Читать книгу Крысоед - Елена Костадинова - Страница 2

Письмо из Пятиозерска пришло в редакцию в понедельник.

– Полюбуйся! Паранойя в стадии обострения!

Валерка Яровой взъерошил торчащие патлы, с шипением втянул воздух и бросил сидящему напротив Жукову конверт. Белый прямоугольник скользнул по столу и уткнулся в монитор.

Виктор прикоснулся к нему кончиками пальцев, ощутив гладкость бумаги и почти физическую тошноту. Сегодня с утра он не хотел никаких писем.

«Интересно», – подумал он, – «есть такая фобия – боязнь писем? И как она называется? Письмофобия? Letterfobia? И как мне дальше работать»?

Взял конверт за уголок и постучал им по клавиатуре. Посмотрел на Валерку. От жары тот потел, очки сползали. Он то и дело поправлял их энергичным жестом так, что переносица покраснела.

Друг и заместитель Жукова в эту неделю «сидел на письмах», что требовало терпения и сосредоточенности. О письме, из-за которого Виктор Жуков не мог собраться с духом и открыть конверт, он Валерке пока не сказал. Хотя обычно говорил все.

– Письма пишут разные, – нараспев процитировал Жуков, чтобы отвлечься, – слезные, болезные. Иногда – прекрасные, чаще бесполезные…

– Угу, на этот раз – болезное, – буркнул Валерка.

– Знаешь, – протянул Виктор, – человек, который написал эти стихи, похоже, сидел в отделе писем какой-нибудь популярной газеты.

Жуков мог себе позволить предаваться цитированию и неспешно размышлять. «На письмах» в эту неделю сидел Яровой. Личного творчества от человека «на письмах» не требовали, потому что, продираясь сквозь дебри неграмотных строк, к «газетному дню» (то есть дню, когда газета сдается в типографию) он рожал страницу, незамысловато названную «Письмецо в конверте». Литературно обработанный обзор писем.

– Может и сидел, – согласился Валерка, – пока не вышел на поэтическую тропу.

– Стезю, – поправил Жуков.

– Большую дорогу – хмыкнул Яровой.

– Точно сидел, – продолжал размышлять Жуков, – именно в популярной. Иначе, откуда такое знание вопроса?

– Нет, не сидел. Это Константин Симонов, – вспомнил грамотный Валерка, – и нигде он не сидел, а был военным корреспондентом. Халкин-Гол, вторая мировая, все дела. Когда там сидеть?

Столичная газета, где трудились Жуков и Яровой, набирала популярность неотвратимо и болезненно для конкурентов. Раскупалась, по выражению реализаторов, «как горячие блинчики». И уборщица Вероника (она же курьер) уже дважды ходила к главному редактору по поводу повышения зарплаты.

Свои революционные требования Вероника объясняла тем, что «оттянула все руки», таская сумки писем с главпочтамта, где редакция абонировала ящик.

В те времена интернет где-то развивался, но не там, где жили Жуков и Яровой – сотрудники столичной газеты «Милениум». Они только-только начали осваивать всемирную сеть. И письма в редакцию приходили не на электронную почту, а на листочках в клеточку или линеечку. В конвертах со штампами почтамтов, с марками в правом верхнем углу.

В те времена писали письма, что начинались словами «Дорогая редакция» – сегодня это стало смешным мемом. Тогда еще не у каждого был мобильник, не во всех квартирах стояли пластиковые окна, не было кондиционеров и китайских подделок на каждом шагу. Но уже стояли в офисах и редакциях факсы и ксероксы, очень медленные и шумные, как бульдозеры.

Письма, приходящие в редакцию, если представляли интерес, литературно обрабатывались и вставлялись в номер. А когда в них рассказывалось о чем-то вопиющем, журналистам приходилось разбираться. Случались письма и от сумасшедших, составляющие некий постоянный процент от всей приходящей почты.

Жуков откинулся в кресле и оглядел редакционный кабинет. Ничего лишнего – карта страны на правой стене, окно слева, где, если повернешь кресло, видны облака и птицы. Зеркало напротив стола Жукова, шкаф с подшивками газет, два стула, два монитора.

«Надо напиться на выходных» – подумал он. – «Должно полегчать». Опять глянул на Валерку и подумал, что у того ведь тоже было письмо-травма. Не такая серьезная, конечно. «Ну вот», – подумал он, – «вместе напьемся». Стало немного легче.

– А можем ли мы вспомнить, Валерий, – многозначительно вопросил Жуков, поглаживая конверт и оттягивая момент, когда нужно будет его открыть – хотя бы одно прекрасное письмо?

Яровой остро глянул на шефа поверх очков и уткнулся в письма.

– Отстань, – буркнул он, – сделал дело – гуляй отсюда.

Смятение Валерки было понятным. Когда они с Жуковым только приехали в столицу и начинали газету с нуля, их детище было “похоже на бутон, который расцветает, благодаря любви и труду, и, расцветая, являет миру свои лепестки-страницы”. Столь пафосную метафору озвучил как-то на планерке главный редактор и только что не прослезился.

Одни страницы-лепестки увяли, не получив читательской поддержки, другие налились соками и стали украшением цветка, то бишь, газеты.

Таким украшением стала страничка «Эмансипанночка» (от француженки «эмансипэ» и гоголевской Панночки). Эта женская страничка первым делом объявила конкурс на лучшее объяснение в любви. И на редакцию, на их головушки обрушился водопад признаний, в коем впечатлительный Валерка чуть не утонул. Потому что одно из признаний было такое! Что Валерка, говоря изысканным слогом, потерял рассудок.

Он стал названивать девушке, что дала в письме свой номер телефона, он стал рассеянным и чуть не запорол важное интервью. Но ведь девушка любила не сутулого очкарика Валерку, а вполне реального седого красавца. И как любила!

В общем, конкурс любительница седых красавцев, выиграла, а Валерка пару месяцев зализывал раны.

Жуков, наконец, перевернул конверт, глянул на адрес. Пятиозерск. Название города вызвало ассоциации с близким морем и почему-то большой химией. «Я там точно не был, может, проезжал?»

– Валерка…

– Отстань! – отчеканил тот.

Когда сегодня утром Жуков прочел криминальную сводку за выходные, то не сразу пошел в кабинет. Оглушенный и расстроенный побрел он по этажу редакции. Столь поганые новости лично ему, журналисту и зав отделом социальных проблем города, принес медленный и шумный факс в приемной.

Редакция занимала несколько кабинетов на этаже, сдавая остальные разным фирмам. Коридор ответвлениями походил на лабиринт. Эти неисследованные повороты и тупики манили Жукова, как дальние страны романтичного юнгу. И сегодня, придавленный милицейской сводкой, он забрел в неведомый тупик редакционного коридора и оказался перед дверью с тусклой табличкой «ООО Деймос».

Пыль лежала на двери фирмы, ни рука, ни нога человека ее давно не открывали. Шустрый паучок оплел косяки и сидел в углу, держась за сторожевую нить, в ожидании мухи-добычи. Но даже мухи сюда не залетали.

Жуков вспомнил, что Деймос – один из спутников Урана и, насколько ему известно, переводится, как «ужас». Как корабль назовешь, так он и поплывет. Фирма «Деймос» изначально была мертворожденной.

Размышления о горе-бизнесменах на время отвлекли Жукова от неприятных мыслей. Он еще постоял, глядя, как дрожит паутинка от коридорного сквозняка, без желания выкурил сигарету, хотя давно уже не курил, просто носил пачку в кармане. И пошел в кабинет, что они делили с Яровым, сидящим эту неделю «на письмах». Еще там, расплющивая окурок о дверную ручку «Ужаса», Жуков подумал: «Надо напиться».

Так. Валерка разговаривать не будет и отвлекаться от паршивых мыслей нужно самостоятельно. Жуков вгляделся в название городка на конверте. Память увела его на юг страны, замелькали заголовки столичных газет, где повторялся набор слов: «Пятиозерск», «Большая Химия», «Эксперимент». И было это лет десять-двенадцать назад.

Что-то там производили полезное и редкое, и у них там добывалось сырье для этого редкого и полезного. Чтобы узнать подробней, надо погуглить, комп включить. А этого Жукову не хотелось, вообще ничего не хотелось сегодня с утра.

– Слушай, что пишут, – начал Валерка, все еще опасаясь, что Жуков вспомнит седых красавцев и победительниц конкурсов признания в любви.

– Уважаемая редакция! Так-так-так… Ага! Вот, – «Уже год я мажу свои пятки мочой»…Ну ясно, свои. Вот только зачем?! Ага, вот зачем,– «теперь пятки у меня стали, как у младенца».

Жуков ухмыльнулся, – И зачем ему младенческие пятки?

– Не ему, а ей. Это Алла Вениаминовна, – заглянул Валерка в конец письма, – «мне семьдесят три года».

Кстати, штампа Пятиозерска на конверте, что вертел в руках Жуков, не было. Только столичный. Написавший просто попросил кого-то, кто ехал в столицу, опустить его здесь в почтовый ящик. Почему столь сложно?

Отрешенно постукивая конвертом по губам, Жуков повернулся в кресле, и немытые окна, с душной столицей за ними, мутно глянули на него.

Июль в городе стоял невыносимый. За день мегаполис производил выхлопы и копоть, обильно налипающие на лицо, рука и волосы. К вечеру кожа горела, а волосы торчали проволокой. От жары горожане теряли сознание в троллейбусах и захлебывались в собственных ваннах, где пытались уснуть, погрузившись в холодную воду.

Жуков снова глянул на адрес. Услужливое воображение подкинуло ему пыльную улочку южного городка. На грязном асфальте истекают липким соком арбузные и дынные корки, влажный от близости моря ветер нежно гладит вспотевший лоб. Навстречу Жукову идут черноусые джигиты, и волоокие красавицы с персиковыми ланитами опускают стрелы ресниц под взглядом столичного корреспондента.

Жуков с трудом отлепился от пыльной герани на подоконнике, а его воображение от томной неги провинциального южного городка. Он вытащил из конверта несколько исписанных листков и попытался сосредоточиться.

Строчки на листке из школьной тетради в клеточку, написанные с сильным нажимом, неизменно клонились вниз. И чем дальше Жуков вникал в послание, тем более понятной становилась реакция Валерки.

Прочитав письмо, Жуков попытался войти в состояние и настроение писавшего. То, что строчки клонились вниз, как привязанные, говорило о стойкой депрессии. То, что на ручку давили с силой, – о том, что мужик неслабый и любит работать руками, даром, что инженер. Округлость же, какая-то детскость букв кричала о простодушии и надежде, что все можно исправить. Хотя, если верить содержанию письма, надежды там никакой в помине не было, так все было запущено и мрачно. Или в городе Пятиозерске, или в психике инженера Фролова.

За пятнадцатилетнюю журналистскую практику Жуков перечитал уйму писем, в том числе и от сумасшедших. И письмо из Пятиозерска, безусловно, было бредовым, как ночной кошмар, и все проникнуто тоской и безнадегой. Но не переступало некой грани, когда сдвиг по фазе просматривался бы со стопроцентной ясностью. А был эдак, процентов на девяносто восемь. Вот эти-то два процента и заставляли Жукова вертеть листки и представлять себе настроение и состояние наивного богатыря – инженера Фролова из Пятиозерска.

Он уже отмахнулся от странного письма на той неделе и не хотел, чтобы совесть грызла ночами, мешала спать. «И что теперь – ехать в Передрищенск? В Пятиозерск, то бишь».

Воображение снова включилось, Виктор ясно представил, как к ним в кабинет входит и грузно опускается на стул инженер Фролов – мужик крупный, выкуривающий пару пачек в день (из конверта несло табаком), и насмерть перепуганный.

Хотя в письме такой бред, что Валерка, конечно, прав. Жуков крутанулся в кресле. Что, не может, что ли, сильный простой мужик свихнуться?

– А если это правда? – протянул Жуков, глядя на зама поверх листков. Валерка молча сверкнул очками и уткнулся в очередное письмо.

Виктор оттянул ворот футболки и повертел головой. Как же здесь душно! А ведь где-то море в паре десятков километров…ветер… бриз морской…

Ногой отодвинув кресло, Жуков встал и открыл форточку. Выхлопные газы с уличным шумом ворвались в кабинет. В сердцах ее захлопнув, Жуков снова упал в кресло. Ясное дело, он засиделся. Весь этот жуткий июль пахал и пахал, никуда не выезжая, даже на загородную речечку, что и в городе текла, просто купаться в ней было бы поведением неадекватным. По речке ходили умные вороны, вышагивая по колено в воде и высматривая в мути что-нибудь съестное.

Жуков снова вскочил и подошел к карте. Они с Валеркой долго выбирали ее в книжном – чтоб была плотная, чтоб можно было тыкать пальцами, не опасаясь, что разорвется. Карта висела рядом с зеркалом, напротив его стола. Каждый раз, вскакивая и садясь, Жуков видел свое распаренное лицо, где все мысли читались, как в букваре.

Название городка бросилось в глаза сразу. От моря не в паре десятков, а километрах в пятидесяти, но не более. Жуков приложил спичечный коробок – получалось даже меньше. На автобусе можно добраться минут за сорок, на машине – за полчаса. Жуков сунул письмо в пропахший табаком конверт и молча вышел из кабинета, косо глянув на Валерку.

* * *

Редакция снимала седьмой этаж высоченного здания бывшего НИИ. Жуков каждое утро собирался пересчитать, сколько этажей в здании, но забывал. Знал точно, что больше двадцати и, наверное, тридцати.

Дела у редакции шли отлично, потому что не хитрили, а просто выпускали интересную газету. Жизнь кипела и у дилера средства «Триумф», чей кабинет был рядом с редакционными. С добавлением его в почву картошка вырастала величиной с младенческую головку. У дилера в кабинете наперебой звонили телефоны, и сам он без мобилки у уха в коридоре не появлялся. Громадной картошки в кабинете Жуков не видел, как ни заглядывал. Но дела у «Триумфа» шли блестяще, может из-за жизнеутверждающего названия, в отличие от мертворожденной компании «Деймос»?

Редакция снимала этаж у НИИ и кому-то сдавала комнаты и комнатки в субаренду. Редактор, по мнению Жукова, вообще был молодец, хозяйственный, что и гарантировало журналистам стабильную зарплату.

– Привет, Жуков! – охранник Роман, сидящий за столом в одной из неприметных коридорных ниш, расплылся в улыбке. Мимо Ромы в кабинет шефа пройти невозможно, но встреча с эстетом Романом, имеющим брутальную внешность и нехилые кулаки, не всегда оказывалась для Жукова приятной. Как, например, сейчас.

– Ну, ты даешь! – потряс Роман свежим номером газеты. Его бицепсы под стильной рубахой ненавязчиво перекатились,

– начал за здравие, а кончил за упокой.

Круглые Ромины глаза смотрели с неподдельным удивлением, квадратный подбородок подался вперед.

Жуков глянул, на какой странице открыт номер газеты. Да. Текст, конечно, не блеск, не из тех, какими можно гордиться. Так, проходной материал. Не все же шедевры ваять!

– Ну, что, совсем плохо, что ли?

– Нет, конечно, не совсем, но ты же ас, мастер концовок, и вдруг такой финал… смазанный.

Роман осуждающе покачал головой.

– Ты вообще, потребитель, Ромка, – перешел Жуков в наступление.

– Да, потребитель, а не творец,– Жуков помахал указательным пальцем в сторону потолка, чтоб показать Ромке, что творцы – они оттуда!

Их охранник Роман был продвинутый читатель. На столике в его нише всегда лежал новый роман, аккуратно заложенный календариком на нужной странице. Несмотря на внешность тупого качка, вкус литературный он имел, ничего не попишешь, и критик из него получался едкий, но справедливый.

– Конечно, у нас не все материалы равноценные – бюрократическим тоном произнес Жуков, но, выйдя из роли, запальчиво закончил,– а ты и такого не напишешь!

Тот же указательный палец уличающее ткнул в Ромку.

– И в мыслях не держу что-то писать, – Роман пожал широченными плечами.

– У меня свой хлеб, – он подумал и добавил, – с маслом, у вас – свой. Ну, ты не злись, теперь-то что поделаешь, номер-то вышел, – забил последний гвоздь в крышку гроба жуковского самолюбия Ромка, – Не исправишь.

– Да ну тебя! – раздраженный резонерством их секьюрити, Жуков двинулся дальше.

Запах ромкиной туалетной воды сопровождал пару метров, смешался с табачным духом из кабинета картофельного дилера и, наконец, пропал. Туалетная вода у Романа была какая-то запредельно дорогая и эксклюзивная. «Эстет, одним словом», – фыркнул Жуков.

Охранник Рома в редакции появился после одной детективной истории. Роман сам создал себе рабочее место.

А дело было так. Почивший НИИ не работал, а только сдавал свои помещения в аренду. Уволенные по сокращению штатов младшие и старшие научные сотрудники, а также лаборанты и заведующие лабораториями, по-муравьиному растаскивали скрипучую и громоздкую институтскую мебель, выданную им в счет зарплаты, и пытались заново отыскать себя в новой жизни. Седьмой этаж директор НИИ сдал редакции, а весь двенадцатый некой фирме. Редакция к тому времени вполне обжилась на своем седьмом и мало интересовалась соседями, хотя этими-то им, как журналистам, поинтересоваться стоило, но, кто знал?!

Когда фирма с двенадцатого этажа печально прославилась на всю страну, Жуков стал самым информированным журналистом города и страны по данному уголовному делу. Ему звонили все смежники, и просили дать эксклюзивчик, обещая горы золотые. На иные, особо лакомые, предложения Жуков соглашался, под псевдонимом, конечно.

В столь привилегированном положении Жуков оказался легко. Чтобы попасть на место преступления, ему нужно было всего-то подняться на пять этажей, где вдыхать криминальный дух и проникаться нюансами преступных деяний.

Жуков мог присутствовать на всех следственных экспериментах и досконально изучить фигурантов дела. Ну, не только потому, что оказался в географической близости, но и оттого, что дружил с майором из Центра общественных связей. Мужик майор был умный, с университетским образованием, и вообще приятный, без ментовского духа.

Итак, некая фирма, состоящая из бывших милиционеров (как выяснилось, уволенных из рядов доблестной милиции за должностные преступления) решила занять свободную нишу в деловом мире столицы – открыть службу по принципу американской 911. То есть, бывшие менты собирались стать благодетелями-героями-спасателями.

В газете Жукова (зачем далеко ходить) появилось объявление о наборе в героические ряды «мужчин от 25 до 40 лет, уволенных из рядов вооруженных сил и имеющих разряды по боевым видам спорта». Почти неделю крепкие бритые ребята толпились внизу в вестибюле НИИ, бродили по этажам в поисках буфета и туалета, и своим бравым видом мешали работать юным сотрудницам редакции.

В конце концов выяснилось, что новоиспеченная 911 занималась вышибанием долгов из граждан, опрометчиво одолживших деньги не у тех. Пользуясь тем, что этаж принадлежит им безраздельно, и чужие там не ходят (первое, что сделали спасатели – поставили на входе двух лбов), они устроили в пустых кабинетах казематы и камеры пыток.

Намертво пристегнутые наручниками должники вынуждены были звонить родным и знакомым и просить вернуть долг. Телефоны в комнатах раскалялись от эмоций и намокали от слез, когда бедняги-должники умоляли родственников выкупить их у злодеев-спасателей. Злодеи же, совсем распоясавшись, проводили эксперименты с открытыми окнами (была зима) и раздетыми тщедушными должниками. Что напомнило Жукову триллер застойных годов «Семнадцать мгновений весны», и первый материал по этому нашумевшему делу он озаглавил «Гестапо на двенадцатом этаже». И газета отвела под текст целый разворот.

Что же касается Романа, то он, также пришедший по объявлению в 911, случайно (а может и нет) забрел к их главному и заявил, что редакция нуждается в охране. То ли из-за Ромкиной сногсшибательной туалетной воды, то ли редактор и сам об этом подумывал, но он взял Ромкины координаты. Вспомнил же он о Романе, когда соседи по НИИ так уголовно прославились. Потому что, когда главный спросил Ромку, почему тот не идет в 911, тот ответил, что там плохо пахнет. За этот-то нюх Романа и взяли охранять седьмой редакционный этаж от ненужных посетителей. И теперь, прежде чем беспокоить шефа, посторонние граждане должны были пройти эстета-качка Ромку. А он их фильтровал в разные отделы, или просто выставлял, определив, насколько вменяем посетитель.

В приемной главного пахло хорошо. Свежезаваренным кофе. Жуков мельком глянул в зеркало, провел рукой по волосам. Надо сказать, в столице Жуков стал больше обращать внимания на свою внешность, чаще ходил к парикмахеру. Хотя, стыдно признаться, внешность нравилась ему без всяких нюансов и комплексов. И ноги у него длинные, и плечи широкие, и глаза выразительные. И вообще, он молод и силен.

Но секретарь директора, девушка Татьяна к его молодости и длинным ногам отнеслась равнодушно, потому что любила только работу, и вообще была, по мнению Валерки «синий чулок». Она даже не красилась, как положено секретарше. И вообще отличалась грамотностью и надежностью, в чем тоже сказывалась хозяйственность шефа.

– …редакция оставляет за собой право… – вслух прочитала Татьяна с монитора и, мельком глянув на Жукова, сказала,

– Чего ты прихорашиваешься, Жуков, шеф тебя и такого любит.

– А я может не для шефа, а для тебя, – парировал Виктор.

Татьяна повернулась, оглядела его с ног до головы и скривила лицо в гримасе отвращения.

Нет, не любил Жуков с ней заигрывать, ничего хорошего для мужского самолюбия от этих заигрываний ждать не приходилось.

Главный редактор был человек талантливый и газету придумал интересную. А вот что касается художественного вкуса… Впрочем, подобное Жуков замечал и у прочих журналистов, большинство из них видело текст и не видело картинку. Приятели-журналюги могли жить в затрапезных, давно не ремонтированных квартирах, и ваять нетленку на старых, засиженных мухами компах, просто не замечая окружающего убожества.

В кабинете шефа наблюдалось дремучее смешение стилей. На стене, напротив его кресла, висела писанная маслом картина, где-то, метр на метр, в темно-зеленых и коричневых тонах. Судя по тому, как потрескались на ней масляные мазки, явно старинная. А что там было изображено, Жуков так и не разглядел (в подтверждение наблюдения о тексте и картинке).

На столах, где редакционный люд во время планерок раскладывал блокноты, чтоб записывать ценные указания главного, стояли несколько кичевых стеклянных шаров, сантиметров тридцати в диаметре. В них застыли навеки яркие бабочки и божьи коровки. Свою массивную фигуру шеф размещал в резном кресле-троне, тоже старинном, а вдоль стен стояли дерматиновые стулья с металлическими ножками, как в какой-нибудь сельской столовке.

Прочитав письмо Фролова из Пятиозерска, шеф озадаченно хмыкнул,

– Ты чего?

– Сам не знаю, – признался Жуков.

Еще раз глянув на адрес, главный сказал с сожалением,

– Тебе, конечно, в отпуск надо.

Жуков смиренно молчал. Шеф зорко вгляделся в него, как бы прикидывая, долго ли тот протянет, и заключил,

– Ладно, поезжай, но отпуска в этом году не получишь.

– Ну, как же, – заныл Жуков

– Там же море рядом, – шеф мечтательно поглядел на свою мрачную картину, где моря точно не было, – порыбачишь.

– Да не рыбачу я!

– А вот это зря. Я б порыбачил. Иди-иди. Бери командировку, а я тебя зимой еще на две недели отпущу, на лыжах покатаешься.

– Не катаюсь я на лыжах, – возмущенно соврал Жуков

– Да ну тебя, – расстроился шеф, – не рыбачишь, на лыжах не катаешься. Неинтересно с тобой!

Шеф не смотрел на Жукова, уйдя в вычитку полосы. В отличие от многих и многих редакторов, все шестнадцать полос он вычитывал сам.

Прямо в дверях кабинета Жуков, как на штык, наткнулся на понятливые валеркины глаза. Для того не остался тайной ход жуковских мыслей, когда тот маялся в кресле, вздыхал и тыкал в прочную карту пальцем и спичечным коробком.

Придав лицу индифферентное выражение, Жуков вильнул глазами и стал бесцельно выдвигать в столе ящик за ящиком. Левый висок раскалился от буравящих валеркиных глаз, но он держал паузу.

– Жу-ук! – не выдержал Валерка.

Тот не отвечал, продолжая ковыряться в столе.

– Жук, привези вяленой рыбки.

Жуков сделал большие глаза

– Какой рыбки?!

– Нет, вы поглядите на него, – Валерка по-бабьи всплеснул руками, – Я дал ему письмо! – Он распалялся все больше.

– Благодаря кого ты едешь на юг? – Сидя «на письмах», Валерка заражался стилем посланий, что прилежно читал,– Благодаря меня, ты будешь бездумно валяться на теплом песочке и дышать йодом, а я!?

– Не, – примирительно улыбнулся Жуков, – не буду валяться, буду работать в поте лица. Это, конечно, бред, – ткнул Виктор в конверт на столе, – но у них там какой-то эксперимент начинался, интересно, чем закончился. Кстати, погуглить надо, что за эксперимент.

– Ладно, – сказал Виктор примирительно, – если в тамошнем море что-то осталось после эксперимента, ты получишь связку бычков.

– Три, – перебил Валерка, – но очень больших. И вообще, если там есть что-нибудь, – он неопределенно помахал рукой, – дары морей, степей и лесостепей…короче, чего у нас нет… Тебе денежку дать?

– Дать, – молниеносно отозвался Жуков,– без денежки – какой рибка? – произнес он с южным акцентом, по-южному помахав перед своим длинным носом.

– И что, шеф так прямо и согласился?

– Лег-ко! Посоветовал порыбачить. А зимой – на лыжах покататься.

– Какой зимой?! – опешил Валерка

– Ну, будущей. Он мне еще две недели даст…

– Ах, вот оно что! Ах, вот оно как!– Валерка откинулся на кресле и укоризненно покачал головой, – так ты, стало быть, в отпуск намылился?

– Какой отпуск, какой отпуск, – зачастил Жуков, и неожиданно закончил, – а здорово было бы вместе рвануть, а?

Валерка тут же расплылся и все простил,

– Неее, ты мне и тут надоел, еще отдыхать с тобой, всех девок отобьешь.

– Да, я такой, – Жуков пригладил свою стильную стрижку, – и что мне делать со своей неземной красотой, ума не приложу?

Виктор стал подчищать хвосты, написал пару информашек. За это время гора писем на Валеркином столе распределилась на несколько аккуратных стопочек.

Цвет неба за окном стал темно-синим. Уличные шумы зазвучали умиротворенно, редакционный коридор поутих. Звякая ключами от Мерседеса, ушел домой дилер «Триумфа». Вильнув бедрами, навостренные на вечерние развлечения, к ним в кабинет мельком заглянули и сказали,

– До завтра, мальчики! – корректорша и наборщица.

Тяжело ушагала домой курьер-уборщица Вероника.

Жуков открыл форточку, воздух оттуда пошел почти прохладный, сел в кресло и погрузился в работу. Надо все-таки погуглить, что за Пятиозерск и что за эксперимент. Он ввел в поисковик слова: «Пятиозерск, химия, эксперимент», и навел курсор на первый в выдаче сайт. В кабинете было тихо, Валерка шуршал письмами.

И вдруг тишина разбилась вдребезги!

Форточка распахнулась настежь, с визгом ударившись о стенку, стекло разлетелось на крупные осколки, усыпавшие подоконник. В окно влетел серый голубь и заметался по кабинету в панике. За окном, на миг заслонив закатное солнце, прошла темная тень с огромными крыльями.

Голубь казался странно большим и пронзительно чужим здесь. Он бился о стены, шумно задевая крыльями карту и стекла шкафа.

Письма на валеркином столе смешались, вызвав у того горестный стон, ветер от крыльев доставал бумаги отовсюду, и они, медленно кружась, падали на пол.

Развязка произошла так быстро, что ни Жуков, ни Валерка не успели ничего сделать. Они так и стояли истуканами у своих столов, чем пугали голубя еще больше.

Птица отчаянным усилием бросилась в зеркало, отражающее окно с кусочком закатного неба. Зеркало зазвенело жалобно, длинные линии зазмеились по нему, а серое тельце упало на пол.

Жуков, не отрываясь смотрел в зеркало. Отражение в разбитом стекле искажалось уродливыми трещинами. На белой футболке отражения, ниже ключицы, расплывалось кровавое пятно, темные капли медленно текли причудливыми струйками. Из зеркала смотрел раненый Жуков, иллюзия была столь полная, что Виктор на секунду прикрыл глаза, чувствуя, как все внутри замирает странной тоской.

Они переглянулись, оглядели разоренный кабинет, и поднявшееся было от предстоящей поездки настроение Жукова снова стало хреновым.