южном городе Пятиозерске. И у него тепловой удар. “А еще галлюцинации”. Боясь головокружения, не стал поворачивать голову, просто покосился вправо. Старухи с крысой не было.

Виктор сидел на чем-то твердом и неудобном. «Ага, сумка, пистолет». Длинные ноги вытянуты, на коленях – пакет с виноградом, несколько синих ягод выкатились и застыли на границе света и тени. Неширокая тень от магазинной стены, где Жуков попытался укрыться от теплового удара, переместилась к самым кончикам мокасин, и он понял, что оставался без сознания долго.

Не вставая, Виктор вытащил из–под себя сумку, со стороны дна проверил, есть ли Беретта, облегченно вздохнул, завертел затекшей шеей.

Людей на улице осталось мало, все шли мимо, никто не подходил к нему, чтобы помочь. И это вызывало недоумение. Провинциалы ведь добрые? Или это миф? Или в этом городе провинциалы не такие, как везде?

Он представил себя со стороны. Вот, эти люди идут мимо и видят прилично одетого, спортивного молодого человека, с хорошей стрижкой, в джинсах и белоснежной футболке. На бомжа не похож. Сидит на тротуаре, свесив голову и закрыв глаза. Долго сидит. Как? Зачем? Что случилось? Может, он умер или его еще можно спасти? Виктор внимательно вгляделся в прохожих. На него никто не смотрел, все шли кто куда, не отвлекаясь на такие мелочи, как человек, сидящий у магазинной стены.

Опасаясь нового обморока, Жуков несколько раз глубоко вздохнул, пуская в легкие жаркий воздух, пахнущий асфальтом и чем–то неуловимым, что явственно чувствовалось перед тем, как он потерял сознание. Медленно, держась за стену, поднялся, следя, не закружится ли голова.

Нужно найти гостиницу. Там душ, кровать и ресторан, где должна быть еда. «Тепловой удар плюс голодный обморок» – усмехнулся Жуков, отрывая от грозди несколько виноградин.

Метрах в десяти от Виктора, в знойном мареве продолжали копошиться дорожники. Он отметил, что работа идет гораздо веселей. Они подбадривали друг друга криками и лихорадочно кидали асфальт на дорогу. На катке сидел тот же смуглый «африканский царек» с лоснящимся рельефным торсом.

Чем ближе Жуков подходил к суетливой бригаде, тем меньше ему нравилось лицо парня на катке. Глаза того были полуприкрыты, губы растянуты в довольной улыбке. Аспидно-черный асфальт летел с лопат рабочих на дорогу, а каток тяжело шел в волнах зноя, оставляя позади гладкую полосу.

Жуков почти прошел мимо, недоуменно поглядывая на парня, когда споткнулся о костяной шлепанец с тонким каблучком. Машинально подняв его, стал оглядываться, ища хозяйку туфельки. Мелькнула мысль о Золушке и хрустальном башмачке. Осматриваясь, он случайно глянул на дорогу, куда с нескольких лопат летел горячий асфальт.

Там, куда падали раскаленные зерна, он увидел кусок красной ткани, совершенно лишний в этом месте. Это было так нелепо, что Жуков остановился резко, как от удара. Что-то ему напомнил этот красный в белый горошек лоскут. Что-то перед самым обмороком. Он перевел глаза ниже и отчетливо увидел почти засыпанные раскаленным асфальтом женские ноги. Там, где на них падали горячие комья, появлялись черные язвочки с алыми краями.

Жуков посмотрел выше и увидел белокурую прядь в том месте, куда всей своей махиной как раз наезжал тяжелый чугун катка.

Виктора замутило, показалось, что опять меркнет сознание, снова появилась мысль: «галлюцинация»! Но уши не закладывало, с той же громкостью лезла в них бравурная музыка. Во рту пересохло, но глаза видели четко, и видели они то, во что жутко было поверить. В асфальт закатывали женщину! Именно за ней Жуков двинулся перед тем, как упасть в обморок. И туфелька, скорей всего, ее.

Он четко увидел, как в горячем асфальте тонут каблучки костяных шлепанцев, вспомнил испуганные васильковые глаза девушки, когда он спросил о восточном ветре. Да, что же здесь творится!?

Жуков перевел глаза на дорожников, машинально сжал шлепанец так, что костяной каблук врезался в ладонь. Он не чувствовал боли, наружу рвался отчаянный вопрос: «Что же вы делаете»?!

И тут на него зыркнул ближайший к нему рабочий с лопатой, полной раскаленными асфальтовыми комьями. И выражение глаз его было таким, что вопрос застрял в горле. В глазах плескался ужас, рот дергался, и, перемежая слова матом, дорожник заорал,

– Чего вылупился, …. вали отсюда!

И Жуков пошел. С головой, раскалывающейся от боли, не дающей сосредоточиться и понять, что же ему делать дальше. Зачем он сюда поехал?! Вопрос бился в мозгу тяжелым молотом.

Он, наконец, почувствовал боль в ладони и разжал руку. Башмачок мягко упал на горячий тротуар.